Зимы в низине на мизинец,
В ручье – на донышке весны.
Туман в разорванной штанине
Вздремнул за кочкой у сосны.
В тиши безвременья иголки
На ёлках спрятали капель.
Без солнца блеклые осколки
Ждут повода нырнуть в купель.
Трухлявый пень средь мокрых листьев
Уныло смотрит свои сны.
Как он берёзкам по монисте
Дарил в преддверии весны.
Вечор меня встревожил странный взгляд,
Скользнувший в душу на балу в Собраньи.
Я погрузилась в дьявольский обряд,
И свечи закружились в заклинаньи.
Лица не помню. Офицерский чин…
Как глянул, и душа моя заныла.
Ему я подчинилась без причин…
И сладкой показалась эта сила.
Вдруг вспыхнула ушедшая любовь…
Мажорной нотой реквием на тризне.
Они меня тревожат вновь и вновь…
Воспоминанья моей прошлой жизни.
Моя свеча ещё не догорела,
Хотя, уже бывает, что коптит.
Сквозняк её тревожит то и дело,
И мрак ночной за шторою не щит.
Мы с ней немало песен написали
Весёлых, грустных, нежных и смешных,
Манящих в Свет и неземные дали
На битву против пришлых и чужих.
Огонь свечи мне согревает душу,
Он как маяк зовёт издалека.
Среди миров родной кусочек суши,
Хранящий чистый свет из родника.
В сочельник давеча гадала,
Приблизив к зеркалу свечу,
Но слов заветных было мало,
Не слышал он, о чём шепчу.
Мелькали призрачные тени,
Мерещился желанный лик.
Мою мольбу о сладком плене
Никто за гранью не постиг.
К утру растаяли надежды,
Как воск оплавленной свечи.
Мы врозь. Меж нами грань, как прежде.
Ты, зеркало, о том молчи.
Когда снега закроют перевалы,
Устанут спорить вьюга и метель,
Оближет солнце ледяные скалы,
Закат скользнёт в пушистую постель.
В ущелье затаится до вечерни,
Укрыв в снегу багряное крыло.
Вздремнёт, пока не явится соперник —
Рождённому Венерой повезло.
Восход главенствовал средь сводных братьев,
Всегда любимчиком у Света был.
И для отца он с лучезарной ратью
Из плена тьмы день новый приводил.
Закату только проводы вверяли.
Своим крылом полнеба окропив,
Он помогал уйти в иные дали
Всем дням, кто был покладист иль строптив…
Зевнув, Закат зарылся под перину
Воспоминаний летней синевы.
В мечтах сомненья робкие отринув,
Что он не мог быть первым для молвы.
У предков были Карачун, да Холод,
Задира Зимник и родной Мороз.
Всяк делом занимался и был холост,
А с Марой не заигрывал всерьёз.
Все старцы были с белой бородою,
Любили белый снег и синий лёд.
Лишь на морозе нос краснел порою
Или когда метелица поёт.
Цвет крови в одеяньях не любили.
Небесно-голубой всегда пленил.
Да и Морозко в красный не рядили…
Храни традиции, славянофил.[3]
Орлы на небосклоне стали редки,
Но воспарит один в ночной тиши.
Он – символ завещаний наших предков,
Кон русской справедливости души.
Поверь, и ты увидишь на восходе,
Как он раскинет крылья в вышине.
Разбудит прежний дух в своём народе,
Живущем ныне, как в чужой в стране.
Волхвы нам предрекали ночь Сварога,
В славянских рунах мудрость запеклась.
Уж пришлые скребутся у порога,
Решив покняжить над Россией всласть.
Под Рождество занялся снегопад,
К полуночной дорожки к храму спрятал.
Мне показалось, был бродяга рад,
Крутиться подле дьякона с лопатой.
Тот что-то бормотал себе под нос,
А, может, распевал речитативом.
Иль вопрошал к Создателю всерьёз,
Чтоб сделал тот проказника учтивым.
Но снегопад не думал уступать,
Казалось, стал подначивать фальцетом.
Лишь ухмыльнулся дьякон – «Ах, ты ж, тать…»
И забасил «храни нас бог» дуэтом.
Сакральная седмица началась,
На Карачун солнцеворот приходит,[7]
И Коляда берёт над солнцем власть,
Хотя и позабыт в своем народе.
Великий пост очистит нашу плоть,
А душу – покаяние и щедрость.
Сварог подарит мудрости щепоть,
Чтоб бедность не считали за ущербность.
А в русской печке пахнет каравай,
Заполнив дом божественною силой.
Плесни по чаркам, свечи зажигай,
Ты Карачун обязан встретить с милой.
Мне припомнился нынче тот взгляд,
За окном, где стояли цветы.
На хозяйке был скромный наряд,
Кружевной с голубым чистоты.
За окном тихо время течёт,
Там душа обретает покой.
Словно ходиков слышу отчёт,
Округлённый стеклянной стеной.
За окном на столе стынет чай,
И во взгляде полощется синь.
Мне припомнился он невзначай,
Ты печаль моя давняя сгинь.
Однажды бог послал свежайшего зефира,
И чашку крепкого цейлонского чайку.
Я ощутил себя халифом из Пальмиры
В беседке с Лилией, подобной мотыльку.
Она была робка, спокойна, молчалива…
Стеснялась, даже не смотрела мне в глаза.
Нельзя сказать, чтобы она была стыдлива,
Но взгляд с зефира не сводила стрекоза.
Вздохнув, я вазу пододвинул к ней поближе,
Ей глянулся кусочек в блюдце у меня.
Остолбенев, похолодел я до лодыжек,
Ужель не устою? Какая размазня!
Лукавая улыбка сердце поразила,
И замерло оно – похоже, уступлю.
Безжалостно все тридцать два она вонзила…
С тех пор зефир и лилий больше не люблю.
Надев хозяйские очки,
Пёс понял – главное оправа.
На шею орден, бант, значки,
И можешь властвовать по праву.
Погромче лай на молодняк,
Молчи покорно пред бульдогом,
Кропай законы для дворняг,
Хотя и не владеешь слогом.
В очках почти английский дог,
В чужом дворе заслужишь будку.
Тебя не пустят на порог,
Но охранять доверят «утку».
Обрывки неуслышанных молитв
Листвою опадают в полнолунье.
И чья-то боль потом ещё болит,
Забившись в уголки души колдуньи.
Наверно просьбы были тяжелы,
Коль не поднялись в светлые чертоги.
А может быть, корысти кандалы
Не спрятать под затейливые тоги.
Лукавство отвергают небеса,
Листвою в полнолунье возвращают.
Колдуньи чуют эти словеса.
Как столько боли души их вмещают?
Багрянец осени сменился белым снегом.
Как след помады, он растекся по стеклу.
Бокал дождям ушедшим виделся ковчегом
Собой укрывших всех, скучавших по теплу.
Межвременье, как сон, с неясными чертами
О бабьем лете память всё ещё хранит.
Ранимой вазы горло сдавлено следами
Попыток удержать, что душу так теснит.
Черед зимы пришёл отныне светом править,
И знойный красный цвет покинет этот мир.
Не белым саваном, а чистотою прави
Снега укроют Русь от всяческих проныр.
Забытьём занесённые лица
В уголках молчаливой души,
С отболевшим годами хранится,
Как упавшие в подпол гроши.
Зазеркалье былых кривотолков
И засохшие в вазе цветы.
Вдруг сложились в витраж из осколков
Тишиной из чужой суеты.
Засверкали овальные грани,
Синевою наполнив рассвет.
Перечитанных воспоминаний
И родней, и дороже мне нет.
Наши ангелы это мы сами,
Только там – в параллельных мирах.
Мы общаемся странными снами
Или в таинствах и ворожбах.
Берегут наши души от гнева,
От обид и нечаянных слёз,
От коварных советчиков слева,
Глупость шепчущих часто всерьёз.
Ты на правом плече, мой хранитель,
Только образ земной твой иной.
Ты души моей грешной обитель,
И твой голос до боли родной.
Живущим на два дома нелегко,
И там и тут своим казаться должен.
В душе родное спрятать далеко,
Уверовав, что путь такой возможен.
Чужим поклясться в верности своей,
Смотреть в глаза, чтоб сердце замирало.
Ничем не отличаться от гостей,
Спешить назавтра в суету вокзала.
Тепло одних, меняя на других,
Рубашку, словно кожу, ловко сбросив.
Врагами громко называть своих,
Наивно веря, что они не спросят.
Ошалев от русской крови,
Что дымится на полу,
Первый консул хмурит брови,
Разглядев меня в углу.
Стражник меч свой обнажает,
Тычет лезвием в лицо.
Сборщик податей кивает
На фамильное кольцо.
Ярость чиркнула огнивом,
Пальцы сжал в кулак с кольцом.
Дзуки справа был красивым,
Я когда-то был бойцом.
Вороньё над отчим домом
Души предков вкруг со мной.
Время стать и мне фантомом.
Пусть. Приму последний бой.
Где-то в хрониках Акаши
Сохранят судьбу мою —
Был поэтом, став постарше,
Как солдат, погиб в бою.
Однажды из лощины липких снов,
Влекомая предчувствием созданья,
Явилась чистота изящных слов,
Готовая к лишеньям и скитаньям.
Блуждая в душах ещё полных грёз,
Полузабытых в детстве обещаний,
Она сама поверила всерьёз,
В пророчество наивных заклинаний.
Что красота спасёт безумный мир,
Что справедливость в нём восторжествует.
Что глас её забытый, как клавир,
Звучанием безумных очарует.
Пустив всё золото по ветру,
Вдруг обнажилась перед ним.
Застыла. Только дрожь по веткам.
Туман прикрыл плащом своим.
Роса о прошлом прослезилась,
Душа растратила тепло,
Но гордость отвергает милость,
Простила всё, что обожгло.
Он был напорист майской ночью
В июле ласков, как дитя.
А, став грозой, рвал небо в клочья,
Дубы к ногам валил шутя.
Теперь, смущаясь, плешь скрывает,
Смыл краски мой индейский вождь.
В каком-то сером малахае
К берёзке льнёт осенний дождь.
О проекте
О подписке