Мастер Ко прерывается, осматривает строй. Никто еще не понимает. Все они насмотрелись приключенческих боевиков, пошли в скауты, потом выбились по скаутской лестнице в разведчики и командиры отрядов, потом прошли вступительные испытания. Они, кстати, не такие суровые, суровостью испытаний и запредельными нагрузками ничего не решишь. Первичный отбор проходят еще в скаутском отряде, там годами доказывают скаут-мастеру и другим пацанам и девчонкам, что ты достоин. Что если тебя выберут разведчиком или командиром – отряд не сгинет, не оплошает, дойдет и вернется. Это не проверить никакими испытаниями, человек (еще маленький человек) проверяется в скаутах годами, в самых разных ситуациях, там он всегда на глазах самых строгих экзаменаторов – своих сверстников. Пацанский мир – он очень жестокий, в нем нет места жалости к тем, кто не справился, выбился из строя, подставил, кто не такой, как все, и этим гордится. Только те, кто сумел завоевать уважение и доверие, кто доказал – только из тех отбирают гардемаринов для дальнейшего обучения, которые здесь стоят перед мастером Ко. Но они еще не понимают… ничего еще не понимают…

Когда во время прошлых думских слушаний бюджет сверстать без дефицита не удалось – огромные деньги уходили на реинтеграцию Польши и Персии, там строили, восстанавливали, создавали нормальную жизнь, нужно было делать это быстро, чтобы никто не смел сказать, что раньше было лучше, – так вот, когда группа депутатов выдвинула идею сократить расходы на детско-юношеское воспитание, Его Величество, сам отслуживший и знающий, что к чему, отреагировал неожиданно резко. В отличие от своего всегда выдержанного отца он иногда взрывался и переходил на общенародный говор, неприемлемый в стенах Думы, – так вот, Его Величество пододвинул к себе микрофон и сказал: «Хороший садовник по необходимости обрезает ветки дерева – но нужно быть полным идиотом, чтобы начать обрезать корни».

Предложение не прошло.

Нет, не понимают…

– …Чтобы стать воинами, вам нужно научиться умирать. Только тот, кто каждую минуту, каждую секунду готов умереть – только тот воин!

Мастер Ко снова оглядывает строй. По-прежнему не понимают. Но поймут. Обязательно поймут…

– Разбиться на пары! Я хочу посмотреть, кто из вас чего стоит в рукопашной. Удушающие, удары в пах, скручивающие на шею запрещены. Остальное – можно. Деритесь так, как вы умеете драться! Начали!

– Я никогда не смогу…

Костяшки пальцев – грязное месиво, кровь, остатки кожи и крупный речной песок. Перед пацаном – большая бочка, наполненная этим самым песком.

– Сможешь… – мастер Ко улыбается, – боли нет. Забудь про боль, она тебе просто кажется. Боль – это всего лишь страх твоего организма. Страх перед этим песком. Скажи – разве ты боишься речного песка?

– Никак нет.

– Тогда начинай. Тебе осталось лишь четырнадцать раз. Боли нет, запомни это и повторяй про себя.

Боли нет… Боли нет… Боли нет…

И пацан снова втыкает кулак в грязное месиво песка.

Рядом стоит бочка с крупной речной галькой. Это – следующий этап.

– Автомат двухсредный специальный АДС «Морской волк»^[10] пришел на смену автомату «Морской Лев». В отличие от своего предшественника, он стреляет что под водой, что на берегу спецпатронами стандартной длины, для него не нужны два типа магазинов! Единственное, что должен сделать боевой пловец перед выходом на сушу, – это переключить тип работы газоотводной автоматики из положения «вода» в положение «суша». Вот здесь!

Капитан второго ранга Мирзаев, горец, каким-то чудом попавший в подразделение боевых пловцов и награжденный в мирное время двумя военно-морскими крестами, белозубо улыбается – и тут же взрывается криком:

– Если вы этого не сделаете, автомат откажет, а возможно, и разорвет. И тогда – лучше, если вас перережет пополам пулемет с берега, чем потом вы, разгильдяи, попадетесь ко мне в руки! Что встали – на позиции! Проверить переключатель среды – положение «суша»! Примкнуть магазины! Доложить готовность! Одиночными по движущимся целям – начали!

Мотобот. Траверз Поста святой Ольги. Сумрачное, серо-зеленое море, в лицо хлещет солеными брызгами ветер. Погода не сказать что хорошая. Мотобот, перегруженный за ватерлинию, стоит носом к волне, идет малым, когда идет особо сильная волна – вода перекатывается с носа до самой кормы. Прохладная, соленая стихия обитания «морских львов» – диверсантов-подводников.

Мичмана и старшины – настоящие, с острова Русский, живые, во плоти, – надев свои акваланги, проверяют акваланги курсантов. За каждым закреплен свой курсант, каждый идет в паре, отвечает за своего курсанта – иначе нельзя, сдуру кессонку^[11] только так можно схватить. Море шуток не любит и не воспринимает.

Гардемарин Островский идет в паре с мичманом Тишко – белозубый, как и все боевые пловцы^[12], он проверяет в последний раз регуляторы смеси на аппарате гардемарина.

– Во-о-от так. Лучше два раза перепроверить, чем потом в госпитале с кессонкой валяться. Сколько будет твоя декомпрессия при погружении на сотку на пятнадцати метрах?

– Четыре минуты по таблице Хана, господин мичман!

– Молодец. А смесь?

– Двенадцать на пятьдесят шесть!

– Снова молодец. Но лучше на такую глубину не лазать. Не хрен там делать.

И мичман задорно подмигивает.

– Двинем сегодня на спуск?

– А командование?

– А хрен с ним… Все равно вертолет раньше двадцати двух не придет.

На заливаемую солеными потоками воды палубу выходит старший инструктор Безбородько, он обладает каким-то поразительным умением держаться на палубе раскачивающегося мотобота без рук. В руках – мегафон.

– Личному составу – на исходные! – раздается над волнующимся морем.

Маску на рожу, регулятор в крайнее положение – смесь пошла, ты уже на «искусственном дыхании». Слегка закладывает уши. Чуть ли не ползком гардемарины перебираются к своим инструкторам – те уже сидят на бортах мотобота, спинами к морю. Все это сильно напоминает, как птицы садятся на провода, собираются на них перед тем, как лететь в дальние края. Чтобы не вывалиться так за борт, тем более что полные баллоны тянут тебя в бездну, а мотобот шатает, – курсанты держатся изо всех сил.

– Сброс!

Мгновение полета – и прохладная пучина принимает их в свои объятья.

Лазаревская. Спуск к порту, к спортивной гавани. Гомон, пахнет рыбой, как и во всем Владивостоке. Полно рыбных кафе, икрой здесь можно разжиться по цене в три, а в сезон – в двадцать раз дешевле, чем в Санкт-Петербурге. Много машин, если подняться повыше, то будет виден громадный мост адмирала Макарова – мост на остров Русский. С тех пор как его проложили, там полный бардак и рассекречивание объектов, принадлежащих диверсионной службе Флота Тихого океана. Полным ходом строится еще одна база как раз рядом с Постом святой Ольги, это оттуда они сегодня ходили в море.

Гардемарин вместе с мичманом сегодня – по выходной форме, гардемарину она не положена, но баталер сварганил, у хорошего баталера всегда найдется запас. Форма – это одно из непременных условий, без нее на спуске ловить нечего. Второе непременное условие – это хорошо подвешенный язык и богатое воображение.

Рядом – две барышни, обеим – лет по шестнадцать. Последний курс гимназии. Прямо в форме – темно-синие платьица, белые носочки. В руках у дам китайские коктейли, их «устроил» хорошо все понимающий Ван – хозяин сего почтенного заведения, из-за этих коктейлей в его заведении всегда не протолкнуться – и все парами. Все дело в том, что пьется коктейль как легкое вино, а вот последствия от него куда серьезнее. Мичман предупредил своего молодого, неопытного напарника, чтобы больше четверти стакана он ни в коем случае не пил, а при необходимости – незаметно отливал, и даже показал, как это незаметно делать. Сказал он и еще кое-что, что я здесь приводить не буду – уши повянут, если вы, конечно, не моряк.

Сегодня мичман в ударе – барышни зачарованно внимают его рассказу о «крайнем» заходе в Токио, как он попал в дурной квартал и еле выбрался оттуда, преследуемый разъяренными якудза, японскими бандитами. Корабль уже отвалил от пристани, и ему пришлось прыгать в воду – и там отдали шторм-трап и подняли его – все это под пулями. Ну и… комендоры корабля внакладе тоже не остались. Гардемарин Островский уже достаточно «в теме» по флотским делам, чтобы понять – мичман врет. Но красиво врет!

Мичман дважды кашляет – готовность. Предложить барышням прогуляться по набережной должен именно он, у него еще полудетское лицо, и его приглашение не вызовет подозрений, не то что приглашение взрослого мужика. С набережной можно сойти на пляж – а там и домики купальные на самом краю есть. Пустые…

Ночь. Свет фонарей на мокром песке, крики. Тяжелое дыхание и вязкий сырой песок под ногами…

– Падлы… Давай, салага, туда… Бегом!

– Господин мичман, я китель забыл.

– Черт… Поздно уже, побежали…

С обратной стороны, у мыса, по заброшенной дороге продвигается внедорожник, фара-искатель жадно шарит по пляжу. Сине-красная круговерть над кабиной.

– А, черт…

Мичман остановился так, что песок полетел, затравленно глянул на полицейский внедорожник. Путь к пригороду был перекрыт.

– Ну, салага, сдаемся? Или еще повоюем?

Гардемарин Островский сел на песок рядом, тяжело дыша. Безумие какое-то, вторая в его жизни девчонка – и тут такое. Собственные полицейские их травят, как волков.

– Что скажешь?

– Воюем…

Луч мазнул краем по ним, прошел мимо. Потом остановился – и хищно метнулся к ним.

– Вон они!

Гардемарин Островский затравленно глянул на далекие огни острова Русский. И – отчаянно бросился в воду.

– Вот следы, господин исправник.

Толстый, карикатурно усатый исправник присел на мокром песке, зачем-то потрогал вмятины от ног руками. Проследил их взглядом – до кромки воды.

– Ушли, сукины дети. По воде ушли… – раздосадованно сказал он.

К группе полицейских и служителей пляжа подбежал молодой, курносый жандарм, на коротком поводке у него нервничала овчарка.

– Господин исправник…

– Поздно… – сказал огорченно исправник проводнику СРС^[13], – если, конечно, твоя псина с воды не умеет следы читать. Пойдемте.

Остров Русский…

Твердыня, прикрывающая Владивосток с моря, больше половины которой отдано в распоряжение флота. В тридцатые тут были поставлены орудия береговой обороны, сейчас их не было – но остров не был демилитаризован, как на том настаивали японцы. Постоянно велись какие-то работы, копались новые тоннели и подземные казематы, все они были способны выдержать падение самой мощной авиабомбы или удар оружия главного калибра Японского императорского флота. На острове Русский – пока что основная база диверсионной службы Тихоокеанского Его Императорского Величества флота.

Третий уровень. Двадцать восемь метров под землей, бункер – старый, пятидесятых годов постройки, если даже и не более раннего периода. Дверь, выкрашенная корабельной серой масляной краской. Неистребимая затхлая сырость внутри, давящая со всех сторон теснота. Крепкая и бесхитростная мебель. Лампы-плафоны в решетках. Андреевский флаг в углу, в подставке для знамени, портрет Его Величества на стене в дешевой рамке. Корзина для мусора, сделанная из стреляной гильзы шестнадцатидюймового калибра. Еще одна обрезанная гильза – подставка для письменных принадлежностей.

Капитан второго ранга Борисюк, сидя за столом, мрачно смотрит на вытянувшегося перед ним по стойке смирно гардемарина Островского. Чуть в стороне, в такой же стойке, – начальник учебного курса, ему тоже отвечать за подчиненного.

– Орлы! – как бы в раздумье говорит он. – Соколы ясные!

Гардемарин молчит, он уже усвоил – не стоит сразу отвечать на вопросы начальства, что заданные, что незаданные. Молчи – и целее будешь.

– Ну… то, что вы с дамами познакомились на Спуске – это я понимаю, сам когда-то таким был. Пусть одна из них и несовершеннолетняя. Хорошо, пусть так, про это мы забудем. Но зачем вам понадобилось взламывать чужой пляжный домик, скажите мне на милость? Ума не хватило дам в нумера отвести?

Гардемарин молчит.

– Я вас спрашиваю, гардемарин!

– Никак нет, господин капитан второго ранга!

– Что – никак нет? Ума не хватило?

– Никак нет, мы ничего не взламывали. Может, кто-то и взламывал, но не я, господин капитан второго ранга!

– Не вы. А полицейские по пляжу за Святым духом гонялись…

– Об этом надо спросить полицейских, господин капитан второго ранга.

– Спросить… Да если их начать спрашивать – тебя, салагу, вон с курсов с волчьим билетом. Раздолбая этого – могут и с флота долой, сам на преступление пошел и подчиненного потянул. Я ж тебе, мальку, предлагаю по-свойски порешать…

Тон капитана становится более доверительным.

– Вот что, гардемарин. Этот Тишко уже давно часть позорит, залет за залетом у него. И мне, как его командиру, достается. Получается, от него все страдают – я, сослуживцы, теперь и ты можешь пострадать. Тебе это зачем? Скажи правду, и решим между собой, получишь ты десять нарядов вне очереди и плавай дальше. Малек…

Гардемарин молчит.

– Чего молчишь?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин капитан второго ранга. Мы ничего не взламывали и вообще…

– Что – вообще? Что – вообще, гардемарин? А какого же хрена тебя в заливе выловили, вместе с твоим инструктором по легководолазной?

– Мы поспорили, – упрямо отвечает гардемарин.

– Чего?!

– Господин капитан второго ранга, разрешите доложить!

– Докладывай… Если есть что докладывать.

– Господин капитан второго ранга, мы с господином мичманом прогуливались по пляжу, но мы ничего не взламывали. Господин мичман посмел нелестно отозваться о школе, сказав, что мы на воде держимся, как дерьмо в проруби. Я сказал, что это наглая ложь, и предложил доплыть до Русского, чтобы доказать свои слова. Поэтому мы и поплыли, господин капитан второго ранга!

Капитан второго ранга пробурчал что-то насчет осьминога и клюзов. Потом шваркнул на стол пакет, вытряхнул из него парадный китель.

– А как ты объяснишь вот это? Это в домике нашли. Не твое?

– Никак нет, господин капитан второго ранга! Я гардемарин, мне не полагается парадная форма одежды, господин капитан второго ранга!

Капитан второго ранга побагровел, как украинский бурак.

– Конвой! Конвой, мать вашу!

Хлопнув дверью, в кабинет влетел сначала адъютант, за ним – двое из караульного взвода.

– Вот этого… – капитан хватал воздух ртом, как выловленная и брошенная на берег рыба, – вот этого поганца на цугундер! На цугундер! На хлеб и воду! Мерзавец, ах какой мерзавец!

– Есть! А ну, пошли! Руки за спину – вперед!

Когда за гардемарином Островским и караульными закрылась дверь – открылась другая дверь, замаскированная под дверцу шкафа, и из нее шагнули два человека. Мичман Тишко, известный залетчик, и второй, среднего роста, почти лысый, крепкий, как обкатанный волной голыш.

Борисюк в это время наливал воды из графина, горлышко графина позвякивало об стакан.

– Выдохни, Хохол… – насмешливо проговорил второй, старше по званию и почти лысый, – смотри, так и лопнешь.

Капитан Борисюк на Хохла не обиделся – такое было прозвище у него еще с учебки. У того, лысого, прозвище было Скат.

– Вот поганец… – пожаловался он, приходя в себя, – врет и не краснеет. Какую шпану вы к себе тащите?

– Врет и не краснеет? – переспросил Скат, – это хорошо. Очень хорошо. А ты, мичман, что скажешь?

– Салага шпанистый, но дельный, – задумчиво сказал Тишко, – толк будет. У него как пружина внутри. Чем больше гнешь – тем сильнее потом тебе же по лбу. Гордый.

– А вот это плохо. Гордые подыхают. Твое мнение, мичман – не протабанит?

– Никак нет, господин капитан. Не протабанит.

– То дело. Тебе с ним потом возиться. Пошли. Ах, да…

На стол капитану Борисюку ложится сигара – H.Upmann в отдельной алюминиевой упаковке с вставкой из кедра внутри.

– Рахмат, Хохол. С меня причитается…

Капитан второго ранга Борисюк посмотрел вслед уходящим офицерам амфибийных сил флота. Его в свое время не взяли.

– Намучаетесь вы со своими… ортодоксами.

Так проходили испытания будущие бойцы амфибийных сил флота – морская пехота и боевые пловцы. Закон у них был един – один за всех и все за одного…

А отсидеть Островскому положенное все-таки пришлось: натворил – отвечай!