Зиновьев выделяет типы социальных объектов: социальный атом – человек, человеческие объединения, социальные объединения – сознательные объединения людей для совместных сознательных действий. Сложные социальные объекты суть комбинации социальных «атомов», воспроизводящие основные черты этих «атомов»^[18].

Внимание логической социологии концентрируется на социальных объектах особого рода, которые Зиновьев называет «человейником». Этот термин введен им как экспликация, то есть уточнение, терминов «общность», «общество», которые, как известно, не отличаются ясностью и однозначностью вкладываемого в них смысла. Материалом, из которого состоит человейник, являются люди и все то, что создается и используется ими для существования: орудия труда, жилища, одежда, средства транспорта, технические сооружения и прочее. В логической социологии материал человейника принимается как данность. Ее внимание сосредоточено на организации материала, то есть на способах, формах, типах социальной организации людей как социальных атомов. В этом смысле логическая социология есть теория социальной организации человейников.

Следует отметить, что, проверяя логикой социологию, вообще любую теорию, претендующую на научность, Александр Зиновьев был далек от того, чтобы быть в этом вопросе пуристом. Он в полной мере сознавал, что реальное познание не всегда укладывается в каноны, предписываемые логикой, что в иных случаях для прояснения предмета исследования, лучшего понимания смыслов используемых терминов, приходится прибегать к средствам, приемам познания, не отвечающих требованиям логической строгости.

«Человейник» – это не только понятие, но и образ, основанный на таком художественном приеме, как метафора. Использование такого, не научного приема, помогает получить начальное представление о предмете исследования, базирующееся на вполне определенных ассоциациях, рождаемых соединением слов «человек» и «муравейник». Задача исследователя в том, чтобы трансформировать образное представление в ясное понятие, сформулировать его логически строгую дефиницию. Зиновьев решает ее, выделяя необходимые и достаточные признаки, которые в совокупности характеризуют человейник в качестве объединения, рождающего человеческую форму бытия.

Одна из ключевых методологических проблем социального познания – сама его возможность как познания объективного. Известно, что споры вокруг этого идут до сих пор.

Немало ученых, которые связывают объективность социального познания с применением в нем количественных методов. При таком подходе подлинно объективной и, следовательно, научной оказывается прикладная, конкретная социология.

Александр Зиновьев невысоко оценивал эвристическую значимость и информативность таких построений. Прежде всего потому, что эмпирические данные, собранные и обработанные посредством определенных технических (математических) теорий, либо давали довольно банальные выводы, либо вызывали сомнение в качестве основы для серьезных обобщений. Для таких обобщений требуется соответствующая теория, которую невозможно построить в рамках эмпирической социологии. Ибо она должна содержать термины и высказывания (положения), которые не сводимы (не редуцируемы) к терминам и положениям эмпирической социологии.

Методы эмпирической социологии, считает Зиновьев, в принципе не годятся для описания структуры человеческих объединений, выявления законов функционирования и развития социальных систем, их институтов, таких, например, как общество, государство, власть, как классы, социальные группы, партии и прочее. Зато применяемые в эмпирических социальных исследованиях методы нередко с успехом используются как средства манипулирования сознанием людей.

Преклонение конкретной социологии перед «цифирью» Зиновьев назвал «террором эмпиризма». «Изобилие величин стало не столько средством достижения истины, сколько средством достижения ее сокрытия»^[19]. Это замечание А. Зиновьева сохраняет свою актуальность до сих пор.

Другая проблема, рождающая сомнение в принципиальной возможности построения социальной теории, которая бы являлась объективной в том смысле, в каком мы говорим об объективности естественнонаучных теорий, заключается в изначальной детерминации исследователя его ценностной ориентацией, культурой, к которой он принадлежит, групповыми интересами и т. п. Марксизм, утверждающий, что истинное социальное знание есть привилегия передового класса, номотетические и идиографические методы, понимающая социология, культурно-цивилизационная социология, герменевтика, концепция идеального типа Макса Вебера, постмодернизм с его концепциями языковых игр и нарратива – все эти течения и школы фактически отказывают социальному познанию в объективности в научном значении этого термина.

В отличие от них Александр Зиновьев исходит из того, что объективное социальное познание возможно. Он считает, что в совокупности многообразных социальных позиций (ролей), задающих траекторию поведения индивида в человейнике, есть такая позиция, которая предопределяет сторонне-объективный взгляд на социальную реальность. Это позиция аутсайдера, человека, который сознательно «очистил» свое сознание от доминирующих ценностей, господствующих целевых установок, отказался от жизни по правилам, навязываемым обществом. Это то, что в «Зияющих высотах» Зиновьев охарактеризовал как неучастие в борьбе^[20].

Далее, сама общественная жизнь содержит моменты, которые требуют объективных знаний. В результате чего производство истинных знаний об обществе выступает как условие самосохранения общества. Естественно, в ходе познавательной работы, наряду с истинными знаниями, производится огромное количество ложных знаний. Но важно то, что истинные социальные знания тоже производятся^[21].

Объективность социального познания обеспечивается также применением специальных инструментов социального познания, отвечающих требованиям логики. Они «работают» в социальной сфере, поскольку имеется принципиальная возможность применять их по отношению к истинным знаниям.

Немаловажное значение имеет также изживание того, что вслед за Ф. Бэконом, можно назвать «идолами», искажающими познание. Основных «идолов» социального познания, согласно Зиновьеву, два: смешение идеологии и социальной теории; тенденциозность, субъективизм в социальных науках.

Фундаментальным положением логической социологии Александра Зиновьева является постулат, согласно которому законы образования сложных объединений, как и вообще социальные законы, универсальны. Это значит, что данные законы действуют всегда и везде, где имеют место соответствующие им определенные условия. Например, фундаментальный закон дифференциации объединения на тех, кто выполняет функции управляющего органа (мозга, сознания) и тех, кто выполняет функцию управляемого тела, имеет силу и в отношении объединений, состоящих из нескольких человек, и в отношении объединений сотен миллионов^[22].

Социальные объединения сохраняются и эволюционируют благодаря сознательно-волевой деятельности людей. Но это не значит, что эта деятельность носит произвольный характер. Существуют определенные объективные законы, с которыми люди вынуждены считаться в своей жизнедеятельности. Эти законы объективны в том смысле, что не зависят от того, знают о них люди или нет. И что бы люди ни предпринимали, они не в силах отменить эти законы.

Объективность социальных законов вовсе не означает, будто люди не могут совершать поступки, не считаясь с ними. Могут, и часто делают это. Но сами законы от этого не перестают существовать^[23]. Например, чтобы сложное объединение, скажем, страна, могла существовать как единое целое в течение длительного времени, нужно, чтобы ее органы управления постоянно пополнялись людьми, способными успешно выполнять управленческие функции. Это выполняется далеко не всегда. Но оттого, что закон нарушается, он не перестает быть законом. Его нарушение в течение длительного времени всегда приводило к распаду страны. И это есть неопровержимое доказательство объективности данного закона, невозможности его отмены.

Стоит, однако, задуматься, не прав ли А. Зиновьев, полагая, что и природные и социальные законы, которые определенным образом связывают между собой эмпирические явления, тоже материальны, хотя наблюдать их невозможно – для обнаружения их нужны особые познавательные операции. Материальные объективные универсальные законы – вот истинные тираны человечества, от которых оно не избавится никогда, ни при каких обстоятельствах. Отсюда следует пессимистический вывод: «В мире никогда не было, нет и не будет общества всеобщего благоденствия – не по произволу каких-то злоумышленников, а в силу объективных законов бытия»^[24].

Отчасти этот вывод перечеркивает всю активную, критическую и созидательную деятельность Зиновьева как революционера в науке и общественной жизни. Ведь мало о ком с такой же определенностью, как о Зиновьеве, можно сказать: «Его сознание – воплощение воли, упорства, пытливости, проницательности, проектности, фантазии, способности противостоять общепринятому». Ведь в горчайшем выводе А. Зиновьева отрицается не только наукообразная коммунистическая утопия Маркса, но и Октябрьская революция, вообще все революции – и социальные, и научные и технические.

В чем же дело? Что произошло с мыслителем? А произошло то, что происходит с каждым великим деятелем. Он «перешагивает через самого себя», – как говорил Маяковский, – когда он вступает в новый этап своего творчества. Если он почувствует необходимость, он готов отказаться от самого себя. Посредственностям это не дано.

В отличие от профессионалов, отечественных и зарубежных, А. Зиновьев сосредоточил свое исследовательское внимание на вечных основах человеческого существования, так как именно «основы» и есть истинный предмет его логической социологии. Сам автор избегает отождествлять логическую социологию с социальной философией, но по существу его логическая социология есть социология в расхожем представлении о ее предмете и назначении и социальная философия в наиболее возвышенном и утонченном ее варианте.

Едва ли не самым интересным и ценным требованием к новой социологической теории, которое выдвигает ее создатель, состоит в том, чтобы «логическая социология была наукой не описательной, а изобретательной»^[25]. Аналогом логической социологии в искусстве является творчество художественного авангарда начала XX вв. – творчество Пикассо, Клея, Магритта, Аполлинера, Кафки, Шёнберга на Западе, Филонова, Татлина, Маяковского, Хлебникова, Платонова, Шостаковича в России. Искусство всех их не изобразительное, не описательное, а изобретательное.

Помимо изобретательства к методам логической социологии относится метод мысленного эксперимента, блистательно примененный Марксом в «Капитале». Надо сказать, что А. Зиновьев мастерски владел этим методом.

Философия с тех пор, как она существует, самоопределялась не только как квинтэссенция мышления, но и как двигатель истории, фактор прогресса человечества. Но в социокультуре России традиционно преобладало негативное отношение к прогрессу как якобы основному атрибуту истории^[26].

Зиновьев унаследовал эту позицию. Логическая история в той мере, в какой она выступает как любомудрие, выступает у него как философия социума, когда-то и как-то возникшего и с тех пор не претерпевшего существенных перемен: «Не изучение конкретной истории дает ключ к надежному пониманию социального объекта, а наоборот, изучение сложившегося объекта дает ключ к научному пониманию конкретного исторического процесса, его формированию»^[27]. Далее он говорит, что логическая социология «ориентируется на изучение и логическое описание лишь того, что можно наблюдать в настоящем, современности; ее задачи – теоретическое осмысление результатов наблюдения существующей реальности»^[28].

Опираясь на базовые идеи будущей логической социологии, Зиновьев уже в начале 70-х годов разработал основы своей теории советского общества как общества коммунистического типа.

В это же время у него назревает острый конфликт как с властью, так и коллегами по профессии. Его непохожесть в научных и политических взглядах, внутренняя независимость, самостоятельность, нежелание подлаживаться под кого-либо создали ему репутацию «внутреннего эмигранта», что само было вполне достаточным поводом для постоянного отказа ему в поездках за рубеж на международные научные конференции, симпозиумы, чтение лекций. Показывая гостям карту мира с непонятными значками, Зиновьев, шутя, называл ее «картой непоездок». Через некоторое время последовало его освобождение от заведования кафедрой логики на философском факультете в МГУ.

Зиновьев оказывается в идейной, психологической и творческой изоляции. Вместе с тем к нему, к его творчеству все больший интерес проявляет Запад. Переводятся его логические сочинения, поступают приглашения на научные форумы и на постоянную работу. В период 1971–1973 гг. Александр Александрович написал целый ряд публицистических статей, которые были опубликованы в Польше и Чехословакии, – эти страны тогда играли роль посредников между Россией и Западом. В эти же годы он часто выступал с лекциями на самые различные темы, и лекции имели ошеломительный успех.

Вследствие освобождения от заведования кафедрой, потери всех аспирантов и студентов, вынужденного сокращения лекций и освобождения от ряда обязанностей на работе у Зиновьева появилось свободное время, которое он мог безраздельно посвятить творческой деятельности, выходящей за рамки привычной профессиональной работы.

Вот таким образом сложились предпосылки для того, чтобы Зиновьев начал писать книгу, посвященную социальным проблемам, советскому обществу. Мысль о такой книге, как «Зияющие высоты», у него появлялась не раз и до этого. Теперь же эти условия были налицо, а потребность высказаться подмяла под себя все остальные соображения и отмела всякие сомнения. У него и название было для задуманной книги: «Зияющие высоты». Название, ставшее после публикации книги нарицательным, он образовал из выражения «сияющие высоты», к которым нас, советских людей, неутомимо призывали вожди-руководители^[29].

1974-й – год написания Александром Зиновьевым «Зияющих высот». Книга захватила его целиком и полностью. «Одержимость и опаленность дыхания – вот, пожалуй, наиболее точное определение тому состоянию, в котором мы находились тогда», – так охарактеризовала работу над книгой супруга А.А. Зиновьева Ольга. Зиновьев переживал работу над этой книгой так, как будто это был его последний боевой вылет на штурм важнейшего объекта противника^[30].

Одновременно все явственнее давало себя знать пристальное внимание к Зиновьеву со стороны органов государственной безопасности. В самом начале, когда Зиновьев только начал писать «Зияющие высоты», он зачитал несколько отрывков близкому другу. «К сожалению, – рассказывает Ольга Мироновна, – его импульс был ошибочен: “друг” оказался гражданином с безотказным советским чутьем на “запретное”. Он поспешил информировать соответствующую организацию о том, что Зиновьев сочиняет “разоблачительную книгу”.

Единственным и бескомпромиссным спасением была скорость. Надо было во что бы то ни стало опередить пресекающие меры органов. В общей сложности Зиновьев на написание книги потратил около полугода.

Условия, в которых писались “Зияющие высоты”, в значительной мере определили форму книги. От начала до последней точки не могло быть уверенности, что удастся написать большую книгу: ведь процесс создания мог быть прерван в любую минуту. Каждый фрагмент писался так, что, случись нечто непредвиденное, он смог бы стать последним. Потому книга получилась как сборник из нескольких самостоятельных книг, куда входили короткие произведения»^[31].

Зиновьев писал сразу, без исправлений, как есть, как изливалось и вырастало в объемный поток первого романа XXI века, – так назвала его восторженная пресса тридцать лет назад. Вся редакторская, критическая, корректорская работа выпала на долю супруги Ольги^[32].

Своим творчеством Зиновьев создал новый жанр социологического романа (социологической повести), в котором научно-социологические результаты излагаются в художественной форме. Понятия, утверждения, отчасти даже методы социологии используются как средства художественной литературы, а последние, в свою очередь, применяются как средства науки. Следует заметить, что глубокие писатели всегда тяготели к серьезной социальной теории. И тогда, когда ее не находили в готовом виде, они пытались сами восполнить этот пробел, чтобы создать полноценные произведения. А.А. Зиновьев органически соединяет одно с другим, его социологические романы принадлежат одновременно и к области науки, и к области художественной литературы. В результате этого ему удается, с одной стороны, интегрировать в социологическую теорию человеческий, индивидуально-личностный аспект жизнедеятельности, а с другой, изобразить индивидуальные человеческие типы, отношения между ними с учетом их глубокой социальной обусловленности. Социологический роман – явление культуры, требующее специального изучения^[33].