– Вот, товарищ капитан, примерьте, – услышал он позади себя голос сержанта. – Думаю, должно подойти.

Капитан обернулся и увидел Леонтьева, который держал в руках практически новую телогрейку, шапку и сапоги. Александр быстро скинул с себя шинель и надел телогрейку. Новая одежда была его размера и сидела на нем так, будто он родился в ней. Сапоги оказались на размер больше, но это было все равно лучше, чем ходить в старой, дырявой обуви. Натянув шапку, он почувствовал себя новорожденным. Подпоясав телогрейку широким офицерским ремнем, он перебросил через плечо полевую сумку и автомат.

– Ну и как? – спросил он сержанта.

– Хорошо, товарищ капитан. Теперь вы похожи на настоящего командира.

– Проверь, бойцы готовы?

Леонтьев повернулся и, прихватив с собой шинель и старые сапоги капитана, направился в сторону куривших солдат.

* * *

Группа Сорокина обошла станцию лесом и, стараясь не шуметь, медленно двинулась в сторону железнодорожных путей, где в техническом тупике стояли с десяток разбитых войной вагонов. Александр подозвал к себе сержанта и, когда тот подполз, прошептал ему на ухо.

– В одном из вагонов должны быть немцы. Я не исключаю, что они одеты в нашу форму. Направь двух бойцов, пусть осторожно «понюхают», что там.

– Есть направить двух бойцов, – также тихо ответил Леонтьев.

Не успел сержант исполнить команду командира, как один из бойцов, передвигавшийся вдоль вагона, замер на месте, а затем поднял правую руку, что означало для всех – «внимание». Солдат рукой указал Сорокину на вагон, из которого еле слышно доносились мужские голоса. Александр махнул рукой, и солдаты быстро окружили вагон. Грачев залег за кучей какого-то ржавого металла и, установив сошки, направил свой пулемет на дверь вагона.

– Без команды не стрелять, – передал он по цепочке.

Капитан передернул затвор автомата и, укрывшись за углом водонапорной башни, громко закричал:

– Сдавайтесь! Вагон окружен! Сопротивление бесполезно! Всем гарантирую жизнь!

Все замерли, ожидая ответа немецких диверсантов. Чувствовалось, что они не ожидали окружения и сейчас решали: сдаваться им или принять бой.

– Сдавайтесь! – снова крикнул Сорокин.

– Кто нам предлагает сдаться? – выкрикнул кто-то из вагона. – Какие гарантии?

– Капитан Сорокин, сотрудник особого отдела армии. Я не агент госстраха, чтобы давать гарантии. Я предлагаю вам сдаться, чтобы спасти свои жизни!

Неожиданно тишину вспорола автоматная очередь. Дверь вагона резко открылась, и из нее полетело несколько гранат. Взрывы, едкий дым загоревшегося вагона и треск автоматных очередей, все слилось в единую какофонию. Пули крошили доски вагона, и казалось, что там уже не могло остаться ничего живого, но это только казалось. Диверсанты дрались отчаянно, хорошо понимая, что они обречены и что в случае их пленения пощады им не будет. Трассирующие пули прижали к земле бойцов Сорокина, не давая им поднять головы.

– Грачев! Прикрой меня! – крикнул он пулеметчику и бросился вперед.

Под прикрытием пулеметного огня Александр медленно пополз к вагону. Когда до него осталось метров тридцать, он сорвал чеку и швырнул гранату в открытую дверь: мощный взрыв разметал диверсантов по вагону. Похоже, он спровоцировал детонацию хранившейся в вагоне взрывчатки. Неожиданно стало тихо, только слышался треск горевших вагонных досок.

– Сержант! Соберите оружие и документы! – приказал Сорокин Леонтьеву. – Проверьте, потери есть?

– Убитых нет, Крылов легко ранен, – доложил тот.

Пока солдаты вытаскивали трупы диверсантов из разрушенного вагона и складывали их вдоль железнодорожного полотна, капитан присел на какие-то разбитые ящики и закурил. Только сейчас он понял, что у него сильно болит раненая нога.

«Не долечил, – подумал он. – Лишь бы не открылась рана».

– Сержант! Сколько диверсантов? – спросил он Леонтьева.

– Семь трупов, – как-то буднично ответил ему тот. – Посмотрите, товарищ капитан, кажется какие-то документы.

Сорокин взял кожаную полевую сумку и открыл ее. В ней находилась карта и несколько машинописных листов бумаги.

– Ну, что там?

– Карта и документы. Потом посмотрю. Все собрали?

Получив положительный ответ, он с бойцами направился к станции. Метров за пятьдесят до нее их остановила группа красноармейцев, бежавших к месту уже закончившегося боя.

– Кто такие? Ваши документы? – спросил Александра молоденький младший лейтенант, держа в руке пистолет.

– Капитан Сорокин из особого отдела армии. Еще вопросы есть?

– Это вы вели бой? – спросил его офицер и рукой указал в сторону догоравших вагонов.

– Да, – коротко ответил ему он. – Ликвидировали диверсионную группу немцев.

Младший лейтенант с нескрываемым восхищением посмотрел на капитана. Ему, выпускнику ускоренных курсов военного пехотного училища еще не приходилось участвовать в боях, и он тайно завидовал тем, кто прошел через них и остался в живых.

– Товарищ капитан, а много было диверсантов?

– Сходите и посмотрите, они все там лежат. Только не забудьте прихватить с собой лопаты, чтобы их закопать.

Бойцы, возглавляемые младшим лейтенантом, побежали дальше, а Сорокин, распустив людей, направился к коменданту станции. Он кратко доложил ему об уничтожении диверсантов и поинтересовался, как ему добраться до штаба армии.

– Какая армия? Какой штаб, Сорокин! Ты что, головой ударился? Не видишь, что творится. Немцы в сорока километрах и вот-вот будут здесь.

– Товарищ комендант, я что-то вас не понимаю! Мне что, так и бултыхаться на вашей станции?

– Почему бултыхаться? Видишь, стоят несколько легковых автомобилей и броневик? Иди туда, это штаб механизированного корпуса. Поговори с ними, может, они тебе что-то подскажут.

Сорокин посмотрел в окно. Около станционной постройки стояли несколько «Эмок».

– Спасибо за совет, товарищ майор, – поблагодарил он коменданта и направился к двери, взяв в руки свою палочку.

– Кстати, возьмите на память, – вернувшись, произнес он и положил на стол перед майором немецкий «Парабеллум».

– Спасибо, капитан. Хороший пистолет мне не помешает.

* * *

Сорокин сидел напротив начальника штаба механизированного корпуса Левченко и рассказывал ему о гибели подполковника Наумова.

– Вот так и погиб он от рук этих диверсантов, – закончил он свой доклад.

– Жалко Ивана Гавриловича, хороший был человек, честный. Он за свою принципиальность пострадал в тридцать восьмом году. Не понравилась тогда генералу Павлову его критика, он и снял его с должности командира корпуса, не дав ему получить звание полковника.

– Теперь куда? – поинтересовался он у Сорокина. – Я смотрю, капитан, ты с палочкой? Не мешает она воевать?

– Нет, товарищ полковник, не мешает, с ней удобнее, – ответил Сорокин и улыбнулся. – Куда? Если честно, то не знаю. Служил в особом отделе 37-ой армии у генерала Власова. Сейчас, вы говорите, он по приказу Сталина, формирует новую 20-ую армию, вот и направьте меня туда.

– Можешь остаться у нас. Наша часть тоже входит в состав этой армии. Ну ладно, уговаривать тебя не стану. Езжай в штаб армии, там и получишь новое назначение. Завтра туда едет майор Захарченко, вот с ним и езжай, а теперь иди отдыхать, капитан. И еще, зайди к нашему военврачу, пусть осмотрит ногу.

Сорокин поднялся с табурета. Сильная боль в ноге заставила его поморщиться.

– Разрешите идти, товарищ полковник?

– Иди и непременно загляни к врачу, я ей позвоню.

Александр вышел из здания и, достав из кармана кусок марли, вытер вспотевший от напряжения лоб. Заметив, стоявшую в стороне машину с красным крестом, он направился к ней. Военный врач, женщина в звании капитана, внимательно осмотрела его рану.

– Рановато вас выписали, товарищ капитан, – произнесла она. – Я бы вас еще подержала в госпитале как минимум недельки две. Сейчас я обработаю вашу рану.

Она быстро набрала в шприц какое-то лекарство и сделала ему укол. Заметив, что Александр поморщился от боли, она усмехнулась.

– Вы тоже из той категории людей, капитан, которые не переносят уколы?

Он хотел ей ответить, но она прервала его.

– Все, все, больше колоть не буду. Вот порошки, попейте с неделю, думаю, что они вам обязательно помогут.

Она быстро перевязала рану и велела одеться.

– Скажите, капитан, это вы уничтожили немецких диверсантов на станции?

– Да, я с солдатами.

– Почему вы решили это сделать сами, с раненой ногой, ведь на станции стоит много воинских эшелонов? Обратились бы к начальству с рапортом, и это бы сделали без вас.

Сорокин улыбнулся и виновато пожал плечами.

– Просто я умею это делать лучше других, товарищ военврач. И всегда считал, что нужно поручать то или иное дело лишь профессионалам.

– Капитан, нужно быть скромнее. Профессионал! А может, вы и правы.

Он вышел из машины и посмотрел на затянутое тучами небо. Редкие снежинки, кружась, медленно падали на землю и моментально таяли в месиве угольной пыли и грязи.

– Капитан! – окликнул его стоявший на крыльце майор. – Сорокин! Подойдите ко мне.

Александр направился к нему, немного прихрамывая на раненую ногу.

– Слушаю, товарищ майор.

– Я – майор Захарченко, а вы, как я понял, капитан Сорокин. Выходит, мы вместе завтра поедем в штаб армии.

– Так точно, товарищ майор.

– У вас есть место для ночлега? – поинтересовался майор.

– Нет, товарищ майор. Я только что из госпиталя.

– Я так и понял. Следуйте за мной, многого не обещаю, но тепло и спирт будут.

Захарченко оказался веселым и словоохотливым человеком. После первого тоста его было уже не остановить: он сыпал анекдотами, как из рога изобилия, вызывая у Сорокина невольные улыбки.

– Вы женаты, Сорокин? – неожиданно спросил он. – Чего молчите? Я так и понял, что мы все здесь неженаты. Может, махнем с вами в санбат? Там такие девчонки – пальчики оближешь?

– Если хотите, то идите, товарищ майор. Я очень устал, и мне бы хотелось немного отдохнуть, да и рана что-то разболелась.

– Ну, смотрите сами, капитан. Не хотите? А я пойду. Кто знает, придется ли завтра пожить так, как живу сегодня.

Он встал и, накинув шинель, направился к двери. Остановившись, он вернулся обратно и, взяв со стола недопитую флягу со спиртом, вышел из комнаты. Сорокин, расстегнув ворот гимнастерки, прилег на топчан и моментально уснул.

* * *

Генерал-майор Андрей Андреевич Власов положил телефонную трубку и растерянно посмотрел на главного врача госпиталя. Он уже три дня находился в полевом госпитале с диагнозом «воспаление среднего уха».

– Мне нужно срочно ехать в Москву, – произнес он. – Меня вызывают в Кремль.

– Андрей Андреевич, вам сейчас нельзя студиться, – произнес главврач, – может возникнуть осложнение.

– Какое осложнение? – удивленно спросил генерал. – Вот, если я не прибуду, тогда будут осложнения и у вас, и у меня.

Он вышел из кабинета врача и направился в свою одноместную палату. После разговора со Сталиным он решил немедленно ехать в Москву. Генерал быстро переоделся и вышел во двор госпиталя, где его ждала служебная автомашина.

– В Москву, – приказал он водителю и стал удобно располагаться на сиденье. Перед ним сел его адъютант, молоденький старший лейтенант, и машина направилась к шоссе, идущему в столицу.

Покачиваясь на сиденье легкового автомобиля, генерал размышлял над тем, что его ожидает в Ставке верховного главнокомандующего. Ничего хорошего от встречи с Сталиным он не ждал, так как аресты и расстрелы генералов, командующих армиями, приобрели какую-то непонятную закономерность. Он невольно вспомнил приказ Сталина в отношении генерала Павлова, которого обвинили в утере управления частями и дивизиями. На основании этого обвинения он был расстрелян.

«Сейчас все в руках Берии и начальника Главного политуправления РККА Мехлеса. Им кругом видятся измена и предательство. Если угодил в их списки, шансов оправдаться, практически нет» – размышлял Власов. От этих неприятных мыслей, у него окончательно испортилось настроение.

Чтобы как-то успокоиться, он начал вспоминать годы своего становления в армии. Его, сына нижегородского священника, призвали в Красную Армию в самый разгар гражданской войны. Затем была учеба в Академии генерального штаба РККА. Там судьба свела его с Михаилом Блюхером. Вскоре их знакомство переросло в дружбу. Они часто встречались, спорили о роли механизированных корпусов в будущей войне. О том, что она будет, они не сомневались.

Все произошло в одно прекрасное утро. Придя на службу, он узнал, что Блюхер арестован сотрудниками НКВД и в настоящее время находится в следственном изоляторе: легендарного красного командира обвиняют в шпионаже в пользу Германии и Японии. Вслед за Блюхером последовали другие аресты видных военных начальников. Все стали говорить о каком-то военно-политическом заговоре против Сталина. Он как сейчас помнит те дни, каждый из которых был наполнен страхом ареста и расстрела. Однако за ним не пришли. По истечению нескольких лет он так и не смог разобраться в себе: почему он тогда промолчал и не выступил в защиту своего друга?

Перед самой войной его направили в Китай военным советником к Чай Кайши. Тогда ему казалось, что жизнь удалась: он был далеко от Советского Союза, где шла то партийная, то военная чистка. Однако это счастливое затишье продолжалось недолго. Приказом Генерального штаба РККА он был отозван из Китая. Сам Чан-Кайши высоко оценил службу своего военного советника: перед самым отъездом вручил ему Орден Золотого Дракона и, сняв с руки массивные золотые часы, подарил их ему под аплодисменты государственных чиновников и представителей советского посольства.

Эти высокие награды китайского правительства не остались незамеченными генералитетом РККА. Многие знакомые генералы радовались за него, но были и другие, которые не только не скрывали своей зависти, но и пылали ненавистью к нему. При пересечении государственной границы СССР – Китай, когда поезд остановился на станции Алма-Ата, к ним в купе вошли три сотрудника НКВД в штатских костюмах.

– Товарищ Власов? Андрей Андреевич? – обратился к нему один из мужчин, одетый в светлый костюм и шляпу.

– Да, а в чем дело? Кто вы? – поинтересовался он у них.

– Мы из НКВД. Вот мое удостоверение, – произнес мужчина и протянул ему служебный документ. – Я прошу передать нам награды, которые вручил вам Чан-Кайши. Это приказ наркома.

В купе повисла мертвая тишина, прерываемая лишь только стуком колес поезда.

– На каком основании? – возразила жена Власова. – Вы не имеете права…

Мужчина так на нее взглянул, что она сразу же пожалела, что открыла рот. Власов молча снял с полки кожаный портфель, достал из него часы и орден и передал их сотруднику НКВД.

Мужчина, в светлом костюме посмотрел на своих товарищей, и они быстро покинули купе.

– Зачем ты им отдал орден и часы? – спросила у Власова жена. – Они даже документов на изъятие этих вещей тебе не показали.

– Прекрати истерику! Мне и без документов понятно, откуда эти люди. Я не хочу повторить судьбу Михаила Блюхера и умереть в застенках НКВД, как китайский шпион.

Когда он вернулся домой, его ждала хорошая «новость» ему присвоили звание генерал-майора, а затем назначили командующим 99-ой стрелковой дивизии, которая дислоцировалась у черта на куличках. Вверенная ему воинская часть славилась в Западном военном округе своей отсталостью.

«За что? – вертелось у него в голове. – За дружбу с Блюхером? За Китай?»

Его долго душила обида, но вскоре он понял, что ничего не может изменить в этой ситуации. Там, в Москве, были люди, которым он не нравился ни своими организаторскими способностями, ни профессиональными. И он приступил к работе, чтобы доказать им всем, что он умеет командовать подразделением. Делал он ее так, как делал всю свою жизнь – поступательно и обстоятельно. Через год его дивизия была признана лучшей в рабоче-крестьянской Красной Армии, и первой среди частей была награждена Орденом Боевого Красного знамени. Сразу же после этого его вызвали в Генеральный штаб и по приказу наркома обороны поручили командование одним из четырех созданных механизированных корпусов.

Генерал открыл глаза и посмотрел на затылок сидевшего перед ним офицера, который что-то говорил водителю, прерывая рассказ громким смехом. Почувствовав взгляд генерала, старший лейтенант замолк и, повернувшись к нему лицом, поинтересовался:

– Товарищ генерал! Может, перекусить хотите, едем уже шестой час?

Власов промолчал. Его беспокоила усиливающаяся боль в ухе, которая отдавала в голову. Он снова закрыл глаза и углубился в воспоминания. Война застала его в старинном городе Львове. Именно там его механизированный корпус оказал мощное сопротивление наступающей по всем фронтам немецкой армии. Измотав передовые части вермахта, корпус с боями стал отходить к Киеву. Он как сейчас помнит свой телефонный разговор со Сталиным.

– Скажите мне, товарищ Власов, почему мы отступаем и так быстро сдаем города врагу?

Тогда ему показалось, что вождь уже знал ответ на этот вопрос и, спрашивая его об этом, хотел услышать подтверждение своего мнения.

– Мне трудно судить об этом, товарищ Сталин. Я плохо владею оперативной обстановкой на других фронтах, но мой корпус готов выполнить любой ваш приказ, если даже нужно будет при этом умереть.

– Главное в вашем ответе – вы и ваши бойцы готовы умереть, чтобы не пустить немцев дальше. Другие же генералы, проявляя трусость в принятии подобных решений, предпочитают отступать или добровольно переходить на сторону противника. Могу сказать, что я доволен вами, вашим мужеством и умением воевать.

В тот же день, после разговора с верховным главнокомандующим последовал приказ Ставки, согласно которому, ему поручалось собрать в окрестностях Киева отступающие воинские части и сформировать из них тридцать седьмую армию и оборонять город.

Власов открыл глаза и попросил у офицера воды. Тот протянул ему стакан и алюминиевую фляжку. Сделав несколько глотков, он вернул все это обратно.

«Похоже, поднялась температура, – подумал он, чувствуя, как его тело начинает трясти. – Не хотелось бы в таком виде предстать перед Сталиным».

Он захотел отвлечься от воспоминаний, но они крепко держали его в своих объятиях: тогда, в условиях неразберихи, паники и предательства, ему удалось не только сформировать армию, но и создать мощную систему обороны Киева. Он хорошо помнил это непростое время, когда на подступах к городу шли ожесточенные бои, а город словно и не замечал этого. В нем кипела вполне мирная жизнь, работали заводы и фабрики, по городу ходили трамваи. Он до сих пор не может понять, кто принял решение об отводе войск из-под Киева.

В ночь на 19 сентября город был оставлен войсками. Немцы моментально воспользовались предоставленным случаем и двумя мощными ударами с флангов замкнули кольцо за отходящими на восток советскими армиями. Это решение Ставки было губительным не только для войск, но и для мирного населения. Ему тогда он сделал то, что не удалось многим генералам: он оказался единственным командармом, который с минимальными потерями вывел из окружения свою армию. Тогда в котле осталось около 600000 солдат и офицеров, которые погибли или были взяты в плен немецкими частями.

Генерал открыл глаза. Машина остановилась на въезде в город: воинский патруль проверял документы.

* * *

Капитан Сорокин дремал, сидя в штабной машине. Иногда он открывал глаза и морщился от приступов боли в ноге. Сегодня утром он обнаружил, что у него открылась рана, которая стала сильно кровоточить.