– Как вырос-то, как изменился князь Георгий! Вылитый отец, князь Александр… – с теплотой в голосе проговорила дама и поднесла к глазам кружевной платочек, промокая набежавшую слезу.

– Ну что же ты, Георгий, поздоровайся с Натальей Григорьевной… – тихо подсказал Михаил. – Не признал её?

Панчулидзев так же тихо отозвался:

– Отчего же «не признал», это соседка наша, Мамонтова.

Панчулидзев подошёл и раскланялся. Она по-матерински погладила его по щеке, поцеловала в лоб и, ласково глядя на Георгия, пригласила:

– Господа, прошу вас, отобедайте у меня, к тому же для вас, князь Георгий, у меня есть письмецо…

Мамонтова позвала Нину и Софью к себе в коляску. Панчулидзев наказал церковному сторожу присмотреть за лодкой, которую оставил у причала, пообещал завтра прислать за ней. Братья сели в колымагу, и экипажи тронулись.

По дороге в имение Натальи Григорьевны Панчулидзев припомнил рассказ матери о том, как они с нею учились в одном пансионе. Вновь сблизило их раннее вдовство: муж Натальи Григорьевны умер от холеры в тот же год, когда погиб отец Панчулидзева. Единственный сын Натальи Григорьевны – Николай был ровесником Георгия. В детстве они были не разлей вода: вместе читали Купера и Тёрнера, играли в индейцев и мечтали убежать в Америку, чтобы помочь «краснокожим братьям» победить ненавистных бледнолицых…

Став старше, сдружились ещё крепче – вели долгие разговоры о будущей жизни, о служении Отечеству, о подвигах на этой ниве, которые мечтали совершить…

Когда Панчулидзев поступил в Петербургский университет, а Николай – в Московский, они регулярно писали друг другу. На третьем курсе Панчулидзев был отчислен из университета за участие в студенческих волнениях и совсем перестал отвечать на письма друга: посчитал, что Николай будет презирать его за подобный поступок, так не вяжущийся с их обещаниями служить Отечеству и Государю…

Нынче, услышав о письме, адресованном ему, Панчулидзев сразу понял, что это письмо от Николая, и обрадовался этому. О судьбе друга в последние годы Панчулидзев ничего не знал. Трясясь по пыльному просёлку к именью Мамонтовых, он то и дело ловил себя на том, что было бы хорошо, как в давние безоблачные годы, снова встретиться, поговорить по душам…

За обедом Панчулидзев был рассеян, застольную беседу не поддерживал, едва ложку мимо рта не проносил. Он думал о Николае и сожалел, что так глупо отринул его. А родственники и хозяйка дома говорили на иные темы.

– …светлая память голубушке Варваре Ивановне. Царство небесное её доброй и отзывчивой душе…

– …вечная память всем почившим в Бозе христианам…

– …скоро к нам в губернию инженер приедет, чугунку будет проектировать. Все эти паровозы, котлы, истинно вам говорю – от лукавого, бесовское изобретение…

– …вы знаете, в прошлом месяце рассматривали мы дело одной мещанки. Оная молодая особа выкрала младенца в благородном доме, где была в услужении, и снесла его в секту каких-то христопродавцев, дабы принести невинное дитя в жертву нечистому…

– …да ещё завелись в нашем уезде некие хлысты, вроде бы во Христа веруют, но настоящие оргии устраивают среди белого дня…И куда только полиция смотрит?..

– …как сказано в Евангелии от Иоанна: «Всякий, делающий злое, ненавидит свет»…

– …предлагаю поднять бокалы за здоровье славной Натальи Григорьевны…

– …так вот наши мужики отловили третьего дни огромного сома, в полтора человеческого росту. Едва смогли его вшестером на берег выволочь, а на телегу так и не подняли, покуда на десять частей не изрубили. А когда рубили-то, два топора сломали…

– …нынче в моде, сказывают, тафтица и бархат и чтобы рюшей поболее…

– …рюши уже не носят! Что это такое вы, сестрица, говорите?.. Мне одна модистка парижский журнал показывала, так там сейчас…

Панчулидзев, желая поскорей получить письмо, с трудом дождался конца обеда.

Выпив чаю, Михаил пошёл на веранду курить, сестры отправились прогуляться в сад. Наталья Григорьевна, прежде чем присоединиться к ним, вынесла из кабинета синий конверт, запечатанный сургучной печатью.

– Ники гостил у меня этим летом, перед тем как получить назначение, – заметив, удивление на лице Панчулидзева, удивилась они в свою очередь: – Как, вы ничего не знаете? Ники очень повезло. Он назначен помощником российского поверенного в Вашингтоне, с чином обер-секретаря Министерства иностранных дел… Вы же понимаете, что это за чин, князь Георгий?

Мамонтова не скрывала гордости за сына.

Панчулидзев почувствовал лёгкий укол зависти и тут же устыдился этого.

– О, да, понимаю – седьмой класс… Ваше высокоблагородие. Подумать только: наш Николай уже «ваше вы-со-ко-бла-го-ро-дие»… – с расстановкой произнёс он. – Поздравляю вас, дорогая Наталья Григорьевна с таким сыном!

Мамонтова заметила мгновенные перемены на его лице и сказала, словно извиняясь:

– Да-да, я сама удивлена: это очень неожиданное и почётное назначение для столь молодого чиновника… Впрочем, должно быть, Ники сам обо всём написал. Он очень просил меня передать вам письмо лично в руки, как только вы появитесь у нас. Примите, пожалуйста, – она протянула конверт.

Панчулидзев взял письмо. Мамонтова на мгновение задержалась, словно ждала, когда он вскроет его. Однако благородное воспитание одержало верх над материнским любопытством. Она улыбнулась и через открытую веранду прошла в сад.

Панчулидзев вскрыл конверт и прочёл:

«Любезный друг, милый князь Георгий Александрович! Я взламываю печать молчания и пишу к тебе. Ты, верно, уж и не ждёшь от меня письма. Возможно, его и не было бы вовсе, кабы не обстоятельства, о коих сообщу ниже…

Мы, кажется, не видались с тобой лет пять, а будто вечность прошла. Многое случилось в моей жизни. Полагаю, и в твоей судьбе, любезный сердцу моему Георгий, перемен произошло немало…»

Панчулидзев перевёл дух и снова уткнулся в письмо:

«Конечно, многое мог бы рассказать при встрече, но, боюсь, в ближайшее время она будет невозможна. На днях я получил новое назначение и вскоре отправлюсь в Северо-Американские Соединённые Штаты. Буду служить в дипломатической миссии в Вашингтоне, помощником тамошнего поверенного – барона Стекля. Мне должно бы радоваться сему обстоятельству, ведь исполняется заветная мечта – побывать за океаном, увидеть страну индейцев, золотоискателей и пионеров… Но я уезжаю из России с тяжёлым сердцем и каким-то недобрым предчувствием. Скажу одно: я, сам того не желая, оказался втянутым в одну дурно пахнущую историю. Как выйти из неё, пока не ведаю. Думаю, mon ami^[12], вскоре может потребоваться твоя помощь… Как оказалось, положиться мне не на кого, кроме тебя да ещё двух-трёх людей, которым доверяю… Ты сумеешь куда больше узнать от графини Радзинской, в Санкт-Петербурге, на Большой Морской. Покажи ей условный знак. Его ты отыщешь в нашем старом тайнике. Помнишь стоянку вождя делаваров? Не сочти меня, князь, мистификатором, впавшим в детство. Это всего лишь предосторожность, вызванная необходимостью. Прошу, доверяй лишь тем, у кого будет такой же знак, как тот, что оставляю тебе. И ещё, прошу, прочтя письмо, уничтожь его немедленно. Vale!^[13] Прощай и молись за меня и за Россию! Твой Николай Мамонтов».

Письмо взволновало Панчулидзева: «Экими загадками ты говоришь, мегобари^[14]… Что такое могло с тобой приключиться и чем я – отчисленный студент – могу помочь тебе, помощнику посланника, в твоём американском далеке?..»

Панчулидзев свернул письмо и спрятал в карман сюртука: «Что хотел сказать этим письмом Николай? Что за графиня Радзинская, которая должна мне поведать что-то тайное?..» – терялся в догадках Панчулидзев.

Однако письмо призывало к действию. Надо было найти знак, о котором писал Николай. Панчулидзев, конечно, помнил их детские игры в индейцев… Они устраивали шалаши, наподобие вигвамов, раскрашивали лица охрой, стреляя в галок и ворон из самодельных луков… Устраивали тайники в укромных уголках родительских имений… Но о каком из тайников идёт речь в письме?

Он вышел в сад и пошёл по яблоневой аллее, шурша опавшими листьями. Там, где сад переходил в заброшенный парк, он едва не столкнулся с сёстрами и Натальей Григорьевной. Они о чём-то оживлённо разговаривали. Панчулидзев свернул на боковую аллею и осторожно обошёл дам, стараясь не выдать себя. Всё это напомнило ему игры в индейцев, когда они учились ходить бесшумно, ступая с пятки на носок и выворачивая стопы внутрь, как это делали краснокожие разведчики.

Он уже знал, куда идёт. В дальнем углу парка, на берегу пруда, росла раскидистая ветла с изогнутым и корявым стволом. Под ней когда-то они с Николаем построили «вигвам вождя делаваров», а в дупле ветлы соорудили тайник, о котором никто не знал.

Он без труда добрался до цели. Пруд зарос камышом. Только в центре виднелось потемневшее зеркало воды. И ветла показалась Панчулидзеву не такой раскидистой, как прежде. А вот дупло, служившее тайником, сделалось шире. Панчулидзев без труда просунул в него руку и извлёк спичечный коробок.

В коробке находился кусочек шкуры какого-то животного. На мездре синей краской была нарисована звезда с острыми и неровными лучами. Он вспомнил: именно так промысловики Российско-Американской компании помечают шкурки морского бобра – калана… Об этом они когда-то читали с Николаем в записках побывавшего в Америке купца Кирилла Хлебникова.

Звёздная метка – вот так пароль!

4

О Русско-Американской компании Панчулидзеву вскоре довелось услышать во время семейного совета, главной темой которого стало родительское наследство. Панчулидзев заранее содрогался от мысли, что придётся обсуждать этот вопрос с братом и сёстрами, зная, скольких, некогда дружных, родственников навеки рассорили имущественные дрязги.

Всё прошло, к его радости, гладко. Брат и сёстры были взаимно предупредительны и уступчивы. Единодушно решили, что продажей имения займётся Михаил, по долгу службы хорошо знающий всех откупщиков в уезде. У него же в доме будет доживать свой век Фрол. Михаил обязался, сразу же по продаже Лопуховки, выплатить сёстрам и Георгию их долю в наследстве, а до той поры пообещал ежемесячно пересылать младшему брату необходимый пенсион для проживания в столице. Так сказать, в счёт его будущей доли.

В конце разговора Михаил извлёк из секретера пачку бумаг жёлто-серого цвета с затейливыми водяными разводами:

– Брат, – сказал он, протягивая пачку Панчулидзеву, – мы с сёстрами посоветовались и решили, что эти ценные бумаги должны принадлежать тебе.

Панчулидзев принял пачку. На верхнем листе оттиснуто: «Русско-Американская компания. Одна акция на предъявителя. Номинал в 150 рублей». Не удержался от вопроса:

– Откуда акции?

– Нашёл в бумагах у матушки. Там же была записка, что их выиграл батюшка в вист. Если судить по дате, это произошло за два месяца до его гибели…

– Здесь же целое состояние, – Панчулидзев взвесил пачку на ладони.

– Да, – улыбнулся Михаил, – без малого на восемьдесят тысяч…

– А я слышал, что отец был бессребреником…

– Выходит, не совсем так…

– Да это просто матушка наша, царство ей небесное, всегда была рачительной хозяйкой. Кабы она вовремя акции не прибрала, разве бы у батюшки долго такое богатство в руках удержалось… – сказала Нина и тут же устыдилась: – Прости господи, не мне судить…

Михаил строго глянул на сестру, но промолчал.

Панчулидзев обвёл родственников недоумевающим взглядом:

– Почему все акции – мне?

Михаил пояснил:

– Софья, Нина и я – мы все уже определились, у каждого свой дом, своя семья. А у тебя – всё впереди. К тому же у нас в провинции акции продать невозможно, хранить – бессмысленно. А в столице, где главное правление компании и торговая биржа, ты, надеемся, сумеешь распорядиться ими как подобает. Прими, брат, не чинясь, как подарок от нас.

Он обнял Панчулидзева и трижды расцеловал его. Это же сделали сёстры. На том и завершился семейный совет.

А Панчулидзев долго не мог прийти в себя. Он как-то в одночасье стал богат. Правда, пока это богатство было условным, заключённым в ценных бумагах. Однако в старых подшивках газет за 1857 и 1863 годы, найденных в домашней библиотеке, он вычитал, что за каждую акцию тогда давали от 198 до 275 рублей, да ещё выплачивались ежегодные дивиденды по 18 рублей. Нехитрые расчёты убеждали, что его капитал, как минимум, равняется теперь нескольким сотням тысяч рублей серебром – деньги для отставного студента почти немыслимые…

Конечно, Панчулидзев понимал, что надо будет в Санкт-Петербурге нанять умелого маклера и самому приложить некоторые усилия, чтобы получить их наличными, но всё это его не смущало. Он уже мечтал, как снимет квартиру в престижном районе, сходит к модному портному и приведёт в порядок свой гардероб, как непременно продолжит поиск пропавшей Полины.

Образ этой странной и загадочной девушки снова всплыл в его памяти. Теперь он был ещё более окутан флёром романтики и стал ещё притягательнее.

До сороковин со дня смерти Варвары Ивановны Панчулидзев жил в родительском доме, после поочерёдно гостил у Нины, Софьи и Михаила и только на Авдия^[15] тронулся в путь…

В доме на Второй линии Васильевского острова Панчулидзева встретили с нескрываемой радостью. Агрипина Фёдоровна Громова, просияв при его появлении, одним духом выпалила, что квартира его, как и было договорено, осталась за ним, что никто о князе в его отсутствие не спрашивал, что она, Громова, словно предчувствовала, что нынче их сиятельство приедет, загодя послала прислугу прибраться у него… Панчулидзев, не утерпев, сообщил о свалившемся на него большом наследстве. Громова тут же, безо всякой предварительной платы, предложила ему перебраться в освободившуюся четырёхкомнатную квартиру на втором этаже, обещая отдельный стол и прочие привилегии, о коих ранее он не мог даже мечтать…

Панчулидзев сдержанно отказался:

– Благодарю вас, сударыня, я ещё не решил, где буду проживать в дальнейшем.

Громова недоумённо поджала подкрашенные губы, но, пересилив себя, натянуто улыбнулась и со словами: «Всегда к услугам вашего сиятельства…» удалилась.

На столе в своей квартире Панчулидзев нашёл свежий номер «Голоса», подивился: «Надо же, госпожа Громова и впрямь не слукавила, предчувствовала мой приезд. Вот и газету свежую оставила…»

Он разобрал саквояж, снял сюртук. Достал письмо Мамонтова, перечёл его. Повертел в руках звёздную метку и спрятал вместе с письмом в резную деревянную шкатулку.

«В ближайшее же время пойду по указанному адресу!» С интересом развернул газету, пробежал взглядом первые полосы, пестрящие сообщениями из жизни двора и великосветского общества. В разделе экономических новостей внезапно наткнулся на объявление: «Главное правление работающей под Высочайшим покровительством Российско-Американской компании имеет честь сообщить о том, что ежегодное собрание акционеров компании состоится в Доме у Синего моста (Набережная реки Мойки, 72) сего года, 15 декабря. Начало в три часа пополудни».

«Вах!^[16] Это же в следующий понедельник… На ловца и зверь бежит…» – подумал Панчулидзев, усмотрев в заметке определённый знак судьбы.

Наутро он отправился на Невский проспект. В магазине модной одежды почти всю имеющуюся наличность потратил на приобретение нового костюма и пальто на меховой подкладке. Оглядев себя в новом наряде, остался доволен: из зеркала на него взирал элегантный молодой мужчина с усами а-ля покойный император Николай Павлович, с высоким челом и ярким румянцем на щеках.

Все преимущества своего нового обличья Панчулидзев в полной мере оценил на собрании акционеров.