Океан был бескрайним. Транспортные суда выстроились в линию, впереди, сзади и по бокам от нее шли военные суда боевого охранения. Погода была облачной, спокойной, суда лишь немного покачивались на пологих длинных волнах. Зеленая вода, взрезанная форштевнем, шелестела вдоль бортов, сливалась в пенистый кильватерный след за кормой, чтобы снова быть разрезанной надвое следующим пароходом.
Транспорт типа Либерти был оборудован под госпитальное судно. Раненых, которых нельзя было быстро вернуть в строй, отправляли домой, в Америку. Их было около двухсот человек. Еще на борт загрузили несколько десятков пленных и охрану.
Перед посадкой на борт Уильям распрощался с санитарами, передавшими его с рук на руки судовой команде медиков. Он не знал, что они сказали на словах судовым санитарам, но отношение к нему сильно отличалось от отношения к остальным психически больным. Всего их было на борту около двадцати. Всех их держали под замком. Буйных содержали отдельно в маленькой каюте. Но буйными их можно было назвать условно, им постоянно давали транквилизаторы. Тихих держали в большой каюте с меньшими ограничениями.
Судовым врачом-психиатром был молодой белобрысый лейтенант с красноватыми глазами в круглых очках. Его звали Андрю Скотт, но за глаза все его называли Кроликом. Он сразу отвел Уильяма в сторону и спросил:
– Ты хочешь в общую каюту с этими… или будешь жить с нашими санитарами? В таком случае придется помогать нам, зато ты сможешь свободно передвигаться по нашему отсеку и выходить на палубу.
Помогать приходилось много. Санитаров было всего 4 человека, все крепкие, но уже немолодые мужчины. Нужно было кормить, поить, переодевать и успокаивать больных. Но зато, утром и вечером можно было смотреть на море.
Санитары были малоразговорчивы, но доктор-Кролик оказался словоохотливым. Уильям задавал ему множество вопросов, тот, как мог, объяснял ему значение слов, дополняя те сведения, которые Уильям мог выучить по толковому словарю с картинками, что-то записывал в свой блокнот. Кролик постоянно сравнивал Уильяма со своей четырехлетней дочерью. Еще он научил Уильяма играть в шахматы, тот быстро стал прибавлять в мастерстве.
Как-то Кролик спросил: – Уилл, а ты видишь сны?
Он только что разъяснял Уильяму значение слова сон, в толковом словаре с картинками его не было. Ответ его удивил: – Да, я вижу сны, – один страшный, остальные странные.
– И что происходит в твоем страшном сне?
– То же самое, что было со мной наяву – я, голый, убегаю от танка, кидаю камни в танкистов, танк срывается с дороги, загорается и взрывается, я падаю и просыпаюсь.
– Уильям, танк нельзя поджечь камнями, это только сон. Я читал твое личное дело, такие сны со временем проходят. А что ты видишь в своих странных снах?
– Я вижу, как я летаю, в другом месте, я не знаю в каком, но там тоже есть море, есть горы, есть леса. Со мной летают мои друзья. Чтобы летать, нужно одеть такую одежду, как у танкистов, только очень легкую, не знаю, как он называется…
– Она называется комбинезон, продолжай…
– Там весело, все улыбаются, там люди не умирают, а если случайно умирают, то снова становятся живыми. Там у меня была девушка, красивая, добрая и умная… Вот и все, я больше не помню. Пытаюсь вспомнить, но не могу. Ничего не могу вспомнить. Ничего.
– Не расстраивайся, вспомнишь потом. Я знаю, как называется место, о котором ты мне рассказал. Это место называется рай.
Несчастье случилось на седьмой день плавания. Один тихий пациент уговорил санитара показать ему океан – психически больных содержали в помещении без иллюминаторов. Санитар вывел его вечером, когда спала дневная жара, на бак. Больной долго смотрел на океан, восторгался увиденным, а когда нужно было возвращаться, он улыбнулся, поблагодарил санитара, подбежал к борту и прыгнул в море. Подняли тревогу, но пароход не изменил скорость, не сошел с курса. У капитана был приказ держать строй. Кролик получил взыскание за то, что он плохо контролировал своих подчиненных, а у Уильяма прибавилось работы – нужно было замещать санитара, которого посадили под замок до выяснения обстоятельств.
Кролик был очень расстроен, он надеялся после возвращения получить отпуск домой, а теперь вместо этого его ждали судебные разбирательства.
После высадки на берег их отвезли в госпиталь. Уильям помогал санитарам переносить больных. В это время в палату ворвался генерал с несколькими сопровождающими. Он начал орать на Кролика, на местного психиатра в чине майора, на медсестер и больных, короче на всех:
– Какого дьявола вы притащили сюда этих симулянтов, перестаньте забивать госпитали трусами, которые не хотят сражаться, всех вас нужно вернуть на тот же пароход и отправить назад в Африку. Я потребую созвать комиссию и перепроверить диагнозы всех этих сукиных детей.
Генерал подошел к больному, которому Уильям помогал одеваться: – Вот ты, ты почему здесь оказался?
Больной начал, заикаясь, что-то объяснять, при этом он обмочился. Генерал это увидел и разозлился:
– Чертовы трусы, я наведу здесь порядок, всех вас надо отправить на Тихий океан. К настоящим парням. Они вам покажут, ссыкуны недоделанные.
Он повернулся к Уильяму: – Ты тоже трус? Тоже сейчас напустишь в штаны?
Уильям спокойно посмотрел на генерала и ответил по форме:
– Нет сэр, я не трус, у меня ретроградная амнезия, мне сказали, что меня контузило в бою, когда я в одиночку подбил итальянский танк.
– В одиночку, говоришь, танк подбил! И чем ты его подбил?
– Камнем, сэр, точнее двумя камнями.
– Этот точно псих. Ладно, располагайтесь. Но комиссию я вам организую. Ненавижу трусов и симулянтов.
Вечером нескольким больным, в том числе Уильяму, разрешили выйти из психиатрического отделения на улицу, под надзором местных санитаров. Уильям стоял, прислонившись светло-зеленой стене недавно построенного двухэтажного здания, и рассматривал колонну усталых военных, пробегавших строем по пыльным дорожкам мимо госпитального центра. У здания напротив учились ходить на костылях люди с загипсованными ногами. Их поддерживали санитары. Он узнал, что это курсанты, сломавшие ноги при прыжках с парашютом. Он подумал, что летать, наверное, очень интересно – он немного увидел небо при перелете до Касабланки.
Но он не стал никому ничего говорить. Он помнил слова Кролика, с которым подружился за 11 суток плавания: – Никогда не говори ничего лишнего, пока ты в армии, все, что ты скажешь, будет неправильно понято и может причинить тебе вред. Если спросят, отвечай коротко и только о том, о чем тебя прямо спросили.
Внезапно один из санитаров, загасив сигарету и выбросив окурок, подошел к Уильяму: – здорово ты отшил этого генерала, уважаю, не испугался. Он выглядел большим идиотом, чем ты. Будь осторожен, генерал злопамятен. Лучше не попадайся ему на глаза. А психиатрическая комиссия будет в любом случае, она всегда осматривает вновь прибывших.
Потом была врачебная комиссия, Уильяма признали ограниченно годным и направили на трехмесячную реабилитацию, потом его три месяца обучали новой специальности – техника по аэродромному обслуживанию бомбардировщиков. Потом стали меняться только названия островов, на которых он служил: Мидуэй, Гуам, последним стала Окинава. Самолеты улетали на боевые задания, потом возвращались, их нужно было заново заправлять снарядами, патронами, бомбами, бензином, спиртом. Возвращались не все. Иногда из экипажа в живых оставались один – два человека, причем раненых, остальных выносили медики. Нужно было смывать кровь с пола и обшивки. Везде было примерно одно и то же. А потом война закончилась. Но это уже совсем другая история.
Мальчик-подросток, назовем его Анг, поднимался на пологий гребень невысокой, поросшей травой гряды. Он искал отбившуюся от стада овцу. На нем была засаленная и местами прожженная овчинная безрукавка, бедра были обмотаны короткой кожаной юбкой, прихваченной, в пару оборотов, кожаным ремешком. Спереди на поясе у него висел костяной нож в ножнах, сзади за пояс был заткнут небольшой топорик с каменным острием. На плече висела кожаная сумка, в руках был легкий посох с крюком на конце, верх посоха был покрыт резьбой. Мальчик был худым, сильно загорелым, с карими глазами и темно-русыми волосами, перехваченными на голове узким плетеным ремешком.
Вокруг простирались предгорья северной Африки. На севере возвышались лесистые горы, на вершинах лишенные растительности, вокруг луга, внизу, в легкой дымке, начинался лес, за лесом вилась река, в которую с гор стекало несколько ручьев. Анг сбросил на землю свою сумку и, прикрывая глаза рукой от яркого послеполуденного солнца, и вглядывался в дальний зеленый склон, прорезанный ущельем, по которому бежал ручей. Овцы не было видно. Мальчик подхватил сумку, закинул ее на плечо и продолжил свой путь вниз по склону, вглядываясь в сухую траву и периодически ударяя по заросшей травой земле концом посоха, чтобы отпугнуть змей.
Гуманоид – он был немного выше человеческого роста, в рыжевато-коричневой шерсти со слабо выраженной шеей, работал за длинным узким столом, уставленным решетками с пластиковыми контейнерами и приборами частично понятного, частично непонятного назначения. Гуманоид занимался исследованием небольшой птицы: измерял, поворачивая ее перед камерой, взвешивал, потом выдернул одно перышко из хвоста, смыл грязь с лапок в прозрачной чашке, слил содержимое чашки в фильтр и упаковал смыв, превратившийся в тонкий листик полупрозрачной пленки, и перо в контейнер. Птица была живая, но обездвиженная. После обмера птицы гуманоид поднес ее к небольшому прибору – там она начала крутить головой, трепыхаться и пищать, затем к проему в полупрозрачной пленке, отделяющей участок ущелья от внешнего мира. Оказавшись в проеме, птица взлетела с руки гуманоида. Сначала ее полет был хаотичен, затем выровнялся и птица исчезла вдали.
Стол, уставленный контейнерами с птицами, мелкими грызунами, ящерицами и насекомыми, стоял на прибрежной террасе у ручья в ущелье. В нескольких десятках метров на том же берегу был припаркован летательный аппарат – тарелка, между ним и гуманоидом спокойно стояли, слегка помахивая хвостами два биоробота, похожие на лошадей. Зверьки, похожие на белок, подносили пластиковые контейнеры с птицами и устанавливали их на столе, после чего снова убегали. Все были заняты делом. Громко стрекотали цикады.
Но, если взглянуть со стороны, то картина слегка менялась. Ручей, земля, деревья, трава оставались на месте, но тарелка, гуманоид, стол, биороботы и белки исчезали. Дальше были видны ручьи, небольшие озера, присутствие человека не ощущалось. К ущелью, в паре сотен метров от него, периодически упираясь, шла испуганная овца. После каждой ее попытки освободиться, следовал рывок за невидимый ошейник, она проходила несколько шагов, затем снова упиралась.
Анг заметил вдалеке, на краю ущелья, что-то похожее на овцу и прибавил шагу, затем он увидел, что овца подошла к краю ущелья и стала спускаться в него. Мальчик обрадовался и побежал в сторону, где исчезла овца.
Через полупрозрачную завесу в ущелье вошел еще один гуманоид. Он был выше первого и шире его в плечах. Гуманоид втащил упирающуюся овцу, которая жалобно блеяла и привязал ее.
Первый гуманоид, обернувшись, сказал ему (тембр голоса был слегка смещен в сторону высоких частот): – Север, а эту овцу ты зачем притащил, – крупные млекопитающие не входят в нашу программу исследований – они меняются слишком медленно.
Второй ответил: – А вот и нет, Теплая. Местные жители приручили диких баранов. Я думаю, что с начала приручения уже прошло всего лишь несколько сотен поколений, может быть пара тысяч, а поведенческие и внешние морфологические признаки уже заметны. Очень быстрые изменения, очень. Хочу посмотреть, как изменились их генетика и физиология. Но есть хочу гораздо больше, пойдем передохнем и поедим.
– А с этой овцой что делать собираешься? Снаружи она будет заметна, внутри – сигнализация будет постоянно срабатывать.
– Изменю настройки сигнализации, чтобы реагировала только на крупных животных, с массой больше, чем у этой овцы, если ее обездвижить, результаты анализов будут не совсем адекватные. Пойдем.
Гуманоиды подошли к тарелке, из нее выдвинулся серебристый трап, они поднялись по нему и оказались в небольшом светло-сером тамбуре, который разделился на две кабинки. Менее крупный зашел первым и вошел в левую, более крупный – в правую. Проем, отделяющий кабинку от тамбура, помутнел и превратился в стену.
Север коснулся рукой стены, участок стены превратился в небольшой экран, на котором был виден участок ущелья, опоясанный двумя цветными линиями. Он несколько раз коснулся пальцами экрана и одна из линий стала существенно толще, экран погас. Север сел на небольшой выступ, выдвинувшийся из стены и, прижался к ней головой. Его спина и голова слегка погрузились в вибрирующую поверхность стены, потом он поднес пальцы правой руки к левому уху и провел от уха к подбородку, затем к правому уху, взял себя двумя руками за нижнюю челюсть и оттянул ее вперед, потом вверх и откинул мохнатую голову назад. Из-под шкуры появилась голова мужчины. Он провел руками от горла по груди, животу, бедрам, ногам. Комбинезон распахнулся, мужчина вылез из него, хлопнул по стене, комбинезон погрузился в стену и исчез.
Север был светлокожим, на вид лет сорока, коротко остриженным, стройным, с длинными руками, ногами и тонкими пальцами. Глаза у него были большими, карими. Он провел пальцами по одной из стен, которая стала полупрозрачной. За ней угадывался силуэт Теплой, которая принимала душ, точнее более сложную водную процедуру – кроме струй, бьющих с потолка душевой кабинки, тонкие горизонтальные струи воды в виде вращающегося кольца медленно опускались сверху вниз. Потом женщина вышла из душевой, мужчина прошел сквозь образовавшийся проем в душевую и сказал: – Давай. Сверху и со всех сторон начинали бить тонкие струйки воды, образуя вращающееся кольцо.
Север и Теплая вытянулись в узком, низком помещении, прислонившись каждый у своей стены у маленького столика. Пол покрыт чем-то вроде светло-серого мха. Они ели непонятную кашу ложками из ярких шестигранных мисок и пили через соломинки воду из прозрачных шестигранных призм. На них были короткие шорты и футболки без намека на швы, вся их одежда была светло-серого цвета. Мужчина допил воду, выдернул соломинку из контейнера, тот начал рассыпаться в воздухе, на пол упало только несколько капель воды и соломинка; та тоже распалась на несколько частей, которые быстро растаяли.
Женщина, допив воду, сказала Северу: – Тяжело без костюма, вставать не хочется. А тут ты еще эту овцу притащил, – и зачем она тебе, до темноты не успеем, объясняйся потом в лагере.
– Да, гравитация здесь сильнее, чем в Метрополии, зато атмосфера плотная, и воды много. А костюмы, хотя они и удобные, нужно менять. Таких примитивных гоминидов, по образу которых сделали наши костюмы, вероятно, уже не осталось. Так что наши костюмы скорее привлекают внимание, чем маскируют. Очень быстро здесь идет эволюция. За этой планетой нужно внимательно приглядывать и появляться здесь чаще. Во время прошлой экспедиции здесь были охотники на крупных копытных, теперь совсем другие – и на тебе, овец разводят, землю обрабатывать стали…
– А какая тебе разница? Вспомни, ты теперь не исследователь, а на-блю-да-тель, вот и наблюдай, поймал мышек, птичек, помыл им лапки и отпустил, собрал генетический материал и на базу. Отчет подготовил и свободен, кому надо поймут, оценят, если действительно надо, пришлют исследователей, те выяснят, почему такое быстрое развитие и что с ним делать. И зачем тебе эта овца…
О проекте
О подписке