Молчанов лез из кожи вон, всеми силами старался заслужить благодарность царя. Вплоть до появления в Москве невесты Лжедмитрия Марины Мнишек он приводил во дворец юниц и замужних женщин, имевших несчастье понравиться самодержцу, обладавшему невероятной физической силой и бешеным темпераментом. Случалось, что в роли наложниц оказывались юные монашки, вывезенные из ближайших обителей.

Потом эти ночные похождения вышли Лжедмитрию боком. Польские воины последовали его дурному примеру и принялись насиловать московских женщин. Жить стало невмоготу не только в столице, но и по всей Русской земле. Народная месть за такие надругательства оказалась жестокой.

А на виду у всех Лжедмитрий держался совершенно иначе. Уж очень хотел понравиться Лжедмитрий своему верноподданному дворянству, поддержкой которого желал заручиться прежде всего. В думе и на приемах во дворце самодержец громогласно заявлял, что по примеру своего великого отца он всегда рад жаловать дворян, не жалеющих живота своего на благо Отечества, ибо «все государи славны воинами и рыцарями: ими они держатся, ими государство расширяется, они – врагам гроза». Любовь Лжедмитрия к чужеземным обычаям скоро стала видна. Его советники внушали всем, что она вызвана бедой. Мол, природный царь долго прятался от Годунова в литовских и польских землях. Он разрешил дворянам свободно посещать заграницу, их дети теперь могли обучаться в западных университетах.

Сам хорошо образованный человек, настоящий полиглот, Лжедмитрий возобновляет в Москве книгопечатание, прерванное на значительный срок бегством в Речь Посполитую Ивана Федорова. Мол, издавайте и читайте, дорогие соотечественники, что хотите, для всех возрастов и сословий.

А еще образованный государь призывал бояр и вельмож отказаться от послеобеденного сна, предлагал в это время работать на благо государства.

Он хотел составить единый кодекс законов на основе Судебника Ивана Грозного, принятого в 1550 году. Эта работа при его правлении не была завершена, самозванец вскоре слетел с трона. Однако в так называемый Сводный Судебник уже был включен закон о крестьянском выходе. В русских землях множились слухи о том, что новый московский царь может освободить крестьян от крепостной неволи. Конечно, сделать это Лжедмитрий никак не мог, но провел через думу свое предложение. Помещики, которые не заботились о своих крестьянах, нещадно обирали их, не помогали им во время голода и природных катаклизмов, полностью или частично теряли свои права над ними.

Самозванец был велеречив и в карман за словом не лез.

Он при каждом удобном случае, не только в думе, но и за ее пределами, любил повторять одни и те же слова:

– Есть два способа царствовать – милосердием и щедростью или суровостью и казнями. Я избрал первый способ. Я дал Богу обет не проливать крови подданных моих и исполню его.

– Ловлю тебя на слове, государь, – выкрикнул Василий Шуйский, первый думный боярин, глава партии, которая фактически руководила этим органом власти, пусть и чисто совещательным, но авторитетным.

Иван Романов, только что ставший думным боярином, мечтавший уменьшить влияние Шуйских и занять место князя Василия, тут же решил парировать этот выпад.

Как всегда, с кашей во рту, он вместо членораздельных речей забубнил скороговоркой:

– А я не буду ловить великого государя на слове, потому что всецело доверяю внутренней и внешней политике, проводимой им. Я поддерживаю его в том, что служилым людям удвоено содержание. Как и приказным, чтобы те взятки не брали. А наказание за мздоимство действительно надо усилить. Я стою и за другое предложение государя. Чтобы при сборе податей не было неправд и лихоимств, надо дать право самим общинам доставлять свои подати в казну. Но тебе, государь, не следует так сильно рисковать собой, участвовать в кулачных потасовках и в воинских учениях, а еще ходить одному на медведя.

– Благодарю за поддержку, боярин Иван Романов, – сказал царь, сделал многозначительную паузу и продолжил: – Но не бойся за меня. Нет еще такого медведя на Русской земле, который одолел бы меня. – Самозванец выразительно посмотрел на Василия Шуйского.

Тот не выдержал его твердого, уверенного взгляда, быстро отвернулся и часто заморгал подслеповатыми, слезящимися глазами.

А Лжедмитрий продолжил:

– Вы же видите, я без охраны в народ хожу, хочу, чтобы люди поняли, что нечего мне от них закрываться. Не хочу больше жестокостей в моем царстве. Мой отец, великий царь Иван Грозный, поучал своих богобоязненных подданных: «Жаловать и казнить мы вольны». Наверное, я не прав, однако не хочу казнить никого.

– Еще раз ловлю тебя на слове, государь! Лжедмитрий даже не повернул голову в сторону Василия Шуйского, произнесшего эти слова.

Он сказал, обращая внимание только на Ивана Романова:

– Как-то вы, бояре, живете странно, не по-христиански, не любите друг друга, совсем не расположены творить добро.

Василий Шуйский во время этих душещипательных речей молодого царя наклонился к Мстиславскому и шепнул ему еле слышно:

– Надо же, какой доброхот наш великий государь. В канонах христианской веры он шибко подкован, ничего не скажешь. Меня в ученом диспуте спокойно на лопатки положил точными ссылками на Священное Писание и старинные богословские книги. Только я его насквозь вижу. Для него все едино, что греческая, что латинская, что лютеранская вера, раз во главе всех церквей стоит Иисус Христос. Он внушает своим ближним людям мысль о войне с неверными турками, об изгнании их из Византии, из Константинополя. Как бы Москву не втянул в это опасное предприятие. Нам это нужно? Сейчас вряд ли. Царь старается преобразовать наши войска по европейским образцам, сам учит людей ратному бою, лезет на валы и крепостные стены, меткость стрельбы из пушек стремится повысить. А как нам быть, если все это обернется походом вместе с королем Сигизмундом Третьим против турецкого султана? Как бы Дмитрий Иванович нас в латинство не стал обращать. Я наслышан уже о том, что его невеста-католичка отказывается принять православную веру при венчании. Куда мы идем, князь?

Мстиславский чуть повернул голову к Шуйскому и тихо ответил:

– Мне тоже не по душе, что наш царь как-то равнодушен к первенству православия, приравнивает его к латинской и лютеранской вере. Как будто он что-то папе и иезуитам пообещал. Да, надо честно признать, что конник и воин он отменный, саблей и копьем владеет блестяще, да и пушкарь великолепный. На медведя идет без всякого страха и бьет его в одиночку. Народу это нравится. Ходит по городу без охраны, интересуется положением дел, заглядывает в мастерские, лавки, всех на свою сторону перетягивает. А бояр и князей потихоньку стравливает по римскому принципу «разделяй и властвуй». На нас с тобой и наших старых соратников натравливает свою партию, состоящую из Басманова, Голицына, Бельского, других таких же негодяев.

– Голицына мы как-нибудь перетянем на свою сторону, а вот Басманова и Бельского – это вряд ли, – прошептал Шуйский, видя, что царь закругляет свои бурные, искрометные, но немного легкомысленные речи «про жизнь». – Потом договорим.

Многих москвичей удивляли частная жизнь и повседневный быт нового царя. Сначала они практически не обращали на это внимания, потом стали приглядываться, кое-что замечать. По столице пошел опасный шепоток про латинского царя. Мол, он к иконам подходит и прикладывается не по-нашему, целует святые образа не так. Перед началом обеда вообще не молится, во время столования желает не благословенной, чинной тишины, а громкой веселой музыки, ест кушанья, не положенные православным как в постные, так и в скоромные дни. Сановники тактично намекают ему, мол, нельзя так, великий государь, а он только отмахивается. Мне, царю, не до вас и не до ваших замечаний.

Бояре, которые с легкой руки Лжедмитрия теперь превратились в сенаторов, сильно дивились сметливости и быстроте ума молодого властителя. Уже случилось в государстве множество текущих дел, которые изначально казались членам думы чрезмерно сложными и запутанными. Некоторые из них решить вроде бы было вообще невозможно. Но государь быстро все распутывал и эффективно решал самые заковыристые проблемы. Он спокойно и деловито указывал на невежество и некомпетентность думцев-бояр, приказных дьяков, наместников и воевод. Все обращали внимание на то, что царь при всей своей амбициозности и тщеславии замечания делал не обидно, не дерзко, а по возможности мягко и ласково.

Мягкость, конечно, дело хорошее, однако искусство доносительства не было отброшено Лжедмитрием как излишнее и совсем ненужное для его державы. Сыск государя работал безукоризненно, любые слухи, неосторожные или опасные речи подданных тут же доходили до ушей государя.

Доброхоты донесли царю, что Василий Шуйский недоволен его желанием подготовить русское войско по западным образцам и отправить его против турецкого султана вместе с союзником, королем Сигизмундом Третьим, или без такового. От устных доносов Ивана Романова, Мстиславского и Голицына, с коими вел душеспасительные речи Шуйский, Лжедмитрий отмахнулся как от надоедливых мух.

Но в кругу бояр и дворян, близких к нему, Шуйский вел и куда более опасные речи. При Борисе Годунове он утверждал, что царевич Дмитрий зарезался в припадке падучей немочи, а при Федоре Годунове, до вступления самозванца в Москву, говорил, что царевич Дмитрий жив. Теперь этот боярин опять заявлял, что своими глазами видел труп царевича, трогал его руками. Да, это был тот самый мальчик, сын Ивана Грозного и Марии Нагой, которого он очень хорошо знал. Если так, то выходит, что на троне сидит самозванец, Лжедмитрий.

Любой неприродный царь приказал бы своим приспешникам тайно схватить Шуйского, отвезти в монастырь, постричь в чернецы и сгноить там. Или убить без шума и крови, отравить. Однако сын Ивана Грозного вдруг потребовал публичного разбирательства, дал ход рассмотрению тайного доноса, сделал его гласным.

Лжедмитрий созвал Земский собор, через патриарха Игнатия подключил к рассмотрению дела все духовенство из всех уголков Русской земли. Надо сказать, что это был вполне настоящий, не шутейный собор, первый в русской истории, где присутствовали реальные выборные представители от всех сословий страны, нечто вроде какого-нибудь западноевропейского парламента или польского сейма.

Самое удивительное и парадоксальное состояло в том, что царь вызвал боярина Шуйского на открытый интеллектуальный диспут. Он считал, что истинный природный государь, сын царя Ивана Грозного должен был вести себя именно так.

Надо сказать, что я, автор этой книги, считаю, что наш самозванец таковым и являлся на самом деле. Поэтому он, мой герой, на этих страницах будет думать точно так же. Есть версия, что Лжедмитрий Первый и вправду был сыном Ивана Грозного, только не от Марии Нагой, а от блуда с какой-то литовской дворянкой.

Шуйский, испуганный напором и интеллектуальной мощью природного царя, достойного сына Иван Грозного, уклонился от публичного унижения в диспуте, на глазах у всех. Он покаялся, повинился перед собором. Мол, дьявол попутал. Судите меня, православные. Я смиренно приму любое ваше решение. Оговорил я нашего великого государя.

Земский собор единодушно приговаривает клеветника-боярина к позорной смерти. На Лобном месте при огромном стечении московского народа должен был погибнуть человек, которого пятнадцать лет назад Борис Годунов отправил в Углич, назначил начальником розыска по делу о гибели царевича Дмитрия. Шуйский видел мертвого ребенка, разобрался в сути дела, назвал Нагих и их приспешников виновниками бунта и гибели полутора десятков невинных людей.

Князь Шуйский из знаменитого рода суздальских Рюриковичей с ужасом в глазах взошел на Лобное место, покорно положил голову на плаху и ждал подхода палача. Тот чего-то медлил, замешкался, но все же поднял острый топор над шеей престарелого вельможи. Тут кто-то начал махать руками и кричать заплечных дел мастеру, чтобы он остановил казнь.

Прискакал гонец от царя Дмитрия Ивановича и объявил громким торжественным голосом:

– Государь милует преступника Шуйского. Казнь усекновением головы заменяется ссылкой.

Народ был искренне рад милости своего царя, считал, что только так и должен поступать настоящий, природный властитель, пекущийся о сбережении жизней своих подданных, которые неловко поскользнулись в своих заблуждениях на скользких крутых горках русской истории. Тут же был зачитан пафосный манифест царя, адресованный народу. В нем говорилось, что государь Дмитрий Иванович решил ограничиться легким наказанием, ссылкой заблудившегося думного боярина, своего соотечественника и единоверца. Ведь при воцарении он дал обет всему православному народу, поклялся не проливать русской крови, раз уж Господь Бог помог ему, сыну Ивана Грозного, вернуть утерянный отцовский престол, принадлежащий роду Рюриковичей.