Две недели незаметно прошли. Грохот по реке, возле града протекающей. Лёд вскрылся! Двое суток льдины по воде непрерывно плыли. Потом река очистилась, правда, бурлила она и кипела. Но братья-князья вместе с Путятой жертву принесли, петуха зарезали. Потом жрец дружинный берегинь вопрошал, с русалками беседовал ночью, до самого водяного, хозяина реки, добрался. Вернулся к князьям, дал добро на продолжение похода. И с утра вся дружина в лес потянулась. Рубили дубы, ясени, берёзы. Чистили от веток, свозили в град, укладывали в высокие поленницы. Взамен старшины дали сухой лес, из которого связали плоты. Завели на них коней, спутав, уложили на брёвна. Затем воины и отроки взошли. Оттолкнулись шестами, выправили на середину, и потекли неспешно берега назад.

Так проплыли по реке неделю. Выбрались на широкую гладь огромного озера. Таких больших допреж мальчишки никогда и не видели даже! Стоят на плоту, рты разинув от изумления, а воины, глядя на них, улыбаются. Ну а по выходе из реки – град стоит. Великий. Тоже раньше не виданный. Славянские родовые городки перед ним – что хутор извергов перед градом. И лодьи, лодьи перед причалами длинными… На берегу дружину встречали жрецы. Показали князьям значок хитрый, и гордецы склонили головы, проследовали с убелёнными сединами стариками молча, куда те повели, велев на днёвку становиться. Разожгли костры, стали кашу варить, обед ладить. Наелись все, отроки котлы отмыли-отчистили, как молодшие, только тогда вернулись князья. Задумчивые, правда, но вроде как всё нормально прошло. Вскоре подошли к берегу, где дружина стояла, две большие лодьи. Завели на них лошадей, спустили в трюм. Воины следом взошли. Корабельщики паруса, увенчанные знаком Святовидовым, вздели на мачты, и поплыли корабли по озёрной глади.

Из озера в море вышли. И вскоре сизой полоской вдали показался остров. Как корабельщик об этом прокричал народу с мачты, так оба князя на палубы вышли, взяли каждый по петуху, принесли в жертву. Потом о чём-то молча молились. Слова сердцем складывали. Но и такая молитва богам славянским угодна, ибо не в храмах-капищах истинные славяне молятся, а на воле. И лес ли, степь, озеро или море-океан – не важно. Ибо боги – повсюду. Вместе с людьми от рождения до смерти, да и после неё тоже.

Бухта, где пристали, была большой. И вся буквально забита лодьями. Стояли в ней корабли самые разные – богато изукрашенные резьбой по дощатым бортам, простые, с палубами и открытыми скамьями для гребцов. Были и иноземные – носатые униремы, на вёслах которых сидели лохматые, грязные, закованные в тяжёлые бронзовые цепи существа, напоминающие людей. Широкие, из узких досок гостей с жарких берегов далёкой Аравии. Даже простые деревянные долблёные челны северных племён. И разноязыкий говор, висевший над пристанями, складывающийся в один сплошной монотонный гул. Храбру даже не по себе стало, и, заметив растерянность мальчишки, Путята прикрикнул:

– Не потеряйся!

Князь сурово взглянул на раскрывшего от изумления рот отрока, и тот, спохватившись, стиснул крепко рот.

– Что, решил воронье гнездо свить?

Услышавшие немудрёную шутку дружинники рассмеялись. Но тут же вновь принялись за дело – нужно было свести застоявшихся за долгий путь коней на берег. Те недовольно ржали, фыркали, били копытами. Но крепкие руки хватали животных за уздцы и сводили на доски пристани. Перетаскивали и имущество: продукты, шкуры, оружие. Всё быстро перегружали на присланные из храма Святовида, возвышавшегося над Арконой, телеги, на которых сидели служки.

– По коням! – подал команду Гостомысл, и дружина ходко, распугивая зевак и приезжих, заспешила по улице в гору, на которой находился храм.

Храбр таращился по сторонам – где ещё увидишь подобные чудеса? Спешит чёрный, словно дёготь, человек в развевающихся одеждах. Или одетый в шкуры чужеземец яростно спорит о чём-то с закованным в панцирь непонятного вида, оставляющий голыми тонкие ноги, таким же чужестранцем. И все кричат, машут руками, жестикулируют… Спохватившись, поддал своей лошадке ногами под брюхо, и та, фыркнув недовольно, ускорила ход. Обоз не торопился, но князья не обращали внимания на отставших – они из храма. Так что ничего не пропадёт. Нужно быстрее добраться до места, доложить старшим ведунам об исполненном деле и действовать дальше.

Слав изумлённо запрокинул голову, так что с головы чуть не слетела шапка, – огромный четырёхликий идол возвышался над городом. Оказывается, он намного больше, чем показалось вначале снизу, от бухты. Вот и изгородь морёного дуба, за которой возвышаются дома. Не такие, как в их родном граде. Построены на иной манер. Только высокие крыши роднят с теми, что привычны его взору. Громадные створки ворот бесшумно распахнулись, и к князьям бросились отроки в белых одеждах, принимая лошадей. Брячислав нетерпеливо спрыгнул со своего вороного, обернулся к младшему брату:

– Гостомысл, определи всех. Потом приходи в верхнюю светлицу.

Тот кивнул, стал сыпать распоряжениями. Первым делом – кони. Потом – баня. Затем еда и отдых.

С утра всех дружинников и отроков построили, и вдоль шеренги затаивших дыхание людей провели белоснежного коня. Тот был ухожен на диво. Его шкура просто лоснилась, а длинный хвост свисал до самой земли. Лошадь вели два жреца немалого ранга.

– Конь Святовидов, – прошептал в восхищении стоящий рядом с Храбром воин.

Все дружинники были одеты в выданные после бани белые порты и рубахи. Точно такие же, как у жрецов. Только без родовых знаков… После провода коня вдоль строя двинулись жрецы. Все – пожилые. Один так и вовсе… Таких старых людей отроки никогда не видели. Изрезанное глубокими морщинами лицо цвета каштана, чуть дрожащие руки, тем не менее крепко сжимающие жреческий посох. И – удивительно светлые глаза, словно сияющие изнутри. Шли молча, казалось, служители даже не обращали ни малейшего внимания на почтительно застывших воинов. Прошли до конца шеренги, остановились. Передохнули немного, ушли внутрь храма. Все ждали. Оба отрока-волчонка буквально лопались от нетерпения – ведь за полгода пути они так и не узнали, для чего отдал их род в дружину князьям. И для чего они нужны братьям, так и неизвестно. Но, похоже, сейчас разгадка самого главного секрета уже близка. И верно. Гулко ударило било. Раскрылись ворота, наружу вышли люди. Жрецы и братья-князья. Подошли к строю. Замерли напротив. Из их сопровождающих старших людей вышли двое плечистых молодцев. Остановились чуть позади всех. Чего-то ждут. Народ напрягся. Занервничал. Кое-кто стал переглядываться. Снова ударило било. Вышел вперёд Гостомысл:

– Радожа, Пуст, Ольг – выйдите вперёд! Вольга, Прост – тоже выйдите!

Названные шагнули, оказавшись сразу у всех на виду. Остальные ждут – к добру ли, к худу людей поименовали. Старший жрец посохом махнул:

– Уведите их на задний двор.

Князья кивком подтвердили: мол, делайте, что велено. Пятеро ушли, понурив головы. А старший жрец вновь посохом махнул, зазвенели весело колечки бронзовые, в головку дерева врезанные.

– Братие! Дело вам поручено от храма Святовидова, от народа славянского. И исполнить его надобно обязательно. Согласны ли вы на разлуку долгую с родной землёй, с домами отчими?

– Согласны! – хором прогудел ответ.

– Доброй ли волей вы на дело сие идёте?

– Доброй!

– Да будет так, братья!

Жрец склонил голову и снова ушёл в храм. Князья переглянулись между собой, на сей раз Брячислав речь повёл:

– В поход идём, дружина! В дальний и долгий. Во славу земли словенской, во имя родов наших!

– Гой-да! – грянул к небу синему общий крик.

Всех отвели в дом дружинный, длинное деревянное строение. Вдоль стен – лавки для спанья, шкурами укрытые. Велели по своим местам расходиться. А где своё, кто знает? Храбр со Славом быстро сообразили – где мешки их, намедни обозным из храма сданные, согласно приказу, лежат, там и место их. Так и оказалось. Снова молчаливой похвалы удостоились, и рады по уши. Да ещё сердце поёт – в поход идут! В дальний! Наравне со славными воинами! Значит, признали их достоинства, сочли за равных себе ветераны дружины. А вечером… И рты пооткрывали в изумлении все отроки. Дружно вчетвером. Двоих-то отсеяли утром… Оказывается, и воины дружинные также из разных родов, и в поход впервые идут! Не в том смысле, что вообще впервые, а что вместе! Со всех славянских слобод воинских по приказу жрецов выделили князьям лучших дружинников. И теперь у братьев рать доселе невиданная. Не родовая, а всего племени славянского! От всех родов здесь лучшие из лучших собрались! Словом, было чему дивиться, ибо не слыхано подобное ране было.

Утром все на зарядку побежали. И взрослые, и отроки. Одной дружиной. В одном строю. Потом – в реке, через Аркону текущую, омовение. Дале – в оружейную храмовую. Там встречали люди, по ухваткам и поведению видно – мастера. Да такие, что и лучшие перед ними – новички неопытные. Внимательно осматривали каждого, просили показать то одно, то другое. Когда воин делал, что сказано, быстро совещались, затем забирали старое оружие, выдавали другое. Что мечи, что ножи, что луки со стрелами, что броню. Храбра и Слава экипировали заново. И долго вечером сидели отроки над полученной справою, рты открывши от изумления, ибо подобной работы даже представить себе не могли: доспех по рубахе железной, собранной из множества крошечных колечек. Рукавицы такие же, сверху чешуйками крохотными обшитыми. Вроде металл, а гнётся как бы не легче, чем рукавицы-шубники зимние. На ноги – сапоги. Подошва толстая. Тоже металлом обшитая. Ну и прочее оружие. Теперь люди каждодневно в своей броне и своим оружием бились. Не всерьёз, конечно. Для учёбы воинской. Чтобы рука и тело к новому снаряжению привыкли. Прочие занятия окромя ратной учёбы тоже были – и плавали в полном доспехе, и ныряли. И на разных хитрых снарядах бою учились: скажем, берут бревно, подвешивают его на верёвках. Потом двое начинают раскачивать того, кто на том бревне стоит. Тут и так удержаться сложно, так ещё и нужно либо из лука-самострела за сотню шагов стрелу в бычий глаз нарисованный положить без промаха, либо с таким же другом-соратником сразиться на мечах, секирах, ножах, а то и просто на кулачках. Словом, доставалось. Редко кто без синяков да шишек ходил.

К осени, однако, народ уже попривык, кое-чему научился. Но кто же по жёлтой листве в походы ходит? Так и продолжалась учёба воинская. Отроки за этот год вытянулись, раздались в плечах. Как-никак, по пятнадцать вёсен каждому минуло.

Зиму встречали в Арконе. Опять же все вместе. Ребята уже пообтёрлись, ходили по граду, как местные. Задевать их опасались – на рубахах знаки храмовые. Значит, Святовидовы они отроки. Обидь такого – самого бога обидишь. Да и видели горожане, как по утрам они вместе со взрослыми дружинниками бегают, плавают, в стенке стоят в бою кулачном. Словом, уважали. Ровесники же вообще как на живых богов глядели.

Так и зима пролетела. Потекли сугробы, посерел снег, ручьи зазвенели по улицам града, брёвнами вымощенными. И едва потянуло с моря Варяжского густым солёным ветром, закатили жрецы пир для дружинников на добрую дорогу. А чтоб уверенности в добром исполнении задуманного больше было, жертву принесли. Жреца Чернобога, черноризца, пожелавшего свою веру рабскую среди свободных людей исповедовать. Сожгли монаха. А прах по ветру развеяли.