5
Свадьба царя и перемены

До своей женитьбы царь Иван повелел через своих послов сделать портрет юной 15-летней Кученей Темрюковны, «парсуну», и доставить «парсуну» в Москву перед царские светлые очи. Ещё до своей женитьбы, рассматривая портрет кабардинской красавицы, царь понял, что Кученей ему очень нравится, в её образ на холсте нельзя было не влюбиться. Она была невероятно хороша тем необыкновенно изящным типом восточной красоты, который нравится понимающим толк в девичьей, женской красоте 30-летним женихам-мужчинам. К таким ценителям красоты, исходящей от юной княжны относился и царь жених, сразу же отметивший про себя: «Не обманул меня верный Илья насчёт пленяющих глаз юной красавицы»,

Действительно царь подолгу любовался образом Кученей на «парсуне»: под черными изогнутыми бровями сияли огромные выразительные чёрные антрацитовые глаза с невероятно длинными изогнутыми, ресницами, на щеках играл живой привлекательный румянец, губы призывно алели, точно спелые вишни, для их поедания поцелуями. Царь знал, что 15-летняя юница совсем молода по возрасту, ей ещё не скоро исполнится шестнадцать лет, к тому же на портрете она была изображена застенчивой скромницей, но с призывом, вызовом женственности, плотской притягательности.

С политической точки зрения был идеальным, кандидатура невесты Кученей не вызывала у царя никаких претензий и сомнения. Царь уже был наслышан от близких бояр о военных подвигах её соплеменников, особенно, о её брате Салтанкуле, после крещения Михаила Темрюковича Черкасского, объявившегося в Москве за два года до сватовства царя к его сестре. О подвигах князя Михаила царю докладывал его любимец князь Дмитрий Иванович Вишневецкий, мол, тот со своими горцами «истребил целый конный отряд неприятеля. От послов царь был наслышан об удивительной охотнице-юнице, ловко и бесстрашно убивающей диких зверей и безобидных животных на охоте, добивающей раненых птиц, любящей ездить с братьями и отцом не только на охоту, но в военные походы соплеменников. Поему-то это не страшило, а наоборот, поражало такого же опытного охотника-воина Ивана Грозного. Что поделаешь так ей воспитали в семье воинов, Кученей была горянкой по рождению и с детства была обязана лихо скакать на коне и отлично, без страха и упрёка, владеть оружием. Единственно, что насторожило царя, так это странное замечание послов, вроде бы шутливое. Выдавая крутую норовом дочь замуж, посылая «парсуну» царю отец красавицы-кабардинки, хорошо знакомый с детства с ее воинственным жестоким нравом, простодушно и с потаённым тёмным смыслом пошутил: «Глядите, чтобы она царю случаем шею не свернула!»

Уже летом 15 июня 1561 юница-княжна Кученей «из черкас пятигорских девица» вместе со своим братом Михаилом-Салтанкулом прибыла в Москву. Им по распоряжению царя были отведены роскошные хоромы рядом с Кремлём. В летописи и «Повести о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне» сказано: что вскоре царь «княжне Черкасской быть на своём дворе, смотрел её и полюбил» с любопытным дополнением повествования «Повести»:

«Господине Теврюге! Аще сицевая доброта дщери твоея, а нашия великия государыни Марии Теврюговны, то государю нашему и великому князю Ивану Васильевичу будет, а нас он, государь, за сие великое дело жаловать станет, а сия дщерь твоя с ним, государем, царствовать в великой славе станет».

Когда Иван Васильевич впервые вживе, а не на «парсуне» увидел юницу-невесту, то на какое-то время потерял дар речи, настолько красота статной рослой Кученей затмевала всё вокруг. Назначенные заранее регенты-бояре Захарьины из опекунского совета воочию увидели остолбеневшего царя, когда красота черноглазой черноволосой кабардинки вскружила царю голова, ввела его в ступор. Царь-жених остолбеневший не мог ни слова произнести, молчала и разрумянившаяся стыдливым румянцем невинная и очаровательная невеста – по уважительной причине, она совсем не говорила на русском языке. К тому же Кученей не была крещена. Но красавица совсем не противилась обряду крещения. Об этом необходимом для брака обряде сестру заранее предупредил старший брат, уже крещеный с именем Михаил.

В Благовещенском соборе 6 июля духовенству и боярам было торжественно объявлено, что Кученей готовится к крещению. Обряд православного крещения княжна Кученей 20 июля 1561 года, а крестил её сам митрополит Московский и всея Руси Макарий. Юнице-невесте дали при крещении имя Мария, в честь «святой грешницы» Марии Магдалины, день празднования которой по старославянскому церковному календарю должен был отмечаться на следующий день. Русская история не оставила имён крёстных Марии: кто стал её крёстным отцом и матерью, неизвестно до сих пор. Хотя сочетание имён «святой грешницы» с именами крёстных многое могло бы рассказать сегодняшним ясновидцам и мистикам о судьбе невесты, брака, да и судьбе самого жениха-царя тоже…

В тот же день 20 июня царь Иван назвал Марию своей невестой и по древнерусскому обычаю преподнёс своей суженой Марии кольцо и драгоценный платок, унизанный жемчугом. По завершению знакового обряда крещения Иван Васильевич ритуально вручил невесте золотой крест-складень, а малолетние царевичи Иван и Фёдор преподнесли ей кресты, украшенные бриллиантами и жемчугами, среди которых был знаменитый чёрный бриллиант «Ясманд» с мистической исторической судьбой.

Царское венчание-бракосочетание состоялось в Успенском соборе Кремля. В этот знаменательный день 21 августа 1561 года в Москве с утра раздался мощный перезвон пяти тысяч колоколов московских церквей и монастырей, такой редкостно-оглушительный, что люди на расстоянии вытянутой руки в разговоре не могли слышать друг друга. Венчал молодых митрополит Макаий. Свадебным подарком новой московской царице Марии Темрюковне было уникальное золотое блюдо – весом в 3 килограмма и диаметром 42,3 сантиметра – декорированное чернью. На этом драгоценном блюде среди художественного орнамента было расположено шесть клейм с надписью: «Божиею милостию благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича государя всея Руси зделано благоверной царице великои кнагини Мареи в лето 7000 шестьдесят девятого».

В хрониках того времени, перекачивавших в воспоминания современников и более поздних историков говорилось, что когда юница-царица вышла из Успенского собора, то она и тоном своим, и высокомерными манерами дала всем понять, что теперь она настоящая московская царица, «и никто, кроме её мужа, не смеет становиться на одну ступеньку с нею».

А в другой исторической реплике, основанной на данных московских хронистов-современников можно почитать: ««Царскую свадьбу сыграли с невероятным размахом с диковинной пышностью. Денно и нощно царь канителил молодую, горячую жену. А едва восставши с ложа, сыпал новыми и новыми указами, направленными против старинных княжеских и боярских родов. К примеру, ограничены были права князей на родовые вотчины: если какой-то князь помирал, не оставив детей мужского пола, вотчины его отходили к государю. Желаешь завещать брату или племяннику, спроси позволения государя, – а даст ли он сие позволение? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сразу угадать: нипочём не даст! И не давал».

По случаю вступления во второй официальный брак царь составил новое завещание, где кроме порядка престолонаследия определялись имущественное положение царицы и возможных детей царя Ивана и царицы Марии. В состав опекунского совета кроме главных старших членов Данилы Романовича Захарьина, Василия Михайловича Захарьина, Ивана Петровича Захарьина и Фёдора Ивановича Колычева вошли новые младшие члены – князь Телятевский и кравчий князь Горенский-Оболенский – занимавшие в совете подчинённое положение.

Все регенты целовали крест на верность царевичам Ивану и Фёдору и царице Марии. Они клялись на кресте не искать себе нового государя «мимо престолонаследника» и управлять Московским государством по царскому завещанию Ивана Грозного, следуя тому, «что есми государь наш царь написал в своей духовной». А в каноническом тексте присяги говорилось: «А правити нам сыну твоему государю своему царевичу Ивану по твоей духовной грамоте.

Но многие бояре противились переменам в Москве в связи с новым вторым браком царя. И причиной были тут не душевные качества и прихоти царицы, о которых московские вельможи не знали и даже не догадывались. Многие пугались восточного деспотического начала, которое шло новым ордынским игом бывших мусульман – Марии, ее братьев, племянников и дальних родственников. Самые отчаянные и развязные бояре кричал: «Опять Орда на Москву, на нас грядёт» и театрально хватались за сабли и кинжалы, чтобы прилюдно на глазах сочувствующих убить себя, перерезать горло, чтобы избежать «великого московского позора».

Пока князья и бояре шептались о диком нраве князя Темрюка и его сына Михаила Темрюковича, хитрые и опытные члены боярской партии Захарьиных искал повод, как породнить своих родичей с близкими и даже дальними родственниками царицы. Наиболее знаковым союзом стал брак Бориса Камбулатовича Черкасского с Марфой Никитичной Романовой, дочери боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, родной сестре приснопамятного Фёдора Никитича Романова (будущего патриарха Филарета, отца царя Михаила из царской династии Романовых).

Ситуация на престоле в Москве после воцарения Марии стала аховой, потому что, в случае смерти Грозного царя, вся власть в стране переходила в руки ведущих бояр партии Захарьиных. Заранее царём с боярами Захарьиными было оговорено, что в случае скоропалительного похода царя с войском на русско-литовскую войну, 8-летний царевич Иван остаётся в Кремле «ведать Москву». А реально управлять хозяйством и всей страной надобно было боярам Даниле Романовичу, Никите Романовичу и Василию Михайловичу, Василию Петровичу Захарьиным вместе с князем Сицким (мужем Анны Романовны Захарьиной).

Надо отдать должное партии Захарьиных, будущих Романовых: они не стали кичиться доставшейся им власти благодаря родству с царицей Анастасией, не стали нагло и бесцеремонно местничать с князьями Рюриковичами, а начали проводить разумную дальновидную политику глубокой перспективы, целью которой могла стать неограниченная власть в Москве партии Захарьиных-Романовых после смерти Ивана Грозного. Со сложностями престолонаследия, запутанного претенденства на трон. Тем временем Сигизмунд-Август, видя, что Ливония как никогда слаба, решил по союзному соглашению подчинить её себе уже в конце 1561 года. А в мае-июле 1561 года жители Ревеля полностью отдали себя на милость королю Швеции Эрику XIV из династии Ваза. Потом, согласно договору от 21 ноября 1561 года, подписанному в Вильно ливонским магистром Тевтонского ордена Готхардом Кетлером и королем Сигизмундом, Ливонский орден был ликвидирован, а Ливония стала польским вассальным государством. После этого король Сигизмунд-Август поспешил заключить со Швецией выгодный Польше и Литве матримониальный союз: его младшая сестра Екатерина Ягеллонка была отдана в жены сводному брату Эрика XIV Юхану, герцогу Финляндскому, позднее ставшему шведским королем под именем Юхана III.

Первым высокопоставленным «отъехавшим беглецом» из Москвы от государя Иван Грозного в преддверии русско-литовской войне стал князь Дмитрий Вишневецкий. В том же 1561 году князь Вишневецкий письменно попросил короля Сигизмунда-Августа взять к себе в Литву. Уже в начале развернувшейся войны князь Дмитрий с большим отрядом приближенных вернулся к себе, трогать его было не велено. Его царь не собирался уничтожать за прошлые заслуги, но в злой словесной мести себе не отказал. Царь не представлял до конца, чем обернутся его отчаянные попытки дискредитировать всех московских беглецов. Многие князья и бояре были потрясены наказом царя отправленному в Литву послу Андрею Клобукову: «Если спросят о Вишневецком, то отвечать: притёк он к государю нашему, как собака, и потёк от государя, как собака же, а государю нашему и земле убытка никакого не учинил».