Надежды латинской церкви и римских пап на унию освежились только после отравления руками латинистов и иудеев с их боярскими клевретами первой жены московского государя, Марии Тверской. Однако подстроенный латинистами через три года после убийства Марии Тверской брак Ивана Великого с воспитанницей латинских кардиналов Софьей Палеолог в 1472 году не оправдал возложенных на него ожиданий. Москву так и не удалось повернуть православных русских против неверных турок, привлечь к военному и духовному союзу – унии латинистов и православных.

Семен Бельский справедливо сравнивал два повторных брака государей, отца и сына Ивана Васильевича и Василия Ивановича на Софье Палеолог и Елене Глинской и, как ни странно находил в них много общего. Иногда ему даже казалось, что два этих брака были удивительно скроены по единым латинским меркам и калькам, но везде присутствовало тайное и умелое иудейское вмешательство. Князь Семен, хорошо знавший историю московского двора с двух точек зрения – рязанской по матери и литовской по отцу – видел много общего в трагических судьбах первых жен государей Ивана Великого и Василия – Марии Тверской и Соломонии. Обоих ловко устранили, одну ядом, другую церковным разводом при карманном митрополите Данииле, чтобы привести к престолу нужных латинистам и иудеям вторых жен – Софью Палеолог и Елену Глинскую. Но дальше вступали в силу новые силы русского хаоса и произвола, которые запутывали и одновременно усложняли ситуацию престолонаследия, с вопиющим устранением «последних Рюриковичей» из колена Дмитрия Донского. И не понятны были Семену Бельскому механизмы действия православных, латинских и иудейских сил…

Воспитанная в Риме, на попечении латинского духовенства, перешедшая здесь в латинскую веру, гречанка-римлянка Зоя-Софья, казалось бы, открывала путь униатству при дворе московского государя Ивана. Дала ли она Риму какие-либо обещания – никому неизвестно, но, едва вступив на русскую территорию, она сразу зарекомендовала себя безупречной сторонницей православия. А чем не похожа в выборе веры судьба Елены Глинской, у которой родной дядя Михаил Глинский принял латинскую веру во время службы императору Максимилиану и курфирсту саксонскому, и который перевез все свое семейство в Москву после бегства из Литвы? Только свободу Михаилу Глинскому государь дал только тогда, когда обратил того силой в православную веру, иначе из темницы бы не выпустил… Только племянница Михаила Глинского, едва вступив на русский престол, сразу же, как и ее предшественница, великая княгиня Софья, зарекомендовала себя безупречной дочерью православия…

Начиная с устройства второго брака государя Ивана Великого и Софьи Палеолог, между Римом и Москвой устанавливаются прочные дипломатические сношения через посольства Толбузина (1475), братьев Ралевых (1488), Ралева и Карачарова (1500), несколько миссий Траханиота. Хотя они, в основном, преследовали преимущественно цели вызова в Москву иноземных мастеров, но папы охотно видели в них выражение сочувствия к латинству. Челночная дипломатия Вольпе-Фрязина в большей мере была ориентирована на военный союз стран латинской Европы с Москвой против турок. Всем другим посланцам московским также было выгодно по тем или другим соображениям не отказываться от этого союза, дабы обеспечить в перспективе себе расположение правительств венецианского и Священной Римской империи, но в то же время и не форсировать военные события из-за сложных отношений Москвы с Литвой и Крымским и Казанским ханствами.

Уже во времена правления Василия, узнав о намерениях и даже успешных попытках переговоров с турками, Рим и папа пытались склонить государя к военному союзу и объединенному походу на турок, а также к принятию унии: посольства Н. Шомберга (в 1518 году), епископа Феррери (1519), Чентурионе (1524), епископа Скаренского (1526). Но Василий категорически отказывал всем папским послам даже в призрачных надеждах организовать подобный союз, на то и настраивал московские посольства Герасимова в 1525 году и Трусова с Лодыгиным в 1526 году. Как когда-то многие обманчивые надежды латинистов были связаны с Вольпе-Фрязиным и Чентурионе, так теперь они возродились с бегством коварного и амбициозного князя Семена Бельского.

Только если раньше латинисты с помощью официальных московских послов хотели вооружить Москву на Турцию, то теперь уже Семен Бельский предложил к радости латинистов натравить турок вместе с крымчаками на Москву. Как не порадоваться такому прибытку в армии врагов православного государства, отказывающегося от унии с Римом?.. Ведь злокозненный беглец в Литву Семен Бельский уверял, возможно, не без основания, Рим и многих правителей, что он обладает фиктивными полномочиями от ведущих боярских партий по принятию унии с собственной инициативой организации похода турок и крымчаков на Москву для свержения правительства Овчины и Глинской. Где-то авантюрист Бельский пользовался поддержкой, раз его снарядили в Константинополь для переговоров с султаном, чтобы с помощью Солимона поставить на колени Москву и в дальнейшем использовать для борьбы с неверными турками русское пушечное мясо. Авантюра Бельского вызвала большое оживление в европейских политических кругах латинистов, породив широкие многоступенчатые планы.

Однако, как ни странно, козни и интриги Семена Бельского, так или иначе направленные на войну всех христиан Европы против неверных турок, встретили серьезную оппозицию иудейской партии в Польше, Литве и Тавриде. Такая война не вязалась с торговыми и коммерческими интересами иудеев Польши, Литвы и Тавриды, умевших ладить с султаном и его крымскими ханами-вассалами. Не исключено, что иудейская партия не хотела усиления латинской церкви и папы римского; для этого надо было как-то на время нейтрализовать и самого авантюриста Бельского, заручившегося поддержкой султана, а теперь пытавшегося объединить ярых врагов, хана Саип-Гирея и калгу Ислама на совместный поход против Москвы. Иудейский советник хана Саип-Гирея, Моисей, воспользовался старой враждой калги Ислама, к которому отправился договариваться Бельский, с ногайским князем Багыем, союзником крымского хана. Обстоятельства неожиданно сложились благоприятно для Моисея, он якобы по предложению Саип-Гирея предложил ногайскому князю уничтожить калгу Ислама и захватить в плен его московского гостя. Подбить ногая не представляло труда именем хана, к тому же ему гарантировалось значительное вознаграждение за приведение войск калги под руку крымского хана.

Через своих доверенных гонцов иудейский советник хана Моисей объяснил ногайскому князю Багыю, что Ислам в руках беглого боярина Бельского может стать не орудием против Москвы, но орудием против его главного союзника, крымского хана Саип-Гирея. Поскольку главной мечтою Бельского была война Турции и Крымского вместе с ногаями против московского младенца-государя, с захватом многих русских земель и богатств, такой выгодной мечте для крымчаков и ногаев надо помочь развернуться. Следовательно, Бельского ни в коем случая не убивать – только калгу Ислама! – и на правах почетного пленника доставить к хану Саип-Гирею.

Откуда мог знать хитроумный интриган Моисей, что его интрига получит такое блестящее продолжение после как бы нечаянного нападения войск Багый на стан Ислама. Сам калга, союзник Москвы, был убит ногаями буквально через несколько дней после получения послания из Москвы от правительницы Елены и бояр Шуйских с требованием немедленно уничтожить беглого боярина Бельского. Захватив знатного московского пленника, Багый привез его к хану, показав ему с советником Моисеем обнаруженное в ларце Ислама злополучное послание московских бояр и правительницы.

Сам хан Саип-Гирей был более чем удовлетворен поведением его верного союзника, убившего его неверного калгу Ислама. Для Моисея значительно больший интерес представляло пленение Семена Бельского, происшедшее якобы совершенно случайно, после нападения князя Багыя на Ислама, и захват у убитого послания московских бояр и правительницы Елены Глинской с требованием немедленного – на месте! – убийства изменника Семена Бельского. На этом можно было сильно сыграть, использовав месть оскорбленного боярина самым причудливым образом – и в интересах турок с крымчаками, и латинистов с иудейской партией. До того, как Бельскому показали новое послание московских бояр и Елены Глинской, тот – якобы «прощенный» – рвался в Москву, просил себе «опасной грамоты» для проезда у конюшего Овчины, обещая загладить вину бегства искренним раскаянием и ревностным служением правительнице Елене и государю Ивану. Теперь же у Бельского открылись глаза на ответное коварство «единоверцев», сродни его собственному. Изменник созрел для мести Елене Глинской, в первую очередь, а потом уже боярам Шуйским и прочим.

В его планах отомстить Елены ключевую роль сыграет то, что деньги на его спасение из плена в ногайские улусы посылали его старший опальный брат, боярин Дмитрий Федорович вместе с супругой Еленой Бельской. Они пытались выкупить беглеца у Багыя, не зная о требовании уничтожения того правительницей Еленой и боярами Шуйского. Зная, что несмотря на опалу своего супруга Дмитрия из-за бегства его младшего брата, Елена Челяднина по прежнему пользуется расположением правительницы и входит в ее ближайший круг дворцовых боярынь, тезку матери государя решено было избрать острием орудия тайной мести отравления долговременными «латинскими» ядами…

Ногайский же князь Багый был явно польщен вниманием московского двора и, получив за него большие деньги, ответил в Москву, что в угодность хану отослал знатного пленника, беглеца из столицы Третьего Рима лично Саип-Гирею. Только князь Багый не поставил в известность Москву, что нашел в бумагах убитого им калги Ислама письмо из Москвы с требованием убить беглеца Семена Бельского. Князь Багый, правда, заподозрил нечто неладно, на чем может отличиться в дипломатии с Москвой его друг хан Саип-Гирей, но его уверовали, что ему лучше молчать о своей находке при случайном общении с московскими чиновниками, купцами. Семен Бельский и Моисей знал как по назначению использовать письменные свидетельства московского вероломства – ответить еще большим вероломством!

Хан Крымской Орды, вассал султана Солимона, лично им покровительствуемый, имел теснейшую связь с мятежной Казанью и с еле сдерживаемой досадой наблюдал за странной для него дружбой первых лиц Москвы и калги Ислама. Правительница Елена и конюший Овчина, считаясь с силой хана Саип-Гирея, чтобы оградить русские земли от набегов крымчаков писали превентивные ласковые грамоты вероломному хану от имени государя Ивана. Хан долгое время до начала мирных переговоров Москвы и Литвы и робких попыток Москвы развязать узел казанской измены отмалчивался и не отвечал на московские грамоты. Однако в 1537 году хан Саип-Гирей сразу же после убийства калги Ислама и пленения князя Бельского написал злорадное письмо в Москву на имя государя Ивану, а практически его матери великой княгине Елене, нанеся им немыслимое в практике дипломатических отношений между Крымским ханством и Русским государством оскорбление. Науськал хана хитромудрый советник Моисей – сейчас самое время оскорбить Москву, пойманную или догадывающуюся, что ее поймали на собственном вероломстве! В Тавриде был ограблен и унижен посол московский только за то, что Москва имела сношения и даже длительную дружбу с калгой Исламом. Удовлетворенный унижением посла хан известил правительницу Елену и ее сына-государя об уничтожении злодея Ислама, старого врага хана. После этого важного сообщения хан предлагал московскому государю братство, в обмен на запрет тревожить Казань. Выразив свое огромное желание иметь от Москвы множество даров во имя этого братства, хан велел ограбленному и униженному послу сказать его государю:

«Я готов жить с государем в любви и прислать в Москву одного из знатнейший вельмож своих, если ты пришлешь ко мне или конюшего Овчину-Телепнева-Оболенского, или князя Василия Шуйского, примиришься с моей Казанью и не будешь требовать дани с ее народа. Но если дерзнешь воевать, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих – мы неприятели! За попытку потревожить Казань мы вступим в землю Русскую, и все в ней будет прахом!»

Великая княгиня Елена и глава боярской Думы, после мирных переговоров с Литвой, не опасаясь удара в спину, решили выступить против Казани, отвергнув все мирные предложения казанского хана Сафа-Гирея. Поводов и причин посчитаться с казанцами было предостаточно. До послания из Тавриды казанские татары разбили московское войско воевод Сабурова и Засекина-Пестрого. В январе 1537 года сам хан Сафа-Гирей выжег предместья Мурома, но вынужден был отступить от города, увидев знамена сильного московского войска. Здесь бы и погнаться за Сафа-Гиреем и на его плечах ворваться в Казань!..

Однако небезосновательные угрозы крымского Саип-Гирея хана зимой 1537 года были восприняты очень серьезно. Настолько серьезно, что Государственный Совет принял решение отложить поход московских войск на Казань. Произошло нечто экстраординарное, связанное с угрозами хана Саип-Гирея и неожиданным злодейским убийством нашего ветреного союзника калги Ислама, что правительство не решилось начать войну с Казанью. Конюший Овчина известил хана Тавриды Саип-Гирея и хана Казани Сафа-Гирея о согласии великой княгини Елены и великого князя Ивана на мир с Казанью с одним условием, чтобы хан Сафа-Гирей оставался присяжником России.

Хану Тавриды боярская Дума ответствовала именем государя Ивана:

«Ты называешь Казань своею; но загляни в старые летописи: не тому ли принадлежит царство, кто завоевал его? Можно отдать оное другому; но сей будет уже подданным первого, как верховного владыки. Говоря о твоих мнимых правах, молчишь о существенных правах Руси Московской. Казань наша, ибо дед мой, государь Иван Вликий покорил ее, заставив казанского царя Ибрагима быть присяжником Москвы. А вы, ханы Тавриды, только обманом и коварством присвоили себе временное господство над Казанью. Да будет все по-старому, и мы останемся в братстве с тобою, забывая вину Сафа-Гирея. Отправим к тебе знатного посла, но не Овчину-Телепнева-Оболенского и не Шуйского, которые по моей юности необходимы мне в Государственной Думе».