«Был вечер поздний и багровый…»

Был вечер поздний и багровый,

Звезда-предвестница взошла.

Над бездной плакал голос новый –

Младенца Дева родила.

На голос тонкий и протяжный,

Как долгий визг веретена,

Пошли в смятеньи старец важный,

И царь, и отрок, и жена.

И было знаменье и чудо:

В невозмутимой тишине

Среди толпы возник Иуда

В холодной маске, на коне.

Владыки, полные заботы,

Послали весть во все концы,

И на губах Искариота

Улыбку видели гонцы.

19 апреля – 28 сентября 1902

Старик

А. С. Ф.

Под старость лет, забыв святое,

Сухим вниманьем я живу.

Когда-то – там – нас было двое,

Но то во сне – не наяву.

Смотрю на бледный цвет осенний,

О чем-то память шепчет мне…

Но разве можно верить тени,

Мелькнувшей в юношеском сне?

Всё это было, или мнилось?

В часы забвенья старых ран

Мне иногда подолгу снилась

Мечта, ушедшая в туман.

Но глупым сказкам я не верю,

Больной, под игом седины.

Пускай другой отыщет двери,

Какие мне не суждены.

29 сентября 1902

«При желтом свете веселились…»

При желтом свете веселились,

Всю ночь у стен сжимался круг,

Ряды танцующих двоились,

И мнился неотступный друг.

Желанье поднимало груди,

На лицах отражался зной.

Я проходил с мечтой о чуде,

Томимый похотью чужой…

Казалось, там, за дымкой пыли,

В толпе скрываясь, кто-то жил,

И очи странные следили,

И голос пел и говорил…

Сентябрь 1902

«Явился он на стройном бале…»

Явился он на стройном бале

В блестяще сомкнутом кругу.

Огни зловещие мигали,

И взор описывал дугу.

Всю ночь кружились в шумном танце,

Всю ночь у стен сжимался круг.

И на заре – в оконном глянце

Бесшумный появился друг.

Он встал и поднял взор совиный,

И смотрит – пристальный – один,

Куда за бледной Коломбиной

Бежал звенящий Арлекин.

А там – в углу – под образами,

В толпе, мятущейся пестро,

Вращая детскими глазами,

Дрожит обманутый Пьеро.

7 октября 1902

«Свобода смотрит в синеву…»

Свобода смотрит в синеву.

Окно открыто. Воздух резок.

За желто-красную листву

Уходит месяца отрезок.

Он будет ночью – светлый серп,

Сверкающий на жатве ночи.

Его закат, его ущерб

В последний раз ласкает очи.

Как и тогда, звенит окно.

Но голос мой, как воздух свежий,

Пропел давно, замолк давно

Под тростником у прибережий.

Как бледен месяц в синеве,

Как золотится тонкий волос…

Как там качается в листве

Забытый, блеклый, мертвый колос…

10 октября 1902

«Ушел он, скрылся в ночи…»

Ушел он, скрылся в ночи,

Никто не знает, куда.

На столе остались ключи,

В столе – указанье следа.

И кто же думал тогда,

Что он не придет домой?

Стихала ночная езда –

Он был обручен с Женой.

На белом холодном снегу

Он сердце свое убил.

А думал, что с Ней в лугу

Средь белых лилий ходил.

Вот брежжит утренний свет,

Но дома его всё нет.

Невеста напрасно ждет,

Он был, но он не придет.

12 октября 1902

Religio^[1]

1

Любил я нежные слова.

Искал таинственных соцветий.

И, прозревающий едва,

Еще шумел, как в играх дети.

Но, выходя под утро в луг,

Твердя невнятные напевы,

Я знал Тебя, мой вечный друг,

Тебя, Хранительница-Дева.

Я знал, задумчивый поэт,

Что ни один не ведал гений

Такой свободы, как обет

Моих невольничьих Служений.

2

Безмолвный призрак в терему,

Я – черный раб проклятой крови.

Я соблюдаю полутьму

В Ее нетронутом алькове.

Я стерегу Ее ключи

И с Ней присутствую, незримый,

Когда скрещаются мечи

За красоту Недостижимой.

Мой голос глух, мой волос сед.

Черты до ужаса недвижны.

Со мной всю жизнь – один Завет:

Завет служенья Непостижной.

18 октября 1902

«Вхожу я в темные храмы…»

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад.

В тени у высокой колонны

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней.

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Высоко бегут по карнизам

Улыбки, сказки и сны.

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

Но я верю: Милая – Ты.

25 октября 1902

«Будет день, словно миг веселья…»

Будет день, словно миг веселья.

Мы забудем все имена.

Ты сама придешь в мою келью

И разбудишь меня от сна.

По лицу, объятому дрожью,

Угадаешь думы мои.

Но всё прежнее станет ложью,

Чуть займутся Лучи Твои.

Как тогда, с безгласной улыбкой

Ты прочтешь на моем челе

О любви неверной и зыбкой,

О любви, что цвела на земле.

Но тогда – величавей и краше,

Без сомнений и дум приму.

И до дна исчéрпаю чашу,

Сопричастный Дню Твоему.

31 октября 1902

«Его встречали повсюду…»

Его встречали повсюду

На улицах в сонные дни.

Он шел и нес свое чудо,

Спотыкаясь в морозной тени.

Входил в свою тихую келью,

Зажигал последний свет,

Ставил лампаду веселью

И пышный лилий букет.

Ему дивились со смехом,

Говорили, что он чудак.

Он думал о шубке с мехом

И опять скрывался во мрак.

Однажды его проводили,

Он весел и счастлив был,

А утром в гроб уложили,

И священник тихо служил.

Октябрь 1902

«Разгораются тайные знаки…»

Разгораются тайные знаки

На глухой, непробудной стене.

Золотые и красные маки

Надо мной тяготеют во сне.

Укрываюсь в ночные пещеры

И не помню суровых чудес.

На заре – голубые химеры

Смотрят в зеркале ярких небес.

Убегаю в прошедшие миги,

Закрываю от страха глаза,

На листах холодеющей книги –

Золотая девичья коса.

Надо мной небосвод уже низок,

Черный сон тяготеет в груди.

Мой конец предначертанный близок,

И война, и пожар – впереди.

Октябрь 1902

«Мне страшно с Тобой встречаться…»

Мне страшно с Тобой встречаться.

Страшнее Тебя не встречать.

Я стал всему удивляться,

На всем уловил печать.

По улице ходят тени,

Не пойму – живут, или спят…

Прильнув к церковной ступени,

Боюсь оглянуться назад.

Кладут мне на плечи руки,

Но я не помню имен.

В ушах раздаются звуки

Недавних больших похорон.

А хмурое небо низко –

Покрыло и самый храм.

Я знаю: Ты здесь. Ты близко.

Тебя здесь нет. Ты – там.

5 ноября 1902

«Дома растут, как желанья…»

Дома растут, как желанья,

Но взгляни внезапно назад:

Там, где было белое зданье,

Увидишь ты черный смрад.

Так все вещи меняют место,

Неприметно уходят ввысь.

Ты, Орфей, потерял невесту, –

Кто шепнул тебе: «Оглянись…»?

Я закрою голову белым,

Закричу и кинусь в поток.

И всплывет, качнется над телом

Благовонный, речной цветок.

5 ноября 1902

Распутья (1902–1904)

«Я их хранил в приделе Иоанна…»

Я их хранил в приделе Иоанна,

Недвижный страж, – хранил огонь лампад.

И вот – Она, и к Ней – моя Осанна –

Венец трудов – превыше всех наград.

Я скрыл лицо, и проходили годы.

Я пребывал в Служеньи много лет.

И вот зажглись лучом вечерним своды,

Она дала мне Царственный Ответ.

Я здесь один хранил и теплил свечи.

Один – пророк – дрожал в дыму кадил.

И в Оный День – один участник Встречи –

Я этих Встреч ни с кем не разделил.

8 ноября 1902

Сфинкс

Шевельнулась безмолвная сказка пустынь,

Голова поднялась, высока.

Задрожали слова оскорбленных богинь

И готовы слететь с языка…

Преломилась излучиной гневная бровь,

Зарываются когти в песке…

Я услышу забытое слово Любовь

На забытом, живом языке…

Но готовые врыться в сыпучий песок

Выпрямляются лапы его…

И опять предо мной – только тайный намек –

Нераскрытой мечты торжество.

8 ноября 1902

«Загляжусь ли я в ночь на метелицу…»

Загляжусь ли я в ночь на метелицу,

Загорюсь – и погаснуть невмочь.

Чтó в очах Твоих, красная девица,

Нашептала мне синяя ночь.

Нашепталась мне сказка косматая,

Нагадал заколдованный луг

Про тебя сновиденья крылатые,

Про тебя, неугаданный друг.

Я завьюсь снеговой паутиною,

Поцелуи – что долгие сны.

Чую сердце твое лебединое,

Слышу жаркое сердце весны.

Нагадала Большая Медведица,

Да колдунья, морозная дочь,

Чтó в очах твоих, красная девица,

На челе твоем, синяя ночь.

12 ноября 1902

«Стою у власти, душой одинок…»

Стою у власти, душой одинок,

Владыка земной красоты.

Ты, полный страсти ночной цветок,

Полюбила мои черты.

Склоняясь низко к моей груди,

Ты печальна, мой вешний цвет.

Здесь сердце близко, но там впереди

Разгадки для жизни нет.

И, многовластный, числю, как встарь,

Ворожу и гадаю вновь,

Как с жизнью страстной я, мудрый царь,

Сочетаю Тебя, Любовь?

14 ноября 1902

«Ушел я в белую страну…»

Ушел я в белую страну,

Минуя берег возмущенный.

Теперь их голос отдаленный

Не потревожит тишину.

Они настойчиво твердят,

Что мне, как им, любезно братство,

И христианское богатство

Самоуверенно сулят.

Им нет числа. В своих гробах

Они замкнулись неприступно.

Я знаю: больше, чем преступно,

Будить сомненье в их сердцах.

Я кинул их на берегу.

Они ужасней опьяненных.

И в глубинах невозмущенных

Мой белый светоч берегу.

16 ноября 1902