– Ага! – улыбаюсь я, – Это мохноногий сыч. Дыхан мне его показывал, одной летней ночью.

К первым лучам солнца, мы с братом уже уходим с кордона. В нашей спешке есть прямой резон: к обеду солнце растопит наст! Чем мы, раньше начнём работать – тем больше успеем сделать.

Для начала, мы решаем пройти по левой стороне, вверх по речке, подрезая речную долину Саратовской со стороны Тятиной.

– Визь! Визь! Визь! Визь!

– Звик! Звик! Звик!

Прочная корка льдистого, шершавого наста лишь коротко взвизгивает под каблуками наших болотников. Над головой – бездонная ширь синего, безоблачного неба.

– Да-ааа! Как по асфальту! – радуюсь я, – Даже осторожничать не надо.

– Ну! – тоже радуется, Игорь, – Такой наст и машину выдержит!

Мы торопливо шагаем вдоль кромки хвойников. Так – мы не пропустим ни один след, прошедших через речную долину, медведей. Попутно, нас интересует и всякая другая живность – лисица, соболь…

Однако пройти, сегодня, нам удаётся не больше километра.

– Всё завалено снегом! – говорит Игорь, – Пока – нам здесь делать нечего!

– Ну!.. – соглашаюсь я, – Кругом – ещё стоит настоящая зима!

Интересно, но сама речка ото льда – полностью свободна! Это важно для Игоря, с его “норочьими делами”. Мы сворачиваем к речке и не спеша, внимательно осматривая каждую мелочь, шагаем по её берегам обратно, к устью…

Саратовский кордон. Ночь. Мы выходим из кордона. Игорь – покурить и послушать, я – просто послушать. Мы надолго замираем на высоком крыльце, прислушиваясь к настороженной тишине ночного леса.

– Тихо всё, – приглушённо говорит брат, – Аж в ушах звенит.

– Ну… – киваю я, – Филины не ухают! Странно это…

Саратовский кордон. Восьмое апреля. Утро. Мы начинаем свою работу с устья Саратовской…

За пару километров речки, Игорь находит пять перескоков норок!

– Ура! – радуется он, – Вот! На Саратовке есть норка!

– Здорово! – радуюсь я, за него, – О том, что здесь есть норка, из наших, “заповедниковских” – ещё никто не говорил!

Я, за Игоря, так рад…

А, ещё – мы видели уток! На сегодняшнем отрезке речки, мы подняли двенадцать больших крохалей!

Выше по речке – нам, пока, делать нечего. Там сплошь идут метровые стенки снега, вертикально обрывающиеся прямо в воду. По водичке, вдоль этого снежного берега – никак не пройти!

Мы отходим от речки. Здесь всё покрывает сплошная снежная целина. Мы шагаем по насту… Подворачиваем ближе к правому борту речной долины…

Обращённые на юг и восток, крутые и высокие склоны сопок, что стоят с западной стороны долины Саратовской, всегда раньше других открываются проталинами. Чем и привлекают к себе медведей со всей округи. По насту, мы виляем по просторным полянам речной долины, между массивами хвойников. Всё выше и выше по речной долине…

И выкручиваем к подножьям далёкой, безлесной сопки. Она стоит в развилке речки и её третьего, правого притока “Угловой”. Показавшееся на востоке, низкое солнце, косыми лучами освещает кроны пихт и елей, сверкающий искрами, льдистый наст…

На обширных полянах, нам часто встречаются следы мышкующих лисиц. Сейчас, очень легко узнавать давность следа! Вот! Эта лисица пробежала совсем недавно – её лапки всего лишь крошили щётку льдинок на поверхности наста. А, вот эта лисичка – она мышковала вчера, ближе к полудню. Её лапки оставили, в уже размягчённом насте, чёткие и глубокие отпечатки. А вот этот след – был оставлен к вечеру! Здесь лисица прошла, сантиметров на восемь проваливаясь в кисель набрякшего водой, за день, наста. И сейчас, после ночи, отпечатки её лапок – это стаканчики из толстого и прозрачного льда…

Цепочка лисьих следов, перед чёрными носками моих болотников, прерывается узкой, глубокой лункой. Тут вчера после полудня, лисица, стремительно орудуя передними лапами, выкопала из-под толщи размягчённого наста, полёвку! Почему я говорю не “пыталась выкопать”, а “выкопала”? Потому, что рядом с лункой лежат, в камень замёрзшие за ночь, желудок и кишки мышки. Это обычное подтверждение удачной, лисьей охоты. Так, эти рыжие бестии, делают всегда.

Время от времени, я вижу, как в стороне, Игорь поднимает палочками с наста очередной экскремент лисицы. Он осторожно заворачивает его в полоску кальки, привязывает бирку и вкладывает в матерчатый мешочек. Такие маленькие мешочки используют геологи СахКНИИ, при сборе образцов минералов или почв…

– Это тоже важное дело! – понимаю я, – Брат разберёт эти экскременты у себя в лаборатории и напишет научную статью о весеннем питании наших, Кунаширских лисиц. Какие из кормов – рыба, птицы, грызуны или насекомые, составляют основу их рациона.

Вокруг необыкновенно красиво. Меняя объективы, я часто фотографирую. То – веточки ольхи, мерцающие в лучах солнца льдистой щёткой изморози; то – голубые переливы снежных сугробов, искрящихся под лучами низкого, восходящего солнца; то – зелёные плети лишайников, седыми бородами свисающие с ветвей мощного тиса… Ну, и конечно – пейзажи. Пейзажи, пейзажи, пейзажи! Свежая, нетронутая природа сейчас, ранней весной, радует душу, как никогда…

– Визь! Визь! Визь! Визь!

– Звик! Звик! Звик!

По голому, покрытому настом склону, мы напрямую поднимаемся на вершину сопки. Как, это – легко, сейчас! И как трудно это, будет сделать летом…

С вершины открывается шикарный обзор, в сторону долины речки Саратовская и вулкана Тятя. Мы успокаиваем дыхание после затяжного подъёма. Стоим и словно красочную картину, рассматриваем лежащую под нашими ногами, панораму.

– Да-ааа!

– Красиво!..

– Сашка! – отрывает меня от лирики, Игорь, – Берлога!

Брат стоит под вершиной сопки, всего метра на два ниже её уровня. Здесь – крутой и уже чистый от снега, бамбуковый склон. Вернее сказать – по этому крутому склону, снег, лавиной соскользнул по бамбуку. И оголился вход…

Я подхожу к Игорю. И приседаю на корточки, перед провалом медвежьей норы.

– Хм! Смотри! Медведь начал копать – и упёрся в скальник!

– Ну. Каменные плитки валом лежат.

– Он понял, что нору берлоги он сделать не может. В глубь сопки копать не стал, а повернул по слою почвы и сразу сделал спальную камеру.

– Ну… Смотри – какая!

Мы оба засовываем в лаз головы.

– Смотри! Потолком служит – всего лишь дернина бамбука!

– Ну!.. Толстая, сантиметров десять!

– Как из проволоки! Она – фиг прорвётся! Крепкая!

– Ага… Давай мерить!

Я достаю рулетку и дневничок.

– Так! Пиши! Размеры лаза: высота шестьдесят, ширина – шестьдесят пять…

Я лезу вовнутрь…

– Длинна до дальней стенки спальной камеры – два метра шестьдесят семь!.. Её ширина – сто тринадцать!.. Высота восемьдесят три!

Через пять минут, мы оставляем берлогу в покое и разворачиваемся лицом к вершине сопки…

Противоположный склон сопки, практически до самой вершины, покрыт смешанным лесом. На краевых к вершине деревьях, на одном с вершиной уровне, нашим глазам открывается огромное, сложенное из толстых сучьев, гнездо!

– О! – изумляется Игорь.

– Гнездо! – стою я, тоже задрав лицо вверх.

– Гнездо орлана-белохвоста!

– Смотри, где устроились!

– Ну… Пустует, пока.

– Ага! Не видно никого… Наверно, ещё рано.

Это гнездо – наше открытие! Оно никому не известно! Три года, орнитологи заповедника пытались выяснить, где находится гнездо орланов в бассейне Саратовской. И всё – безуспешно. Собственно говоря, ничего удивительного в этом нет. Ведь, увидеть его можно только в непосредственной близости.

– А гнездо, всё-же, есть! – радуюсь я, – И – вот оно!

Я вытаскиваю из кармана свой дневничок и вношу в него данные о гнезде…

– Саш! А, гнездо – прямо, стандарт! – прищуривается Игорь, на гнездо, – Я, такие – уже встречал! Орланы находят толстое дерево, к вершине которого, своей вершиной прислонилось зависшее, другое дерево. И в месте стыка этих двух деревьев, собирают себе гнездо, из толстых сучьев.

– Точно! – соглашаюсь я, – Гнездо орланов, что на Тятинке, в завале – тоже построено в развилке, образованной зависшей, сухой пихтой, которая упёрлась в толстенную берёзу.

– Ну, вот!.. Всё записал?

– Ага!

– Тогда, что? Пошли дальше?

– Пошли!

И мы шагаем по насту, дальше. Начинаем скатываться с вершины сопки по другому её склону – в сторону Перевального, к западному борту Саратовской долины…

И, ещё на склоне своей сопки, выходим на след медведя!

– О! Медведь! Наконец-то! – радуюсь я.

– Сегодняшний след! – отмечает Игорь.

Когтистые медвежьи следы чётко печатаются по плотному снегу. Я вытаскиваю рулетку и замеряю ширину передней лапы…

– Двенадцать сантиметров!

– Ясно, – кивает брат, – Молодой, мелкий.

– Ну.

И без рулетки – мы видим, что это молодой зверь, практически, подросток.

– Надо его потропить! – предлагаю я, – Посмотрим, что он, в это время года, жрёт.

Мы шагаем по медвежьим следам, на белом снегу…

По склону сопки, след ведёт нас вниз, в пойму ручейка. Там, впереди, под пихтами, темнеет проталинка! Сойдя с наста в миниатюрное блюдце болотинки, медведь шлёпает своими широкими лапами прямо по покрытому водой, ковру зелёного мха. Я шлёпаю следом, своими чёрными болотниками…

То тут, то там, из зелёного ковра мокрой дернины вертикально вверх торчат тугие, острые рулончики листьев лизихитона. Медвежий подросток сразу начинает кормиться… На нескольких метрах его набродов, я насчитываю восемь покопок. Лунки доверху заполнены мутной жижей. Рядом с каждой валяется скушенный рулончик листьев лизихитона.

Я решаю лишний раз подстраховаться. Я снимаю с плеча ружьё и отдаю его брату: “Игорь, подержи ружьё?! Я проверю, как он ест корневище. Лишняя проверка не помешает”. Я закатываю рукав и погружаю руку в ледяную жижу. Отыскав кончиками пальцев, на дне лунки, уходящее в почву корневище растения, я подрезаю верхнюю его часть кончиком лезвия своего тесака…

И вот, в грязных руках, я держу то, что осталось. Оказывается, обкопав росток лизихитона, медведь скусил его на уровне корневой шейки, оставив толстое корневище этого болотного растения в почве, совершенно не тронутым.

Я поднимаю лежащий рядом с лункой, тёмно-зелёный листовой рулончик и пытаюсь составить вместе обе части растения. Между ними не хватает фрагмента, сантиметра четыре длиной.

– Это, как раз то, что наш медведь съел! – прикидываю я, – Понятно!

Пока ещё не совсем окоченели мои мокрые руки, я торопливо погружаю их в жижу соседней лунки…

Здесь медведь вообще не добрался до корневища! Листовой рулончик скушен высоко над корневой шейкой.

– Хм! Подтверждается то, что мы и так знаем – он ест плотное основание ростка между листовым рулончиком и корневищем!

– Ага, – кивает Игорь, – Рыхлые ткани листовых пластинок не трогает.

Двух лунок вполне хватает для моих рук. Они, буквально скрючиваются, в ледяной жиже. Я торопливо отмываю их и свой тесак, от грязи, в чистой воде. Нож – скорее вгоняю в ножны, на непослушные пальцы – кое-как натягиваю перчатки.

– Так! Теперь давай пройдём по следу дальше.

От овражка болотинки, медведь прямиком направляется на склон Саратовского борта. Мы шагаем по его следам…

Здесь уже пошли первые, небольшие проталинки! На первой же из них, медведь сразу делает покопку. По опыту прошлого года я знаю, что такая вот, маленькая, узкая лунка, на прогреваемом солнцем склоне с плодородной почвой – это симплокарпус. Чтобы убедиться в своей правоте, я подношу к носу оставшуюся от растения, малюсенькую, прозрачную плёночку, наподобие луковичной чешуйки…

– Фу! – морщу я нос от едкого запаха и бросаю прочь плёночку, – Какие сомнения?! Конечно, симплокарпус!

Я поднимаюсь с колен. Медвежьих следов, без снега – не видно. Но, продвижение медведя дальше, по проталинке, я уверенно прослеживаю по цепочке покопочек симплокарпуса.

– Одна симплокарпус! Вторая симплокарпус, третья симплокарпус… – шагаю я, от одной лунки к другой, – Четвёртая – тоже симплокарпус… На этой проталинке – шесть покопок симплокарпуса!

Медвежий след ведёт нас на более крупную проталину, узкой полосой протянувшуюся вертикально по склону. Я петляю по этой проталине, следом за медведем…

– Здесь нашёл восемь покопок! – говорю я.

– Прибавь ещё пять, – приглушенно говорит мне, подошедший сверху, Игорь.

Он осматривал верхнюю часть проталины, не охваченную мной…

Теперь, след подростка ведёт нас поперёк склона Борта, горизонтально в середине его высоты. Это – довольно высоко, отсюда хорошо просматривается вся долина Саратовской, с её пойменными ивняками и ольховниками, обширными массивами хвойников по междуречьям…

Мы бредём по склону, рядом с медвежьим следом. Здесь лежит сплошной снег…

Выбираемся на очередной, вертикальный гребешок. И натыкаемся на лёжку нашего подопечного! Медвежий след с лёжки уходит дальше.

– Свежий! – бросив взгляд на отпечатки когтистых лап, загорается Игорь, – От нас пошёл.

Мы торопливо проходим десяток шагов дальше – и нам открывается следующая, вертикальная складка склона. Хорошо видимая на снежной целине, цепочка медвежьих следов, уходит прежним курсом дальше, режет склон поперёк.

– Вон, он! Вон, он! – в горячке, тычет рукой вперёд, Игорь.

Проследив цепочку следов до конца, я тоже вижу чёрного медведя! Он торопливо шагает по режущему глаза своей белизной, снегу. Время от времени, бросая короткий взгляд через плечо назад, подросток уходит прочь. Он уже приближается к следующему, вертикальному гребешку Борта. Мы стоим и улыбаемся ему вслед…

– А, медведик – молодец! – прикидываю я, – Метров на сто пятьдесят нас не подпустил!

– Ага! – улыбается Игорь, – И нигде не бежал! Посмотри! На всём протяжении от лёжки – шагом шёл.

– Ну! – соглашаюсь я, – Значит, нас подхватил ещё издалека. Снялся с запасом…

Мы разворачиваемся и делаем пяток шагов к медвежьей лёжке… Она сделана на вертикальном гребешке. Снег, здесь, уже сошёл. Солнце жарко пригревает уже подсохшую почву и слой прошлогодней листвы.

– Самый солнцепёк! – оценивает Игорь.

– Но, подстилку, он – всё-равно, сделал! – замечаю я.

Видимо, с земли тянет холодом, одних лучей солнца медведю показалось мало. В облюбованную под лёжку ямочку на бугре, он сгреб охапку прошлогодней соломы вейника, растущего поблизости. И устроился на этом матрасике.

– Хм! – хмыкает Игорь, глядя с лёжки в обратную сторону, на наш след, – Конечно, заметит! С неё, на белом, снежном склоне, мы – как на ладони!

– Значит, молодец! – отзываюсь я, замеряя размеры лёжки своей рулеткой, – Осторожный! И лёжку хорошую сделал – с подстилкой! Молодец, одним словом…

Теперь – наше внимание переключается на помёты. Рядом с лёжкой лежит медвежий помёт. Только, это – не кучка, это – колбаска. Только, эта колбаска – прямая, крепкая и очень уж толстая, семь – восемь сантиметров в диаметре. Мы с братом недоумённо стоим над ней…

– Как палка! Ничего себе, калибр! – наконец, открывает рот Игорь, – Для такого небольшого.

– Игорь! Это пробка! – догадываюсь я.

– Хм! – с сомнением, хмыкает брат, – Никогда не видел.

– Точно говорю, пробка!.. Хотя, я тоже её никогда не видел.

Я рад нашей находке – несказанно!

Дело в том, что осенью, несколько недель перед залеганием в берлогу, медведь практически ничего не ест. Не потому, что сознательно очищает желудок перед зимней спячкой, а потому – что есть нечего. Долгие зимние месяцы он дремлет в берлоге и не испражняется. Остатки переваренной в желудке и в кишечнике пищи, накапливаются на выходе, в прямой кишке. За долгие месяцы зимы, из этой каловой массы в организм медведя всасывается вся влага и к весне, эта масса превращается в плотный, каловый камень. Весной, в течение первых же суток после выхода из берлоги, медведь освобождается от этой пробки…

Пока, ещё – мне не доводилось сталкиваться с подобным. И вот – такая удача!

– Как же её забрать с собой?! – озадачиваюсь я.

Я беру крепкий сук и переламываю плотную “палку” пробки примерно пополам. Оба отрезка пробки вкладываю в полиэтиленовый пакетик – эта штука требует более тщательного анализа, чем простой помёт.

– Такая ценность! Я её на кордоне разберу! – говорю я брату, – Без всякой спешки… Я ни разу не видел, чтобы в медвежьих статьях кто-нибудь делал подробный анализ содержимого медвежьей пробки!

Всё! Медвежья лёжка измерена, схемка её расположения зарисована. Мы стоим и думаем, что делать дальше.

– Давай, ещё немного пройдём за нашим медведиком? – предлагаю я.

– Давай! – соглашается Игорь, – Хотя бы, до следующего гребешка!

И мы трогаемся вперёд по медвежьему следу, поперёк склона. Наст размягчился под солнечными лучами и уже не держит нас. Игорь борется со снежной массой шагах в пяти впереди меня…

Проваливаясь на всю длину болотников через каждый шаг, мы с трудом выгребаем по чахлому, молодому березняку на следующий, вертикальный гребень. Это – метров триста тяжёлой борьбы со снегом…

Этот гребешок уже покрылся узкими проталинами, протянувшимися вертикально по склону. Чуть только лицо Игоря оказывается на уровне гребня, он тычет пальцем перед собой: “О! Лёжка!”.

– Ох, ты! – радуюсь я, добравшись до него.

– Смотри, как вывел! – хмыкает Игорь, – По такому длинному склону – и прямо на неё!

След нашего подростка проходит через эту медвежью лёжку и не задерживаясь, уходит дальше.

– Хм! Он, просто, о ней знал! – прикидываю я, – Значит, эта лёжка – его!

– Ну! – кивает брат, – Получается, что так.

Эта медвежья лёжка расположена на гребешке, точно так, как только что описанная нами, сегодняшняя. Но здесь, мы ничего не можем понять – столько медвежьих следов на снегу понамешано. Осторожно переступая ногами, чтобы не затоптать следы, мы начинаем распутывать этот клубок…

Оказывается, вчера, как и сегодня, наш подросток выбрал для своей лёжки гребешок на открытом склоне Саратовского борта. На бугорке, он сделал себе лёжку. Отличный обзор вправо, влево и вниз обеспечивал ему спокойный отдых…