Хоп – чуть качнулась верхняя лука, но я начал движение своей палкой–мечом чуть раньше. Как со стороны я видел, что стрела уходила чуть вбок от моей головы, но, тем не менее, я ее сбил. Времени для радости не было, потому что вослед первой уже неслась вторая, более точная. Ее путь должен был закончиться как раз посреди моей груди, но и она упала на землю, теперь совсем безобидная. Еще пара стрел была успешно обезврежена мной, потом наступила пауза, во время которой я отчетливо услышал гневный крик откуда-то сбоку:

– Дураки!

Охвен опустил лук, я прекратил крутить палку. Сердитая Рисса смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другого.

– Какие дураки! – опять прокричала она и, отвернувшись, быстрым шагом пошла прочь.

Я посмотрел на Охвена и пожал плечами.

– Чего стоишь, дурень? Беги, догоняй! – сказал он мне.

Я и побежал, на ходу недоумевая, чего же это Рисса так рассердилась.

Догнал я ее быстро, но она все время отворачивала от меня свое слегка покрасневшее от гнева лицо и разговаривать не желала.

– Да объясни ты, чем же я тебя прогневал? – клянчил я, не получая ответа.

– Прости меня, если я обидел тебя! – не отставал я.

Наконец, отчаявшись получить хоть какой-то ответ, я остановился и сказал:

– Ты – самая красивая девушка, которую я только видел!

Сказал – и испугался, не зная чего. Наверно, того, что после этого признания, как честный человек, я обязан жениться. Только на ком? Рисса, наверняка рассмеется мне в лицо и уйдет, не оборачиваясь.

Однако она не ушла. Наоборот, посмотрела мне в глаза уже совсем другим взглядом, в котором можно было прочитать все, что угодно, только не гнев и обиду.

– Ты знаешь, как я испугалась, когда увидела, что Охвен стреляет в тебя из лука! – сказала она, будто жалуясь. – Подумала, что у вас тут что-то страшное произошло.

– Ну что ты, глупая! – заулыбался я, очень польщенный заботой. – В меня теперь не так-то легко попасть. Охвен научил уклоняться от стрел. И стрелял он в меня лишь учения ради. Я тебе сейчас все объясню.

Я усадил Риссу на ближайший камень, предварительно смахнув с него рукой всякий сор. Девушка приготовилась слушать, от ее сердитости не осталось и следа. Я, заходил вокруг камня, выпятив грудь, как петух. Почему-то слова, с которых следовало мне начать свое выступление, никак не находились.

– Ммм, – промычал я для начала. – Теперь понятно, как можно из-под обстрела выйти. Мечом – раз – и стрела – вжик – в траву.

– Замечательно! – согласилась Рисса и очень серьезно, с пониманием, посмотрела на меня.

– Понимаешь, Рисса, тут такое дело получается. Когда какой-нибудь мутант норовит засадить в тебя стрелу, а то и две, и три для пущей важности, то его действия можно предугадать.

– А если не мутант?

– Да без разницы – хоть кто. Кроме, конечно, настоящих лучников с Британских островов. Те убьют того, кого захотят. Но они в природе крайне редко встречаются. Понимаешь?

– Понимаю, – сказала Рисса. – Только ничего не понимаю.

– Ладно, – согласился я. – Так вот. Стреляет этот нехороший человек в тебя. Целится, натягивает тетиву, задерживает дыхание – и в путь. Сам выстрел проходит всегда между двумя ударами сердца. Даже если стреляют несколько людей, то тоже между ударами сердца. Такая природа вещей, так получается гораздо точней, нежели лупить, как попало и навскидку.

На этот раз Рисса ничего не сказала мне, только понимающе покивала головой: правильно говоришь, дядя Федор.

– В таком случае нужно поднять меч, хорошо сбалансированный, родной, перед собой и начать вращать им круг вправо – круг влево. Следует этим делом заняться сразу же, как стрелок подымает лук. Тогда невольно попадаешь с ним, или с ними, в резонанс. Правда, чтобы не сбиться с ритма, есть волшебные слова, повторяя которые, меч обязательно собьет эту проклятую, нацеленную прямо в сердце и жаждущую крови стрелу.

– Эти слова – конечно, тайна? Большая тайна викингов? – не выдержала Рисса.

– Наверно, – согласился я. – Только я с тобою ей поделюсь. Ай – домм – куммер – гот. И так по кругу. Пока крутишь мечом, мысленно повторяешь.

– Круто. И что же эти слова означают?

– Красавица Рисса – вот что, – улыбнулся я.

Она только рукой махнула: да ну тебя! Но мой перевод ей явно пришелся по душе.

– Каждый как хочет, так и переводит, – добавил я. – Смысл фраз – только в ритме движения мечом.

(На самом-то деле, уважаемый читатель, мы с Вами прекрасно знаем происхождение этих загадочных слов. Напомню: так говорил, пуская пузыри со дна реки, Братец Черепаха, когда его туда спихнул алчущий пожрать Братец Лис. Из «Сказок дядюшки Римуса»)

– Интересно. А что еще ты узнал такого занимательного?

– Знаю теперь, что в поединке на мечах надо обязательно следить за ногами противника, потому что все удары начинаются с ног. В лицо тоже следует иногда смотреть, а то враг может обидеться, плюнуть на битву и уйти обижаться куда-нибудь в кусты.

Потом я присел на камень рядом с Риссой, и мы проговорили еще довольно долго. Так могут разговаривать только двое, мужчина и женщина, увлеченные друг другом. Где-то в глубине сознания я понимал, что Риссе со мной интересно, и что я ей не совсем безразличен. Быть уверенным в этом я боялся, чтоб не спугнуть неожиданное счастье. Поэтому от прикосновения к ней кружилась голова.

Я вернулся к нашему стойбищу, когда проводил Риссу почти до деревни. Уже смеркалось, Охвен потягивал обжигающий настой из лепестков шиповника и морошки. Предложил мне кружку и сказал:

– Любовь – это хорошо. Это – жизнь

Я покраснел и спросил:

– А у тебя была эта любовь?

– Что же я – не человек, что ли. Была и у меня любовь. Да что там говорить – она и сейчас есть. Была у меня жена. Пришлось нам расстаться. Не из-за ссоры, или корысти, или смерти. Так уж сложилась жизнь.

Охвен помрачнел, но не распереживался. Былая боль уже давно перегорела.

– Расскажи, Охвен, пожалуйста, – попросил я. Тихо потрескивал костер, бросая снопы искр в далекое звездное небо. Свернувшись клубком, задумчиво глядел на огонь Бурелом. Изредка вскрикивала ночная птица. Наверно, билась впотьмах головой о невидимые стволы деревьев. Атмосфера располагала к воспоминаниям о былой юности, любви и утратах. Даже немного хотелось петь под аккомпанемент какого-нибудь музыкального инструмента. Но это уже был бы перебор: вечер оказался бы безжалостно исковеркан нашими воплями и воем Бурелома без сопровождения музыки, ввиду недоступности таковой.

– Ну, что же, можно и рассказать, раз уж это лето заставило меня о многом вспомнить, многое переосмыслить, – начал Охвен, подбросив дров.

– Давно это было, – продолжил он. – Вернулись мы тогда из дальнего похода. Ходили за теплые моря в страну, где много песка и живут почти черные люди. Хотя, есть там и вполне обычные, только здорово обласканные солнцем. А уж светило там такое ярое, что кожа за небольшое время покрывалась пузырями, как от ожога. Оказались мы в этой стране, можно сказать, случайно. Помогали одному местному правителю решать свои задачи в поддержании власти. Конунг наш, Торн, правда, чуть было не угодил в ловушку. Я на счастье оказался рядом, так и отбились, но не совсем без потерь. Мне вот ногу подрезали. Перед боем, так и пришлось рубиться на одной ноге, как аисту. Пока помощь пришла, много крови из меня вытекло, увидел наших – и с копыт. Точнее, с копыта, потерял сознание. Умереть мне, конечно, не дали, но был близок к этому. Ходить тоже уже не мог. Почти всю дорогу обратно плющило меня, как камбалу. Хорошо, что рядом всегда была одна женщина, которая и ухаживала за мной. Она, кстати, эта женщина, меня тогда и подрезала. Как наказание, была приставлена ко мне в уход, вместо служанки. Вернулись мы домой с богатой добычей, которую проплатил Торну тот правитель, нашими руками укрепивший свою власть. Никто в обиде не остался. А служанка эта моя так и прижилась при мне. Звали ее Вержина, была она красавицей с черными огромными глазами и черными же, как вороново крыло, волосами. Происходила она из не самого захудалого рода, а волею судьбы оказалась у нас, на севере. К слову, если бы я не выжил – убили бы ее братья мои, викинги. Выучила она наш язык, и как-то так уж сложилось, что жить возле нее стало для меня счастьем. Умна она была, весела рядом со мной, порой. Идти в новый поход мне было тяжело – куда там, хромому. Стали мы думать с Вержиной, как жить дальше будем. Вместе. Без нее мне было тоскливо, я должен был видеть ее рядом всегда. Наверно, это и есть любовь? Вержина отвечала мне взаимностью. И плакала, когда считала, что я ее не вижу. Я спрашивал, плохо ли ей со мной? Но она отвечала, что быть рядом – это счастье. А потом снова рыдала, отвернувшись. Я понимал, что когда она ощутила рядом со мной покой, умиротворение и, наверно, любовь, ее душа стала болеть за что-то далекое и недоступное. И эта боль очень мучила мою Вержину. Но я не задавал вопросов, предполагая, что все равно наступит время, когда она сможет поделиться со мной своей бедой. Ведь два, ставших родными, сердца всегда делятся горестями и радостями. Наконец, однажды ночью, когда было так уютно лежать под меховыми одеялами, расслабившись, она мне призналась, что теперь ее все больше терзают мысли о доме. О том доме, что был за теплыми морями в городе посреди песков. Там у нее остался маленький сынишка, рожденный от нелюбимого и хитрого старого мужа. Хоть этого мужа в свое время мы с Торном и лишили возможности плести свои интриги, потому что просто лишили жизни, но сын остался в милости у правителя, нашей помощью вернувшегося к власти. Вот по этому сынишке, который навсегда сохранился в ее памяти плачущим пухлым мальчуганом, протягивающим к уводимой маме свои детские ручки, она и скучает. Вержина думала, что время позволит притупить эту боль, но каждый миг счастья здесь вонзает ей, словно в сердце занозу, мысль, что ее маленькому Алигерду сейчас, быть может, очень плохо. Мне Вержина была так дорога, что смотреть на ее мучения, стало для меня настоящей пыткой. Я отправился к Торну, который вновь готовился в поход, но уже не на юг, помочь мне найти конунга, собиравшегося пройтись по теплым морям. Сердце мое оборвалось, когда Торн сразу же назвал мне имя этого вождя. Я понял, что сделаю все, но отправлю Вержину к ее сыну. И сам поеду, как охранник. Но в поход меня не взяли: кто даст два лишних места женщине и калеке? Торн поручился мне, что Вержину отвезут до самого берега теплого моря, откуда она сможет добраться до своего сына. Тот вождь эти слова подтвердил. Ну, а ты же знаешь, как крепки слова, сказанные одним викингом другому. Совсем скоро мы простились с Вержиной. Я дал ей достаточно золота, чтобы она в пути могла оградить себя от неприятностей. А она дала мне Пламя. Уж, не знаю, каким образом ей удалось провезти все дорогу меч незамеченным. С тех пор прошло уже столько лет, что я сбился со счету. Да я их и не считал. Доказал свое право на скамью в дракаре Эриху Полуденному Злу и ходил с ним сначала к бриттам, потом к датчанам, потом еще к кому-то. Но все это время ждал, что Вержина, как и обещала, даст мне знак. Про то, что она вернется, я не надеялся с самого начала. Такова жизнь! Но она все-таки сдержала свое обещание: та маленькая медная рыбка вновь вернулась ко мне в самом начале лета. Ты помнишь тот день. Что-то у них там произошло, очень скверное. Настолько, что умная и расчетливая Вержина снарядила целый корабль, на котором отправила своего сына Алигерда подальше от Родины. Вероятно, это был единственный путь к спасению. Вряд ли кто-нибудь из команды знал, к кому и зачем направлялся он. Но, узнав, что Алигерд покидает судно, недоброжелатели приняли решение избавиться от него. Вот, собственно говоря, и все. Конечно, время лечит любые душевные раны, но память остается. С кем бы я ни был, но память о той черноглазой красавице – лучшее, что сохранилась в моем разуме.