– Ты, почему об этом спрашиваешь, Проскурин? Сам-то, какой путь выбрал? За то, что ты сделал для меня, я уже тебя поблагодарил. Что еще тебе надо? Ты хочешь, чтобы я с криком «За Родину!» или «За Сталина!» поехал в Освенцим?

Михаил выслушал его реплику.

– Я думал, что спасаю человека, а ты оказался самой обыкновенной сволочью, как и тот, кого мы задушили этой ночью.

Тарасов встал с нар и схватил Проскурина за грудки.

– Ты, Проскурин, выбирай выражения. Может, расскажешь, как ты попал в плен?

Они стояли друг перед другом, словно два петуха перед дракой.

– Ты, Михаил, не буравь меня глазами, на мне узоров нет. Ты не бойся: ни тебя, ни твоих товарищей я не выдам.

Он отпустил лацканы его шинели.

Проскурин сплюнул на пол и отошел в сторону. Он явно был огорошен этим ответом и, по всей вероятности, жалел о заданном Александру вопросе.

– Тарасов! Срочно в комендатуру, – громко крикнул старший по бараку. – Давай, поторапливайся. Господин комендант не любит ждать.

Александр натянул шинель и, шатаясь, медленно направился в комендатуру. Каково же было его удивление, когда в кабинете коменданта, помимо двух незнакомых ему офицеров в серо-зеленой армейской форме, он увидел веселое лицо Ивана Проценко. Тарасов хотел доложить коменданту о своем прибытии, но тот махнул рукой и молча, покинул кабинет. Александр переводил взгляд с одного офицера на другого, ожидая, кто первый из них его о чем-то спросит. Немцы внимательно смотрели на него, словно изучали какой-то исторический экспонат. Молчание прервал офицер небольшого роста с заметным животиком.

– Значит, это и есть тот самый Тарасов? – произнес он, то ли обращаясь с этим вопросом к Проценко, то ли непосредственно к нему.

– Да, господин майор, – произнес Иван, – это и есть тот самый человек, который помог мне бежать из заключения, а затем помог перейти линию фронта.

Один из немцев подошел к Александру и на ломаном русском языке задал вопрос.

– Нам стало известно от этого человека, что ваша жена работает на Казанском пороховом заводе. Это действительно так?

– Раньше работала, господин офицер, а сейчас не знаю. После моего ареста могло многое измениться.

– Скажите, Тарасов, что же все-таки заставило вас перейти линию фронта?

– Желание жить, господин офицер, и ничего более, – словно на экзамене, громко произнес Александр.

Немцы переглянулись между собой.

– Служба безопасности рейха считает вас русским разведчиком. Вы знаете об этом?

– Не знаю, господин офицер, они мне об этом ничего не говорили. Мне кажется, что они в любом русском видят врага. Это вполне естественно: идет война.

Один из офицеров открыл папку и протянул ее другому офицеру. Тот, прочитав документ, сказал:

– Тарасов, я сейчас ознакомился с документом, составленным службой безопасности. Ваша фамилия находится среди тех, кто подлежит ликвидации. Здесь написано, что вы командовали ротой.

Тарасов побледнел. На его лбу выступила испарина.

– Господин офицер, я не знаю, почему я оказался в этих списках. Я не враг Германии и переходил линию фронта с надеждой, что смогу сохранить свою жизнь, а выходит, я ошибся и опрометчиво поверил Ивану, который рассказывал мне о сытой жизни в Германии. Что ж, за ошибки нужно…

– У вас еще будет время переговорить на эту тему со своим товарищем. Если хотите жить, то подпишите вот этот документ. Это ваше согласие на сотрудничество с германской разведкой.

Александр взял ручку и, не читая, подписался.

– Теперь вы можете пообщаться с товарищем. Затем вас покормят и отправят в одну из наших разведшкол. Вы меня поняли?

Тарасов кивнул. Когда из кабинета вышел офицер, он обнялся с Иваном.

***

Проценко долго рассказывал Тарасову о своих приключениях: о том, как проходил проверку, как некоторое время сидел в гестапо. Из его рассказа Александр понял, что их переход через линию фронта был воспринят немецкой разведкой неоднозначно. Многие из Абвера считали, что их побег из заключения был спланирован и организован НКВД, а сам Проценко был перевербован советскими чекистами.

– Тебя, наверняка, тоже трясли, как грушу? – поинтересовался у него Проценко.

– Да. Сначала со мной мирно беседовали, а потом начался разговор с пристрастием. Били профессионально, как умеют бить в подобных учреждениях. Мне кажется, что отбили почки и сломали несколько ребер. Я и сейчас кое-как передвигаюсь.

– Ты действительно плохо выглядишь, Саша. Но сам знаешь, кто сильнее, тот и прав. Месяц назад меня перевели из Варшавской разведшколы в Борисов, в филиал нашей школы. Я работаю там инструктором, но думаю, что это временное явление и меня снова отправят в Россию. Хочу похвалиться: руководство школы представило меня к награде. Знаешь, я бы сейчас снова вернулся в Казань: красивые там места.

– Зачем? Что ты там оставил такого, чтобы вновь подвергнуть свою жизнь риску? Может, какие-то ценности?

Проценко вздрогнул и посмотрел на Тарасова.

– Может, и ценности, Саша, и притом – большие. Я там подготовил немного для будущей жизни, а вот вывезти не смог. Меня тогда чекисты повязали. Часть ценностей пропала, а вот другая, думаю, осталась и поджидает меня.

– А ты, Ваня, попроси руководство отправить тебя туда. Добровольцы и немцам нужны.

– У нас так не положено. Это сразу вызовет интерес у СД. Сейчас они все подбирают к своим рукам. Наш шеф, Канарис, уже не такой, каким был до войны. Самое главное – он потерял доверие фюрера.

– Откуда ты все знаешь?

– Да немцы сами об этом болтают. Но это только между нами.

В комнату заглянул солдат и махнул им рукой. Они вышли из кабинета и, продолжая непринужденный разговор, направились вслед за ним. Проценко открыл дверь и первым вошел в помещение. Тарасов не сразу понял, что это была солдатская столовая.

– Садись и ешь, – предложил ему Иван. – Да не зыркай глазами по сторонам, здесь чужих людей нет. Тут будущие курсанты нашей разведшколы.

Среди сидящих за столами Александр увидел и Проскурина. Тот, заметив на себе пристальный взгляд Тарасова, покраснел и отвернулся в сторону.

– Что, кого-то из знакомых увидел? – спросил Проценко и улыбнулся.

– Отгадал, – ответил Александр.

Проценко, сняв с головы каракулевую шапку, сел за стол.

– Видишь, Саша, что делают с людьми голод и холод? Ничего удивительного. Это единственная возможность каким-то образом выжить в этих непростых условиях.

– Слушай, Ваня, а как ты нашел меня?

Проценко громко засмеялся, чем привлек к себе внимание военнопленных.

– Эх, Саша, Саша. Германия, это не Россия. У немцев каждый человек на учете. А если честно, то я о тебе узнал, лишь за полчаса до нашей встречи. Этот фильтрационный лагерь является своеобразным инкубатором для нашей школы. Я случайно увидел твою фамилию в списке на уничтожение и уговорил своих немецких руководителей пригласить тебя для беседы. Вот так-то, Тарасов. Если бы не я и не этот счастливый случай, лежал бы ты завтра во рву с прострелянным затылком. Выходит у тебя сегодня второй день рождения.

Александр промолчал и с жадностью набросился на еду: такой вкусной пищи он никогда не ел.

– А теперь, Саша, слушай меня внимательно, – перейдя на шепот, начал говорить Проценко. – Сегодня вечером вас отправят в Борисов. Там находится наша разведшкола. В дороге ты ни с кем не знакомься и в разговоры не вступай. Наверное, понял почему? В школе веди себя также: там кругом люди, работающие на гестапо, так, что можешь сгореть без дыма. Старайся понравиться инструкторам из числа немцев. Их мнение – главное в школе. Понял? И еще, в школе держись подальше от меня. Что смотришь? Думаю, что так будет лучше и для тебя, и для меня.

Не дав Тарасову что-то сказать, Проценко встал из-за стола и направился в сторону выхода. Проводив его взглядом, Александр быстро доел и, собрав со стола хлебные крошки, кинул в рот.

– Быстрее, быстрее, – послышалась команда. – Закончить прием пищи!

Тарасов надел пилотку и направился к выходу.

– Александр! Как ты себя чувствуешь? – услышал он позади себя голос Проскурина.

– Лучше, Миша, чем ты думаешь, – коротко ответил он.

За дверью столовой выл ветер, от звука которого невольно стыла кровь в жилах. Пустые консервные банки, развешанные по колючке, гремели на разные голоса, вызывая у караульных собак приступы непрекращающейся злобы: они бегали вдоль рядов колючей проволоки и рвались с цепи.

Будущих курсантов построили на плацу и быстро пересчитали. В открытые ворота въехали два грузовика, покрытых тентом. Последовала зычная команда, и все быстро расселись в машинах.

«Выходит, много тех, кто изъявил желание служить немцам, – подумал Тарасов. – Если бы мне раньше сказали, что будет так много предателей во время войны с Германией, я бы никогда не поверил в это».

Несмотря на то, что тент машины едва сдерживал сильные порывы ветра, в кузове было заметно теплее, чем на плацу. Тарасов забился в дальний угол и, удобно разместившись на сиденье, закрыл глаза. От вкусной и сытной пищи его сразу потянуло в сон. Он, то открывал глаза, когда машина попадала в яму или наезжала на кочку, то снова закрывал их под тяжестью налившихся свинцом век. Сколько они ехали, он сказать не мог. От сильного толчка он открыл глаза. Машина, проехав еще метров сто, остановилась. Их высадили на перроне небольшой станции, окруженной лесом. Немецкие солдаты, закутанные в какие-то шерстяные платки, быстро построили прибывших военнопленных и погнали их к «теплушкам». Минут через пять раздался гудок паровоза, и эшелон тронулся.

***

Тарасов сидел в углу вагона с закрытыми глазами. Несмотря на позднее время, он никак не мог заснуть. За стенкой вагона завывал ветер. Дрова в печке-буржуйке почти догорели. Он встал с места и, подойдя к печи, сунул в топку два березовых полена. Вернувшись на место, он снова закрыл глаза.

«Половина задания выполнена. Дня через два я буду в разведшколе. Интересно, а что потом? Вдруг я не пройду по каким-нибудь данным, – подумал он. – Тогда останется лишь одно – возвращаться обратно через линию фронта. Погоди, Тарасов, не пори горячку. Как это так, не пройдешь? Ты забыл о приказе пробиться в школу и закрепиться в ней. Ты же сам знаешь, что бывает за невыполнение приказа».

Кто-то толкнул его в плечо. Он открыл глаза. Рядом с ним разместились двое одетых в шинели военнопленных.

– Слушай, Илья, – не обращая никакого внимания на Александра, начал шептать один из них. – ты никого из наших знакомых не заметил? А я вот срисовал одного из них. Это наш батальонный комиссар. Я хорошо помню, как он рвал глотку в клубе, доказывая всем нам, что немцы не нападут. А сейчас, по всей вероятности, хочет через них вернуться обратно к своим.

– Погоди ты, не трынди. Тогда все об этом болтали, кому не лень. А почему ты меня спрашиваешь?

– Я хочу об этом рассказать оберлейтенанту Крузе. Пусть проверят, с какой целью он затесался в наши ряды? Вот, поверишь этому человеку, а он тебе нож в спину.

Заметив, что к их разговору прислушивается Александр, они замолчали на какой-то миг, а затем начали рассказывать друг другу о том, что делали до войны. Александр сидел и, закрыв глаза, размышлял:

«Правильно говорил инструктор, что верить здесь никому нельзя. Основная масса людей, согласившихся присоединиться к немцам, являются предателями, продавшимися немцам за кусок хлеба. С другой стороны, погибнуть от голода в лагере проще простого, и наверняка среди этих четырех десятков людей есть те, кто мечтает с помощью немцев вернуться обратно на родину. Кто и как там примет, их волнует меньше всего. Наверняка они попадут в лагеря, но надежда выжить там гораздо выше, чем здесь».

– Эй, земеля! – обратился к нему один из мужчин. – Ты откуда будешь?

– От верблюда, – в рифму ответил Тарасов. – Что нужно? Ты, что людям спать не даешь?

– Слушай! Что-то лицо мне твое знакомо, – не обращая внимания на резкий ответ Александра, продолжил мужчина. – Ты случайно не из Москвы?

Тарасов промолчал, стараясь показать всем своим видом, что он не намерен продолжать разговор.

«Прощупывают, – решил он. – Сейчас начнут забрасывать вопросами».

– Я смотрю, ты пострижен не на ноль. Наверняка будешь из офицеров. Угадал?

– Да пошел ты… – выругался Тарасов. – Еще пару слов, и ряд зубов. Ты меня понял?

– Братишка! Неужели ты из блатных? И какой масти будешь? Вор, баклан или черт?

– Ты сам-то, фраерок, из каких будешь? – вспоминая рассказы Павла Романова о лагерях, спросил его Александр. – Может, мне западло с тобой тереть. Ты своим помелом поменьше здесь маши, а то нарвешься, отрежут тебе язык и засунут в одно место.

Мужчина улыбнулся, обнажив прокуренные желтые зубы.

– Вот, что, братишка. Держись нас, если хочешь выжить. Мы своих людей не бросаем.

– Да пошел ты со своими советами. Ты лучше держись от меня подальше, пока я тебе зубы не пересчитал.

Чтобы его не «раскололи», Александр решил больше не говорить. Он отвернулся лицом к стенке вагона и, поджав под себя ноги, попытался заснуть. Однако сон по-прежнему не шел.

«Не нужно натягивать на себя чужое одеяло, если не хочешь провалить задание. Всегда найдется понимающий в этом деле человек, который легко догадается, кто стоит перед ним, – вспомнил он слова инструктора. – Зря я поддержал этот разговор, какой из меня блатной?»

Похоже, состав поменял направление движения, и в щель стало сильно дуть. Минут через двадцать Тарасов почувствовал, что замерзает. Он попытался отодвинуться от стены вагона, но моментально понял, что этого ему не удастся сделать. Военнопленные лежали так плотно, что подвинуть кого-то не представлялось возможным. Встав в полный рост, Тарасов потянулся и, натянув на голову пилотку, снова лег. Вокруг него лежали люди: кто-то храпел, кто-то стонал, кто-то разговаривал во сне. Поезд все мчался и мчался, отсчитывая километр за километром. Тарасов закрыл глаза и незаметно для себя погрузился в тяжелый и тревожный сон.

***

Александр проснулся от зычной немецкой команды, которая раздавалась за стенкой вагона. Дверь лязгнула и широко открылась. В открытую настежь дверь теплушки виднелись какие-то полуразрушенные строения. В проеме показалась фигура переводчика, который был одет в немецкую форму без знаков различия и погон. Судя по его сгорбленной фигуре, он сильно замерз. Его большой, красный от холода нос был похож на огрызок моркови, торчавший из головы снежной бабы. Рядом с переводчиком стоял немецкий офицер в кожаном черном пальто с волчьим воротником. Офицер что-то сказал ему, и тот, набрав полные легкие воздуха, выкрикнул:

– Господин офицер приказывает вам выйти из вагонов и получить пищу. Никакой толкотни и скандала. В случае несоблюдения очередности весь вагон остается без еды. Всем все ясно?

Из вагона один за другим стали выпрыгивать люди, которые бегом устремились к полевой армейской кухне. Выстроившись в цепочку, они стали ждать, когда толстый немец в белом переднике плеснет в протянутые котелок или консервную банку черпак баланды. Наконец подошла очередь Тарасова. Он, молча, протянул помятую консервную банку. Повар посмотрел на него и, усмехнувшись, плеснул в нее какой-то жидкости, мало похожей на суп, а затем сунул ему в руку кусок черствого черного хлеба. Александр, стараясь не расплескать баланду, направился к своему вагону.

– Как дела, корешок? – обратился к нему незнакомый военнопленный. – Не расплещи пайку, а то останешься голодным. Здесь дважды не наливают.

Тарасов взглянул на него и, поставив на пол банку, стал забираться в вагон.

– Ты что, с голодухи язык проглотил? – снова услышал он все тот же голос у себя за спиной.

– Слышишь, отстань от меня, – произнес Александр и, взяв в руки банку, направился на свое место. – Ты что ко мне пристал? Нарваться хочешь?

– Я что-то тебя не понял? Это ты кому сказал? Мне, что ли?

В том, что будет драка, Александр уже не сомневался. Он отодвинул подальше банку и посмотрел на своего противника, который сбросил с себя шинель и расстегнул гимнастерку, обнажив синюю от наколок грудь.

– Чего смотришь? Испугался? – с угрозой в голосе произнес он. – Я сразу тебя раскусил, фраерок. Ты – офицер!

Шрам на лице Александра стал красным и похожим на высушенный стручок горького перца. Он вовремя успел увернуться от прямого удара противника. Блатной хотел еще раз ударить его, но Тарасов увернулся и от этого удара, а затем уже сам нанес сильный удар правой рукой в челюсть. Когда противник отлетел в сторону и попытался подняться на ноги, он снова ударил его ногой в пах. Мужчина тихо ойкнул и повалился на пол вагона.

– Кто еще чем-то недоволен? – обратился Тарасов к застывшим от удивления военнопленным. – Может, ты или ты?

– Нет, – дрожащим голосом ответил дружок поверженного врага и моментально исчез за спинами военнопленных.

***

Тарасов сел на пол и, пододвинув к себе банку с супом, начал есть. Он иногда бросал взгляд на корчившегося от боли мужчину, на низком покатом лбу которого блестели капельки пота. Тем временем на перроне послышалась команда, и вдоль вагона побежали немецкие солдаты. Дверь с лязгом закрылась, и в теплушке снова стало темно. Вскоре состав дернулся и стал набирать скорость.

Дорога от Полтавы до Борисова заняла около трех суток. Состав с прицепленной к нему теплушкой иногда останавливался среди поля и стоял часами, пропуская идущие из Германии поезда с техникой, а с востока – то, что оставалось от той техники, которая столкнулась с частями Красной Армии. От вида разбитой техники на душе у Тарасова становилось веселее.

«Значит, лупят вас наши солдатики, – думал он. – Выходит, научилась наша армия бить вас».

Февральским утром состав прибыл в Борисов, где его загнали в дальний тупик. Прошло часа три, прежде чем военнопленные услышали шум подъезжавшей грузовой машины. Раздалась команда, и дверь вагона открылась. Над Борисовым висело серое свинцовое небо, которое периодически изрыгало из себя, то белый пушистый снег, то дождь.

Машину подогнали прямо к дверям вагона, и под охраной немецких солдат началась выгрузка. Александр не спешил выходить из теплушки, так как, судя по габаритам грузовика, разместить их всех в одной машине было невозможно. Так оно и получилось. Машина с полным фургоном тронулась, а остальные военнопленные остались на перроне ждать другой автомобиль. К Тарасову подошел Проскурин и встал рядом.

– Что теперь скажешь, Миша? – поинтересовался у него Александр. – Я не ожидал увидеть тебя среди курсантов. Выходит, и ты променял свои идеалы на эту собачью жизнь?

Проскурин хотел что-то ответить, но прозвучавшая команда не дала ему этого сделать. Они быстро построились в небольшую колонну и двинулись вперед. Миновав окраину города, направились в сторону синеющего вдалеке леса.

Проскурин снова пристроился рядом с Тарасовым. Он явно хотел о чем-то переговорить, но, по всей видимости, не решался. Вскоре они поравнялись с опушкой леса. Только сейчас они заметили, что вся территория этого небольшого лесного массива огорожена колючей проволокой. Кругом висели таблички, предупреждающие о том, что это запретная зона и вход в нее запрещен: за нарушение приказа – смерть.

«Похоже, пришли», – подумал Тарасов, проходя через открытые ворота на территорию разведшколы.

– Стой! – скомандовал унтер-офицер, и колонна остановилась.

К ним подошел немецкий офицер и на русском языке приказал построиться в одну шеренгу. Когда они выполнили команду, он, молча, обошел строй. Неожиданно он подошел к Тарасову, внимательно посмотрел в глаза, а затем ткнул в его грудь стеком.

– Фамилия? – спросил он.

– Тарасов, – выпалил Александр на одном дыхании, вспоминая инструктаж Проценко.

– В каких частях служили до плена? – поинтересовался офицер.

– В пехоте, господин офицер.

– Хорошо. Водить автомашину можете? – продолжил спрашивать его немец.

– Нет, господин офицер.