Акарч основательно приуныл. Вот так посещай инквизиторские замки, сей ростки добра и почитания Смерти… Ведь ничем же не заслужил! Подумаешь, парочка смертных грехов, не исповеданных некроманту – но зато ни одного живого!

Ишь как оно бывает! Добиваешься чего-то, становишься пусть не самым уважаемым, но мертвецом. Служишь делу некрократии. Мнишь себя вольным человеком, и тут в одночасье теряешь всё, что ценил: и мула, и свободу.

Не в том ли дело, что менестрель в своё время не уплатил налог Смерти с покупки злополучного мула? Так когда ж то было! Неужели только недавно вскрылось?

– Пришли, – сказал Даб и легонько подтолкнул в спину. В подвал вела лесенка, где вдвоём разминуться трудно.

Акарч почувствовал, как сильно в его ногах загустел бальзам. Стал спускаться, будто на ходулях. То, что мастер-палач принимает его не в каком-то другом помещении, а специально сходит в пыточный подвал – уже на многое намекало. Но за что? За что?

Пыточный подвал – помещение, освещённое скудно, но менестрель всё равно зажмурился. Веки так и слипались от страха что-либо разглядеть в этом средоточии членовредительной жути.

Но глаза закрыть – не фокус. Акарч не догадался перестать дышать. И в ноздри его так и ударили тошнотворные запахи крови и бальзамов.

Здесь пытают. И живых, и мёртвых. Ну, живых-то ладно, но мёртвых за что? Нас-то – верных, добрых, искренних?

Мёртвых пытают зря. Владыке Смерти даже подозревать их в чём-либо – наверное, неудобно. Уж они-то доказали преданность его делу самым дорогим, что имели: и деньги немалые, и жизнь свою молодую – всё принесли на алтарь посмертия.

Но Инквизиция – не сам Владыка, милосердия у неё поменьше. А палачи при ней – так и вовсе другое дело. Их, конечно, тоже можно понять. Палачам надо выслужиться, а как же это сделать, если никого не пытать? И если находишься ты в мертвецком Запорожье, где живых людей более не сыскать, что тебе остаётся, как не брать в работу мертвяков?

Акарч заметил, что и рад был бы оправдать мастера Удухта, если бы только жребий пострадать не выпал на его собственную драгоценную шкуру.

Усилием воли менестрель заставил себя приоткрыть глаза. Да, освещение так себе, но видно неплохо. Свет обеспечивают несколько вечных магических свечей в трёх канделябрах по углам, а также – в чётвёртом углу – раскочегаренная жаровня.

Правда, менестрель по-прежнему видел не всё. Он просто не мог заставить себя в некоторых направлениях посмотреть. Оттого пространство пыточного подвала выглядело каким-то фрагментарным. Тут не вижу, тут вижу, тут не вижу опять. Видно проходы между столами, стены из грубо обработанного серого камня. А не видно, где здесь пытают и чем именно.

Самого мастера Удухта несчастный арестант тоже не сразу заметил, а надо бы иначе. Ведь если палач обидится пренебрежительному поведению жертвы, то такая его обида ей ничего хорошего не сулит.

– Вы делаете вид, что меня не видите. Почему? – слова палача надёжно таили обиду, но несли явную угрозу – жуткую, парализующую.

– Простите, я не нарочно… – выдавил Акарч.

А чего удивляться? По сравнению со здоровяком Дабом мастер-палач выглядел не так уж и представительно, да и парадный алый фартук сменил на затрапезный – серо-бурый, в разводах.

Поводов заметить Удухта вовремя, конечно было тоже предостаточно. Стоял он прямо посреди пыточного подвала, по хозяйски расставив ноги – это раз. Был довольно-таки рослым – это два. В третьих, тоже невольно запоминающаяся часть тела – крупная яйцевидная голова, большую часть коей составляет лицо с глубокими провалами для глаз и рта – словно топором вытесанное. Туповатое же выражение на лице – намеренную невыразительную маску – легко разоблачали свирепые молнии взглядов, что сверкали из-под бровей. В точности таким Акарч и представлял себе «взгляд убийцы» – о котором сам же упомянул в добром десятке авторских баллад.

– Не нарочно? – поехавшие вверх дуги бровей Удухта, должно быть, означали крайнее изумление.

– Я… испугался, – честно пояснил Акарч.

А ведь по дороге собирался прикинуться бесстрашным мертвецом и даже попытаться призвать палача к ответу: что ж это он своих пытает?

– Ну, это дело хорошее, – крупное лицо мастера улыбнулось, но взор так и не смягчился.

Все обиды поверхностны. И в данном случае не важны. По сравнению с тем, что клокочет во взгляде Удухта, любая гневная требовательность оборачивается доброй заботой о чьём-то совершенстве. Вот потому мастер не обижается. Попробуй вознегодуй на человека, которому тобой же заранее предначертано перестать существовать!

– Я… хотел бы спросить, чему обязан задержанием, – робко выказал Акарч своё требовательное недовольство.

– Демонам, – ответил Удухт односложно. Но ответил.

– Каким «демонам»?

– Тем, которые в вас вселились.

– Признаться, не замечал, – Акарч осторожно намекнул Удухту на его несомненную ошибку, – а что заметили вы?

– Я заметил, что на представлении вы пели и говорили в рифму. Есть целый класс демонов, который делает то же самое. Их так и зовут: «Демоны, говорящие в рифму». Эти демоны – закоренелые мятежники, а рифма – их опознавательный знак.

– Но помилуйте! – вскричал Акарч. – Я ведь менестрель! Всякий из нас неизбежно – время от времени – рифмует слова, которые собирается петь. Это не говорит о присутствии демонов.

– Но вы не будете отрицать, что на представлении вас посещало вдохновение?

– Пожалуй, – проблеял Акарч, уже догадываясь, к чему палач клонит.

– Так вот, это состояние – верный признак демонического вмешательства.

Значит, из меня будут изгонять демона, понял артист не без уныния. А ведь как трудно сыскать невидимого демона в теле мертвеца. Особенно, если его там нет! Что, коли не найдут – будут искать до бесконечности?

– Да вы не беспокойтесь! К вам лично никаких претензий нет. Все наши вопросы адресованы демону-поработителю. Это к нему мы будем приближаться доступными нам средствами, – мастер широким жестом руки обвёл весь интерьер пыточной, где, как Акарч уже заметил, находилось две дыбы – большая и поменьше, жаровня со щипцами, а также целые груды ножей, пилок, топориков, инструментов неведомого пыточного назначения.

Кстати, многие орудия присутствовали в двух вариантах: крупном и поменьше. Вероятно, более мелкий размер – это для удобства общения с отшибинскими карликами. Трогательная забота!

– Прошу пройти за черту, – пригласил Удухт, указывая под ноги.

На полу жуткого помещения менестрель приметил прочерченную мелом линию. Он пожал плечами и повиновался.

Палач тут же кивнул Дабу. Мол, твоя очередь нечто сказать.

– С этого момента, – произнёс подмастерье, – мастер Удухт оставит вежливый штиль, на котором до сих пор общался с вами, чтобы перейти на грубый язык приказов. Демоны его понимают лучше.

Судя по скуке в голосе, Даб озвучивал готовый ритуальный текст, не только тщательно заученный наизусть, но и многократно повторенный.

Ну вот, пришла тоскливая мысль, отныне придётся сносить всякие грубости, адресованные демонам. И добро бы только словесные…

– Ко мне! – приказал Удухт, явно применяя тот самый язык, более понятный демонам. Так сразу?

Менестрель ещё пребывал в невесёлых думах, а палач и подмастерье – глядь – уже подготовили всё необходимое к занятию практическим экзорцизмом. И приступили – без долгих преамбул.

– Раздеться по пояс! – потребовал палач.

Акарч безропотно расстегнул плащ, развязал шнурок на блузе, хотел уже её стянуть, но замялся.

– Что такое? – строго спросил Удухт.

– Там в кармане – призрачная шкатулка с моей тенью, – смущаясь, пролепетал менестрель. О кошеле от казначея – предусмотрительно промолчал.

– Ничего с вашей суэнитой не случится. По завершении пытки получите её в целости и сохранности. Вы в руках у Инквизиции, которая стоит на страже некрократической законности.

– А, ну тогда я спокоен, – Акарч с облегчением продолжил обнажение торса. Из-под блузы выглянуло брюшко неровного сине-зелёного колера, за его состояние мёртвый артист ощутил неожиданный укол стыда.

– Бальзам давно обновляли?

– Третьего года, – виновато сознался менестрель.

– Годится. Располагайтесь вон там, у свободного стола.

Акарч засеменил в указанном направлении. Свободный пыточный стол сиял образцовой чистотой, но притом пах недавно пролитыми бальзамами. Менестрель с изрядным содроганием поглядел на соседний стол, где палачи разместили любовно начищенные пыточные орудия.

– Начнём без инструментов, – успокоил его мастер.

Неужели? Но…

– Может, и без пытки обойдёмся? – предложил Акарч. – Я и так расскажу всё-всё, что только знаю?

– Что именно расскажете? – с вялым интересом отозвался мастер.

– Всё, что прикажете! Всю жизнь мою и посмертие…

– И о демонах тоже расскажете?

– Нет, – голос Акарча дрогнул, – о них я ничего не знаю.

– Вот то-то же! – удовлетворённо заключил Удухт. – Не знаете. Потому нам и не о чем вас спрашивать. Ваша личная история нас не интересует.

– Зачем же пытать, если не спрашивать? – перед лицом неминуемых страданий менестрель позволил себе настырность, хотя и заметил, что палача разговор уже утомляет.

– Даб, объясни, – бросил мастер.

– Пытка пытке рознь, – отчеканил подмастерье, – в зависимости от цели меняются формы проведения. Есть пытка дознания – при ней обязательны вопросы. Есть пытка наказания – при ней вопросы только отвлекают от сути происходящего. Кроме того, бывает исследовательская пытка, пытка для устрашения и ознакомительная. К последней версии мы и прибегнем в работе с вами…

– Достаточно, Даб.

Затем Акарч с удивлением обнаружил, что находится уже на столе для пыток. И как он сумел сюда переместиться? Может и правда – демон посетил. Перехватил контроль над телом, глумясь, усадил на это жуткое приспособление…

– Сядьте глубже! – приказал мастер Удухт. – Даб, приступай.

Подмастерье разложил Акарча на пыточном столе, деловито продел конечности в заговорённые петли по углам и расположился у изголовья.

Когда менестрель был уже хорошо закреплён, подключился и мастер-палач. Он провел пальцем в остром железном напёрстке по коже чуть ниже ключицы, резко надавил, определяя чувствительность. Напёрсток заострённым навершием проник под кожу, в месте прокола выступили зелёные капли бальзама. Затем Удухт рывком переместил палец, обезобразив грудь артиста глубокой зеленеющей бороздой. Акарч на всякий случай охнул, хотя боли никакой не почувствовал.

– Болевая чувствительность отсутствует, – констатировал палач.

– Демон притворяется, учитель? – спросил подмастерье.

– Демон всегда притворяется, – важно сообщил мастер.

– Я больше не буду, – пообещал Акарч.

Ему посоветовали помолчать.

– Но, может, меня бесполезно пытать, если я всё равно не чувствую боли?

– А страх? – поинтересовался палач. – Его-то чувствуете?

– Да, – выдавил Акарч осторожное признание.

– Следовательно, вы не безнадёжны! – мастер Удухт говорил, а сам, не останавливаясь, полосовал грудь менестреля всё новыми глубокими царапинами. Из них уже складывался какой-то замысловатый узор. Антидемонический, надо полагать.

Насчёт страха – вот это мастер верно подметил. Глядя на лохмотья, в которые превращается кожный покров груди, менестрель содрогался от ужаса перед бренностью якобы неуязвимого посмертного тела, которое, как прежде казалось, обеспечивало сносные возможности длиться твоему существованию всё дальше, и дальше, и так до полного счастья.

От страха за тело – за самую важную свою собственность – Акарч всё время экзекуции был близок к обмороку. Чуть что – терял нить мучительных событий. Потом возвращался, со скорбью наблюдая свежие раны. То, что нанесены они не ему лично, а злобному демону, утешало слабо.

* * *

Потом его отвязали от пыточного стола. Неужели всё?

– …Даб! Подведи пациента к стене.

Нет, не всё. Ещё есть аттракцион. Обычная каменная стена, без каких-либо приспособлений. Что в ней такого, что менестрелю нужно сюда подойти? Ах да, с потолочной балки – в аккурате перед стеной – свисают какие-то цепи.

Подмастерье покрутил ворот, цепи спустились к Акарчу. Завершались они верёвочными петлями для рук, для ног, для туловища. Верёвки мерцали в полумраке – сразу видно, наговорены, такие только некроманты распутывают.