Восьмая заповедь

Как известно, отец Стефан является целибатом.

Мнения о данном житейском состоянии у народа православного разнятся, но как бы там ни было, сочувственных вздохов и взглядов целибат, особенно в возрасте сугубо продуктивном, слышит намного больше, чем отказавшийся от всего мирского монах.

Чего с монаха взять-то? Он ведь в подчинении постоянном, под приглядом начальства монастырского и духовника собственного. У него и забот-то: молись да с грехом борись. Даже те, которые в миру, вне обителей живут, все едино ни на кого не похожи. И для народа понятнее: монах, он и есть монах.

А тут целибат… Пока отец Стефан на приход свой добирался, верующие и неверующие поселка и так и этак слово это склоняли, спрягали и обсуждали, пытаясь в нем тайный смысл найти. И не смогли. Остановились на двух вариантах.

Первый от деда Архипа:

– Целибат – это, девки, цельный батальон заменяющий!

Девки возраста деда Архипа и постарше вначале оторопели от подобного определения, а потом разом все налетели на старика с эпитетами всякими, для литературного изложения малоподходящими.

Второе обоснование, от местного церковного умельца (которого в свое время метили на должность поповскую), было принято с большим доверием. Да и как не принять?! Сергей Иванович слыл человеком сведущим в делах церковных и религиозных. Он даже участвовал в съезде тщательно законспирированного православного объединения, а также подписывал почти все обращения и петиции насчет масонских происков, штрихкодов и канонизации Иоанна Грозного.

– Целибат есть священник, занимающийся исцелениями, – подвел итог диспута Сергей Иванович, чем сначала вверг в огорчение бабку Фросю, известную своими «врачебными» способностями, а затем не на шутку встревожил местного костоправа – знаменитого на всю округу дядю Васю.

Баба Фрося вскоре успокоилась, так как у нее был хороший и очень сильный заговор супротив конкурентов, а вот костоправ Василий технике литья воска в заговоренную воду обучен не был, поэтому серьезно опасался уменьшения доходных статей по вправке вывихов и установке на место позвоночных дисков.

Как бы там ни было, приезда нового священника ожидали с любопытством и волнением. Готовились.

Первая служба прошла на редкость слаженно и, по меркам поселка городского типа, многолюдно. Ожидаемых речей о грядущем конце света, НЛО и тайных старцах от отца Стефана не услышали, как и призывов к введению десятины не дождались.

Батюшка только в проповеди попросил соседей любить, домочадцев не обижать, да силой внуков и внучек в церковь не тащить… Никаких исцелений и чудес не произошло, да и на исповеди отец Стефан лишь вздыхал, «спаси Господи» раз за разом повторял и просил говорить не за всех, а только за себя.

Хотя одно смущение произошло, но его отнесли к отсутствию у нового священника навыков поселковой жизни. Дело в том, что отец Стефан после четкой, по брошюре «Как нужно каяться» построенной исповеди Сергея Ивановича спросил у отрапортовавшего грешника:

– Чужое брали?

Сергей Иванович совершенно искренне возмутился:

– Батюшка, я же православный! Как же можно?!

– А где вы работали до пенсии? – не отставал священник.

– Как где? В совхозе овощеводом, – ответствовал Сергей Иванович. – Пока он не развалился из-за этой власти антихристовой.

– И что же, – продолжал спрашивать настырный священник, – домой ни огурца, ни помидора с капустой не брали?

Тут Сергей Иванович изумился:

– Как это не брал? Оно же совхозное, а вот чужого, Боже упаси…

«Странный какой-то поп», – подумал Сергей Иванович, но все же серьезностью исповеди остался доволен, а разговор о грядущем на днях апокалипсисе отложил на ближайшее будущее.

Других изъянов за новым батюшкой православный и просто пришедший посмотреть на нового священника поселковый люд не обнаружил и даже дивился, что отец Стефан был со всеми уважителен, внимателен и на «вы».

Сложность произошла через пару недель, когда отец Стефан, вечно спешащий по приходским делам, совершенно не в соответствии с саном споткнулся о притворную ступеньку и растянулся во весь свой богатырский рост в церковном дворе. По мнению приходского люда, священник должен быть степенным и немного важным, а не прыгать по двору и лесам строительным, как молодой прораб. Несолидно это для пастыря душ человеческих.

Но батюшка не только упал, он еще и ногу умудрился подвернуть. Подняться без посторонней помощи ему удалось, а вот дальше бежать он уже не смог, впрочем, и просто идти ему тоже никак не удавалось.

Тут же появилась прилучившаяся именно в это время на данном месте баба Фрося, которая, мелко-мелко крестя полулежащего на ступеньках священника, затараторила:

– Лом, лом, выйди вон изо всех жил и полужил, изо всех пальчиков и суставчиков. Лом колючий, лом могучий и стрелючий, и денной, и полуденной, и ночной, и полуночной, часовой, глазной и куриный, и лом серединный. Ступай, лом, в чистое поле, в синее море, в темный лес под гнилую колоду. Не я хожу, не я помогаю, ходит Мать Божья Пресвятая Богородица…

До отца Стефана дошло, чем его потчуют, и, вспомнив семинарские годы, он рявкнул:

– Изыди!

Ефросинья сгинула с глаз настоятельских, как будто ее и не было, лишь слышались ее причитания и сетования.

Сергей Иванович оказался более практичным и рассудительным:

– Вам, отче, к нашему костоправу надо. Он тут рядом живет…

– Я лучше в больницу, – кривясь от боли, выдавил из себя отец Стефан. – А то и там мне начнут «как на море-океяне бесы кости собирали».

– Нет, батюшка, – уверил Сергей Иванович, – наш костоправ читать ничего не будет, а вот ногу на место поставит. Да и больница далеко…

Настоятель по причине полного отсутствия возможности двигаться согласился. Сергей Иванович тут же подогнал свою, купленную во времена советские, «копейку», усадил в нее вздыхающего батюшку, а затем спросил:

– Бутылку в лавке возьмем или благословите церковного из кладовой принести?

– Какую бутылку? – не понял отец Стефан.

– А рассчитываться с костоправом вы чем будете, отче? – удивился Сергей Иванович.

Настоятель благословил взять «церковного».

Василий, с утра вставив диски на пояснице очередного, «из городу» приехавшего клиента, пребывал в настроении отдохновительном и философском. Это значит, что сидел он на скамейке в обществе соседа в собственном палисаднике, дымил «Примой» и рассуждал на околомедицинские и философские темы.

Сосед внимательно слушал. Да ему больше ничего и не оставалось, так как еще сто грамм из васильевского гонорара за лечение горожанина он мог получить только при условии полного консенсуса с мыслями и идеями костоправа.

Тут и подкатил видавший виды жигуленок Сергея Ивановича.

– Вот видишь, сосед, – прервав философские изыски, сказал Василий, – мне сам Бог помогает. Ко мне служителя Своего направил… Ты пойди, соседушка, помоги попу дошкандыбать до хаты, вишь, на нем лица нет, и в юбке своей он путается.

Пока Сергей Иванович с соседом вели отца Стефана в дом, Василий успел снять затертый пиджак периода позднего брежневизма и надеть белый халат того же времени и той же кондиции, на кармане которого было вышито: «МТФ 1 смена».

– Что случилось, отец святой? – приняв профессорский вид, спросил костоправ.

– Да вот, крыльцо… ступенька… – только и мог ответить священник.

Усадив больного на стул, Василий склонился над ногой батюшки, ловко расшнуровал ботинок и так же профессионально стащил его.

Нога заметно распухла.

– Ты, отец святой, какого года будешь? – продолжил задавать вопросы Василий, ловко и сноровисто ощупывая ногу сельского пастыря.

– Шестьдесят пятого, – ответствовал отец Стефан.

– А чего ж жены не завел, деток не заимел?

– Так целибат я.

– Это как? Целитель, что ли? – не отставал костоправ, продолжая свои непонятные манипуляции над конечностью батюшки.

– Да нет, – смутился отец Стефан, – это просто если до того, как стал священником, не женился и монашество не принял, то становишься целибатом. Уже матушку иметь нельзя.

– Вот как?! – изумился Василий. – И как же ты с этим горем справляешься, без бабы мужику ведь никак нельзя?

Отец Стефан, дабы уйти от совершенно ненужной и не нравящейся ему темы, решил перевести разговор в иную плоскость. Тем более что ему тяжело было думать над правильностью и доходчивостью своих ответов и одновременно следить за манипуляциями рук костоправа.

– Скажите, Василий, а что это за обозначение у вас на халате: «МТФ 1 смена»?

– Это, отец святой, баба моя на молочной ферме работала, в первой смене и… – В этот момент Василий резко сжал руками ногу священника и со всей силы крутанул стопу, в которой что-то резко щелкнуло.

Батюшка взвыл.

– И вот оттуда халат и принесла, – закончил, улыбаясь, местный костоправ.

Отец Стефан, вытирая со лба, усов и бороды обильный пот, по инерции произнес:

– Чужое грех брать. Восьмая заповедь Божия – «Не укради».

– Какое чужое, отец святой? – абсолютно искренне огорчился Василий. – Совхозный это халат, с фермы, а чужого я отродясь не брал!

И в сердцах обидчиво закончил:

– Нет чтоб за ногу поблагодарить, так он мне грехи выдумывает.

Отец Стефан только теперь понял, что боль утихает и, главное, нога точно в соответствии с анатомией расположена, а не наперекосяк.

– Да вы меня простите, Василий, может, я не понимаю чего. Не знаю, как вас и благодарить. Век молиться буду! – запричитал батюшка.

Василий с полностью поддерживающим его Сергеем Ивановичем сменили гнев на милость и ответствовали, что со священника они денег никогда не возьмут, а вот если по стопочке за его здоровье, то с превеликим удовольствием…

Давно зажила вывихнутая священническая нога, раскаялась и забросила свое ремесло после внушений, бесед и проповедей бабка Фрося, но трудно и сложно отцу Стефану по сей день объяснить, где заканчивается «мое» и начинается «чужое». Видно, как Моисею, лет сорок придется ждать и учить. Пока не выветрится…

Таможенный эксклюзив

Как известно, у отца Стефана было под началом два прихода. Один в поселке, носящем гордое определение «городского типа», а другой – в забытой людьми и районной администрацией деревеньке.

В деревеньку эту батюшка заглядывал регулярно, но не часто, так как особой надобности в службах не было по причине отсутствия на них молящихся. Да и вести богослужение с единственным деревенским пономарем-помощником было сложновато. Диалог какой-то выходил, а не богослужение. Поэтому небольшой старенький домик, переоборудованный под церквушку, все называли молельней, тем более что отец Стефан в ней молебны и пел, да водичку освящал, а еще панихиды служил.

Панихида и водосвятный молебен – обычно наиглавнейшие службы в провинциальной глубинке, хотя богословы с этим и не согласны. Наш настоятель двух храмов изначально мыслил одинаково с богословами, но постепенно богословие отца Стефана интегрировалось с местными требованиями и условиями.

Нет, он прекрасно понимал и даже постоянно проповедовал, что выше литургии нет моления, но, как ни кивали утвердительно бабушкины платочки на слова настоятеля, на литургию являлся лишь пономарь.

Родственников же помянуть да водичку освятить приходили все, кто еще мог до церквушки дойти. Причем не просто приходили, а вместе с тарелочками и блюдечками вареного риса (кануном, по-местному), приносили также продукты «на церкву», то есть батюшке. Отец Стефан сутяжным и меркантильным не был, но даже его целибатную сущность чем-то кормить было надобно, да и на главном его приходе, в поселке городского типа, продукты эти были насущно необходимы по причине регулярных церковных обедов для причта и неимущих.

Смущало отца настоятеля это преимущество «второстепенных» служб над основной и главной, и он постоянно занимался самоукорением, а также поиском нужных слов, примеров и доказательств, чтобы побороть доморощенную, местечковую богословскую мысль.

После долгих размышлений и раздумий решил батюшка собранные на два подсвечника деньги потратить на книжки, брошюрки, иконки, видео- и аудиодиски и прочие церковно-лавочные принадлежности, которые, по его мнению, должны были все же освежить увядшие богословские познания прихожан.

Нельзя сказать, что в церковной лавке подобных изданий и изделий не было. Были. Но в то время на епархиальном складе данный «товар» имел столь неказистый и непривлекательный вид, что особого любопытства ни у кого не вызывал, да и цены на него были отнюдь не для поселков и деревень.

Практически рядом с приходом отца Стефана проходила недавно появившаяся граница между двумя крайне независимыми государствами¹, за которой располагалась уже иная православная епархия. В деле снабжения церковной утварью, свечами, облачениями, книгами и прочим товаром церковно-приходского свойства соседи были в полном превосходстве, поэтому местные настоятели потихоньку подкармливались у соседей, за что периодически получали нагоняи от собственного архиерея… Впрочем, недовольство родного владыки всегда покрывалось его любовью к им же рукоположенным чадам, а соседний архиерей, видя наплыв из-за кордона, тут же издал негласный указ: «Хохлам на 20% дороже», чем несказанно улучшил благосостояние собственной епархии.

Как бы там ни было, на межгосударственных отношениях данный прецедент никак не сказался, а вот таможня встала перед дилеммой: с одной стороны, Церковь одна, но с другой – государства разные. Прописывать же законы по перемещению церковных принадлежностей никто не решался ни с той, ни с другой стороны, поэтому все зависело от понимания таможенниками принципа: «Вас накажешь – Бог накажет».

Большинство понимало верно, по-православному, но встречались и эксклюзивы, твердившие о подрыве национальных экономик, интересов и культурных ценностей.

Отец Стефан был абсолютно уверен, что заграничные миссионерские приобретения не могут подлежать никакому таможенному контролю, тем паче что как по одной, так и по другой стороне границы обличья граждан абсолютно одинаковые, языки схожие, менталитет ничем не отличается.

К сожалению, батюшка ошибся. Ему именно эксклюзив в фуражке с зеленым околышком и попался, причем как на той, так и на этой стороне.

Дело в том, что нашему настоятелю двух храмов, как он сам решил, несказанно повезло. Наряду с иконками, крестиками и разнообразной красиво изданной литературой, он приобрел парочку ящиков местного и потому дешевого кагора и упаковку покрывал, которыми в последний путь укрывают усопших.

До края загруженный жигуленок, вытребованный батюшкой у председателя поселкового совета, урча и пыхтя, въехал под таможенную арку и замер, ожидаючи пропуска в родное государство.

Таможенник попался молодой, крайне выглаженный и выбритый, с лицом государственной ответственности и международной значимости. Мельком оглянув пакеты с книгами и иконами, он, указывая на ящики с вином, заявил:

– Провоз разрешен не более двух литров.

– Так это же вино не для питья, а для причастия! – возмутился отец Стефан. – Оно и за вино считаться не должно.

– Да хоть в бензобак его используй! Нельзя более двух литров, – отрезал таможенник и добавил: – Давайте машину на штрафплощадку и идите к начальству разбирайтесь.

Пылая праведным гневом, поднимался отец Стефан на второй этаж таможенного стеклянного корпуса, сочиняя по дороге пламенную речь, обличающую недопустимость подобного отношения к Церкви вообще и к священнику в частности. Сочинить практически успел, но главный таможенник, видимо уже предупрежденный по рации о злостном нарушении государственной границы, смиренно выложил перед оторопевшим батюшкой красную папку «Ограничений и запрещений».

– Видишь, отче, тут написано: «Алкоголь (вино, водка, коньячные изделия) – не более двух литров». Я ничего сделать не могу…

– Да как же не можете! – возмутился батюшка. – Мы же – Церковь одна, да и не алкоголь это.

– Как это не алкоголь, отец святой? Вино отродясь алкоголем было и есть.

«Помоги, Господи!» – взмолился в уме отец настоятель и тут же выдал:

– А я вам докажу… – и почти бегом ринулся к машине. Быстро достал бутылку и, развевая-разбрасывая по сторонам полами рясы ошеломленных таможенников, взлетел к начальнику. – Вот смотрите. Количество градусов – восемнадцать, сахара восемнадцать процентов и на свет, – отец Стефан поднял бутылку к висевшей лампочке, – не просматривается.

– Ну и что? – уже с неподдельным интересом спросил главный таможенник данной местности.

– А то, – ответствовал батюшка, – что если бы это было лишь вино, то была бы разница в градусах и сахаре, и лампочка бы сквозь бутылку просвечивалась.

Начальник пристально посмотрел на священника, а затем нажал кнопку селектора:

– Миш, возьми мой мотоцикл и смотайся в универсам. Купи бутылку кагора и мигом ко мне.

На другом конце селектора хмыкнули и задали вопрос:

– А закусь?

– Я те дам «закусь»! Делай, что говорю.

Минут через пятнадцать в дверях начальственного кабинета появился взлохмаченный Мишка с бутылкой кагора.

Начальник молча забрал у него бутылку и уставился на этикетку, затем поднял бутылку вверх к электрической лампочке.

Во время этих манипуляций отец Стефан шептал молитву, а Мишка, ничего не понимая, изумленно смотрел распахнутыми глазами на начальника.

– Слушай, батюшка, – обратился к священнику главный таможенник, – а ведь ты прав. Тут и свет видно, и цифры разные.

При этих словах отец Стефан выдохнул и перекрестился, у Мишки же челюсть поползла вниз, чтобы так и остаться. Священник благодарил Бога за удачную мысль, а Мишка был уверен, что поп начальника с ума совратил…

Руководитель таможни лично проводил священника к машине, поблагодарил за подаренную бутылку настоящего кагора и… открыл границу.

Выруливая с одной таможни и заруливая на другую, которая присоседилась рядышком, отец Стефан улыбался во весь рот и радостно пел песнь Амвросия Медиоланского «Тебе, Бога, хвалим…».

Как оказалось, рано пел. Родные таможенники приготовили батюшке сюрприз, о котором он до сих пор рассказывает с придыханием и только тогда, когда попросят.

Наша граница была обустроена скромнее, без двухэтажных излишеств, турникетов и телекамер. Тех, кто въезжал в страну родную, как правило, лишь окидывали взглядом и пропускали без обычной для иностранцев строгой проверки. Чем отец Стефан не угодил, непонятно до дня нынешнего, но как он думает, – слишком широко улыбался.

Таможенник приказал открыть багажник и, полностью проигнорировав два ящика с настоящим кагором, указал на пакет с сотней покрывал, столь необходимых для последнего пути батюшкиных прихожан.

– Это что?

– Покрывала.

– Почему так много?

– Так спрос большой.

Таможенник пожевал губами и четко, отделяя слово от слова, выдал следующее:

– Вы, гражданин отец священник, своим торгашеством наносите урон экономике государства, в котором живете.

Отец Стефан даже слова молитв позабыл. Он ошарашенно смотрел на местного Карацупу и не знал, что ответить.

– Вам, как работнику культа, должно быть стыдно заниматься спекуляцией, – продолжал таможенник, постепенно повышая голос, так как вокруг стали собираться прочие стражи порядка.

Отец Стефан молчал.

– Вот скажите, зачем вам в церкви столько покрывал? – вопрошал таможенник. – Каждый день банкеты устраивать?

Тут батюшкин голос и прорезался…

– Банкеты?! Да это покрывала покойников в гробу покрывать.