Но Меншиков умел ждать… Пришло время, и Екатерина заболела настолько серьезно, что стали всерьез думать о назначении наследника престола. Моментально сколотились придворные партии, начались интриги вокруг нескольких кандидатов. То ли кто-то наплел Меншикову, что Девьер противостоит его замыслам, то ли Меншиков увидел наконец момент разделаться с навязанным зятем. Как бы там ни было, он добился у императрицы указа о назначении следственной комиссии для суда над Девьером. Указ этот он составлял, несомненно, сам. И прописана там была, если подумать, откровенная ерунда: якобы Девьер, когда весь двор скорбел об ухудшении здоровья императрицы, наоборот, веселился и говорил племяннице императрицы, что плакать вовсе и не надо; якобы говорил то же самое и цесаревне Анне Петровне: мол, плакать не надо, лучше выпить бокальчик вина, якобы, встретив заплаканную цесаревну Елизавету, только смеялся, да вдобавок как-то не так шутил с цесаревичем касательно его будущей женитьбы.

Обвинения, согласитесь, какие-то несерьезные. Во всяком случае, слабоватые для того, чтобы судить довольно высокопоставленного сановника. Ну что же, Меншиков прекрасно знал самый надежный способ погубить соперника: подпустить политических обвинений (что прекрасно действовало не только в России). Он и подпустил, тут уж его учить было не нужно. Наплел уже плохо воспринимавшей реальность императрице, что негодяй Девьер вдобавок всячески интригует против планов Екатерины назначить наследником будущего Петра II и его женитьбы, мало того, сколотил партию единомышленников. Началось следствие, как легко догадаться в полном соответствии с традициями того времени: генерал-лейтенанта, графа и сенатора без всяких церемоний вздернули на дыбу. После двадцати пяти ударов кнутом он признал все обвинения и назвал «сообщников». Императрице тут же отправили доклад: «Преступники дерзали определять наследника российского престола по своему произволу и замышляли противиться сватанию великого князя, происходившему по высочайшей воле».

Буквально за несколько часов до смерти императрица подписала указ, по которому Девьера, лишив всех чинов, титула, орденов и званий, закатали в ссылку на край света – в Охотск. Заодно туда же отправили и близкого к нему чиновника Скорнякова-Писарева. Держали, правда, на свободе. Ну, а дальше началась не столь уж редкая в тогдашних российских условиях трагикомедия. В отдаленных уголках Российской империи крайне трудно было с «квалифицированными» кадрами.

(Да что там «отдаленные уголки», если примерно в то же время в Европейской части России выпустили из острога и отправили учительствовать экземпляра, отсиживавшего срок за третье убийство. Можно представить дикую кадровую нехватку. Те, кто принял такое решение, рассуждали, должно быть, хозяйственно: человек образованный, учить детишек может как следует, а что до трех убийств – это, в конце концов, не политика, Боже упаси, а чистая бытовуха…)

В общем, сотоварищ Девьера по несчастью Скорняков-Писарев был назначен в Охотск сборщиком ясака – с юридической точки зрения оставаясь ссыльным, лишенным всех прав. И занимал эту хлебную должность около девяти лет. Потом, как случалось со многими, люто заворовался. Тут только местное начальство вспомнило, что у них под рукой имеется целый генерал-полицмейстер, пусть и бывший. И Девьера бросили на «укрепление кадров». Точно так же оставаясь лишенным всех прав ссыльным, он арестовал Скорнякова-Писарева, упрятал его под замок, а сам стал сборщиком ясака и вдобавок управляющим тем поселком под Охотском, где обитал. Весело порой жили в Российской империи ссыльные…

В далеком Петербурге тем временем дела с полицией обстояли не лучшим образом. Всем было попросту не до нее – то есть кого-то назначали, конечно, чиновничьи места, особенно высокие, не имеют обыкновения пустовать долго, – но особенного внимания полиции не уделяли. Хватало других забот: за влияние на юного императора Петра II ожесточенно боролись несколько придворных групп, проигравшие отправлялись в ссылку, а там император умер от оспы, началась катавасия вокруг возведения на престол Анны Иоанновны…

Почему-то Девьер задержался в ссылке на целых пятнадцать лет. Взойдя на престол, Анна многих вернула – но не его. Создается впечатление, что об опальном генерал-полицмейстере попросту забыли – не оказалось при дворе влиятельных заступников, способных замолвить словечко…

Вернула Девьера Елизавета Петровна, едва взойдя на престол. Не исключено, что они в свое время были в добрых отношениях – очень быстро Девьеру были возвращены прежние чины, ордена, имения, графский титул и даже должность генерал-полицмейстера. На которой он пробыл еще два с лишним года и даже получил очередной воинский чин генерал-аншефа (примерно соответствует нынешнему генералу армии). Однако, по воспоминаниям современников, это уже была скорее тень прежнего толкового служаки и весельчака. Пятнадцатилетняя ссылка его сломала, он уже был дряхлым и больным. Да вдобавок вокруг изменилось решительно все: новые лица, новые хитросплетения связей, новая придворная жизнь, нравы и обычаи… Девьер умер летом 1745 года – один из организаторов полицейской службы в России…

Ко времени восшествия на престол Анны Иоанновны уже стало совершенно ясно, что судебные и сыскные органы требуют нешуточных реформ. В 1728–1732 годах Петр II, а за ним и Анна Иоанновна резиденцию и двор держали в Москве. Естественно, вслед за коронованными особами в Первопрестольную перебралось большое количество дворян, от знатных до мелких, а также масса народа других сословий, от почтенных купцов до «портных с деревянной иглой». На какое-то время столичная жизнь сосредоточилась в Москве, а Петербург пришел в сущее запустение, – современники вспоминали даже, что улицы заросли травой, а зимой в город забегали волки…

Сенат докладывал императрице, что в этих условиях Московская губернская канцелярия не может справиться даже с водопадом чисто «административных» дел, не говоря уж об уголовных и судебных. И предложил проект создания двух новых учреждений, на которые можно возложить как гражданские, так и уголовные дела.

Через три месяца Анна Иоанновна подписала указ об учреждении Судного и Сыскного приказов: первый должен был заниматься чисто гражданскими делами, второй – уголовными. Тем же указом четко разграничивались функции Московской полицмейстерской канцелярии и Судного приказа: канцелярия, говоря современным языком, выполняла оперативно-разыскные мероприятия, то есть искала, ловила и доставляла. Сыскной приказ занимался следствием и судом (в те времена такое совмещение функций не было чем-то оригинальным не только в России).

С «жилищным фондом» в Москве в то время обстояло не так уж и благополучно: в свое время Петр бросил все силы на строительство Петербурга. Так что новоявленному предшественнику Московского уголовного розыска привередничать особо не приходилось, выбирали из того, что есть.

В конце концов подыскали несколько не особенно и больших зданий в Китай-городе, между Москворецкой улицей и Кремлевской стеной. Там и должны были разместиться канцелярии, «органы активного следствия» (то есть пыточные) и тюрьмы для всевозможных изловленных «татей». Современного читателя такое местоположение может и удивить, но в ту пору Москва выглядела совершенно иначе. Это сегодня мы привыкли видеть Красную площадь сурово-торжественной.

Во времена Анны Иоанновны Красная площадь, собственно говоря, была одним огромным, многолюдным базаром, с некоторыми чертами барахолки и «блошиного рынка». Практически сплошь она была покрыта беспорядочно построенными деревянными и кирпичными торговыми лавками, шалашами, навесами, где торговали товаром на любой кошелек: от немудреных съестных припасов и крестьянской одежды до драгоценных камней, золота и серебра. Была еще масса харчевен, кабаков и постоялых дворов, особенно сгрудившихся вокруг Собора Василия Блаженного. А в одном только Китай-городе вольготно разместились более ста «питейных погребов». Так что Сыскной приказ был со всех сторон зажат торговыми лавками, харчевнями, трактирами и домишками московских обывателей попроще. Из бревенчатого застенка, пристроенного прямо к Кремлевской стене, каждый день доносились вопли бедолаг, которых (за дело, впрочем) вздергивали на дыбу, пороли кнутом и гладили по спине горящими вениками, – но буквально в нескольких метрах располагалось немало кабаков, где москвичи преспокойно гулеванили, в общем, и не обращая внимания на столь неприятное соседство (таковы уж были нравы эпохи).

С современной точки зрения, Сыскной приказ занимал прямо-таки пятачок: 30 саженей в длину и 20 в ширину (сажень – примерно 2 м). И тем не менее там как-то умещались около шестисот заключенных, до 50 чиновников Сыскного приказа и около 120 караульных солдат и офицеров. Согласно незатейливым нравам той эпохи, окна некоторых тюремных камер (ну конечно, забранные надежными решетками) выходили прямо на улицу, и возле решеток все время толпились заключенные, просившие милостыню с «необыкновенным криком» и «угрозительными словами».

Ох, весело было на Красной площади в те патриархальные времена…

Уже при Елизавете Петровне, в 1741 году, Сыскной приказ попытался немного расшириться. Сержант Сыскного приказа Петр Даравновский (должно быть, молодой и оттого особенно ретивый) представил по начальству обширный доклад: буквально возле острога находится «каменная вотчина» купца второй гильдии Ивана Ивановича Попадьина, которую он «умножил многим деревянным строением». Да вдобавок настелил крышу так, что она заходит на территорию острога, «от чего возымеется немалое опасение, чтоб из острогу колодники не учинили утечек». Да вдобавок тут же, впритык к острожным стенам, располагаются постоялые дворы и харчевни, где печи топят практически круглосуточно – а крыши там деревянные, так что и до пожара недалеко.

Все это было прекрасно известно едва ли не одиннадцать лет – с тех пор, как Сыскной приказ туда вселился. К тому же всего четыре года назад в Москве случился большой пожар, во время которого практически дочиста выгорел Сыскной приказ, так что едва удалось вывести заключенных и спасти совсем немного дел. Но почему-то начальство раскачалось только после донесения сержанта… Судьи, князь Яков Кропоткин и Андрей Писарев, решили доставить беспокойного соседа в приказ. Должно быть, ради пущей насмешки (купец второй гильдии – мелкий торговец, невелика птица) они его обозвали в документе… Попадьей: «…купца Попадью в Сыскной приказ сыскать и против сего доношения допросить, чего ради он близ того острога от харчевни своей строение вновь без указу построил, и той харчевнею на показанном месте почему владеет?»

Получив этакую бумагу, купец Попадьин, нежданно-негаданно для себя ставший «Попадьей», должно быть, крепко обиделся – и несколько месяцев в приказ не являлся. В конце концов послали парочку солдат с «сыскной памятью» (повесткой), по которой купцу предписывалось немедленно явиться в приказ. Но бравым солдатушкам пришлось отступить ни с чем: купец забежал в рыбную лавку, где пребывало множество его коллег по ремеслу, и стал кричать что-то вроде:

– А вот зайдите да возьмите! Не пойду я с вами, ироды!

Солдаты отступили ни с чем, видя нешуточное численное превосходство противника. А через несколько дней Попадьин явился в Сыскной приказ самолично и вывалил перед судьями кучу надлежащим образом заверенных бумаг, подтверждающих его права на означенную землю до последнего квадратного сантиметра. Оказалось, он еще в 1720 году, когда никакого такого Сыскного приказа здесь и близко не было, купил эту землю вместе с каменными и деревянными строениями у Покровского монастыря за 70 рублей.

Почесав в затылках – все документы были доподлинными, а сутяжничать купец был готов, – судьи обратились в Сенат с предложением выкупить землю у Попадьина за те же 70 рублей. Однако купец им ответил совершенно по-современному: мол, за двадцать лет московская землица изрядно подорожала, и больше ее не стало, разве что меньше. И выкатил свою сумму: 1236 рублей 50 копеек. Судьи собрали из московских купцов «независимую экспертизу» (наверняка тщательно проверив, чтобы среди экспертов не оказалось приятелей-собутыльников Попадьина). «Эксперты» пришли к выводу: конечно, насчет тысячи двухсот рублей Попадьин все же перегнул, но вот 700 рублей его подворье безусловно стоит: ну не дешевеет московская землица, что поделать, в особенности на столь бойком месте…

В скудной казне Сыскного приказа лишних семиста рублей не нашлось. Так что законным образом с купцом ничего нельзя было поделать, и Сыскной приказ вынужден был терпеть этакое соседство еще 11 лет, пока его не перевели на новое место, в Калужский житный двор (1752 год).

Еще одна откровенно комическая история, связанная со Сыскным приказом. В том же самом 1741 году, когда приказ тягался с упрямым Попадьиным, полицейские солдаты в одну ночь арестовали 14 воров и торговцев краденым – в притоне, долго располагавшемся буквально у стены Сыскного приказа. Что поделать: орлы из Сыскного приказа были следователями и судьями, а навыков оперативной работы не имели вовсе, отчего и проморгали…