Можно было не верить этому – мало ли кто что скажет. Но полковник поверил. Потому что краем глаза, только когда поворачивался, в самом начале, заметил, куда бросил взгляд незнакомец, перед тем как начать разбираться с ними. Туда, куда и он сам посмотрел бы, оказавшись в незнакомом вертолете. Запас топлива, температура и обороты турбины, горизонт смотреть смысла нет – стоим на земле. Значит, он и в самом деле умеет обращаться с вертолетом и, возможно, при необходимости сам может взлететь. Конечно, по правилам в кабине должно быть двое, но второй только контролирует. Опытный пилот вполне способен взлететь в одиночку.

И неизвестный странный, не похож на бандита. Правильные фразы, богатая лексика – это либо его родной язык, либо он его очень хорошо учил.

– Что замолчали? Обдумываете свое положение?

– Нет.

– И правильно. Нечего тут обдумывать. Бывают ситуации, когда надо просто подчиниться. И это – не самая худшая из них…

Мы опоздали. Сколько раз нам вбивали в голову в училище: опередил – победил! Если хочешь победить – опережай противника, кто опережает, тот назначает будущее. Но здесь мы опоздали, немцы успели первыми, и теперь предстояло расхлебывать заваренную кашу.

Нас было шестнадцать человек, четыре экипажа. Два вертолета «Сикорский-59», легких и скоростных, в специальной комплектации. Самые опытные экипажи, которые только были, в конце концов, это была группа, охотящаяся за генералом Абубакаром Тимуром, лучшие из лучших. И все равно примерно к середине нашего пути до хорватского берега я вдруг понял, что мы реально можем и не долететь.

То, что происходило в воздухе, нельзя было описать словами: немцы как будто взбесились. У них в воздухе было едва ли не полное авиакрыло, мы начали поднимать самолеты вторыми и «потеряли воздух» – теперь его приходилось выгрызать, милю за милей. Встав в оборонительный порядок, немцы методично, раз за разом, применяли все приемы, какие раньше применялись только к врагам. Начиная от демонстративного перевода радара в режим прицеливания, отчего «Наташа»^[22] сходила с ума, и заканчивая активным маневрированием в опасной близости, особенно опасным от того, что дело происходило ночью. Доставалось и вертолетам – в отличие от самолета вертолет вполне можно сбить сильной струей воздуха от пролетевшего в опасной близости реактивного истребителя. Произошло нечто такое, что привело обычно невозмутимых тевтонов в ярость.

Почему-то вспомнилось высказывание великого испанского писателя Бальтасара Грасиана-и-Моралеса. Он сказал: «Худшие враги – из бывших друзей: бьют по твоим слабостям, им одним ведомым, по наиболее уязвимому месту». Есть и еще одно высказывание великого итальянского политика и властителя из Средневековья Козимо Медичи: «Сказано, что мы должны прощать своих врагов. Но нигде не сказано, что мы должны прощать своих бывших друзей». Все это – об одном и том же. Нет худших врагов, чем бывшие друзья, и дело не в знании их слабых мест, а в той ярости, которую они испытывают при осознании того, что они – бывшие. Эта ярость, вызванная иногда предательством, иногда интригами, иногда простым недопониманием, столь ужасающа, что под влиянием ее могут быть приняты самые ненормальные решения. После которых пути назад уже не будет.

Только очень близкие или в чем-то схожие люди могут смертельно ненавидеть друг друга, остальным друг на друга просто плевать.

– Вижу берег!

– Берег, готовность!

Может, хватит, а? Как говорил один киногерой, хороший дом, ласковая жена – все, что нужно, чтобы встретить старость. Я уже на несколько лет переслуживаю, я не имею права числиться в боевых подразделениях и остаюсь в боевом составе флота исключительно благодаря оговорке, что на лиц адмиральского звания положение о предельной выслуге не распространяется. Наверное, тот, кто составлял этот «табель о рангах», не думал об адмиралах, которым нет и сорока, которые почти все звания получили досрочно, которые, вместо того чтобы корабли водить, хорошо знают, как их топить, причем в одиночку, и которые… Да черт с ним, вопрос в том, зачем ты здесь. Боишься собственной старости? Не понимаешь, что рано или поздно уставшая сталь даст излом и ты подставишь тех пацанов, которые идут в одной связке? Надеешься их чему-то научить? Неужели ты думаешь, что тех, кто прошел Персию, кто высаживался на крышу энергоблока штурмуемой экстремистами электростанции, кто ходил за линию фронта во время восстания Махди, кто охотился за самыми опасными террористами из всех, каких только знала история, – неужели ты думаешь, что сможешь их чему-то научить? Мир сейчас совсем другой, и если тебя считают «победителем драконов», так это только потому, что драконы в те времена были совсем другими. Нынешний дракон – немногим больше двадцати, оловянные от ненависти глаза, пояс шахида, который он не снимает ни днем ни ночью, несколько намертво вбитых в подсознание фраз и условных реакций, и ничего сверх этого. И вот таких они брали даже живыми!

– Господин адмирал.

Я вернулся из мира беспощадных рассуждений в не менее беспощадную реальность. Командир группы сидел напротив меня – в вертолете больше половины мест были свободными.

– Да, слушаю.

– Две минуты до высадки. Прикажете заряжать?

– Заряжайте.

– Зарядить оружие, минутная готовность!

Он посмотрел на меня: я хорошо знал его, а он – меня, не раз виделись и на Сицилии, и в горящем Вашингтоне. Посмотрел так, что мне, право же, стало неловко.

– Ваше Высокопревосходительство, для нас честь идти с вами. Рассказать кому – не поверят.

Да уж.

– Слушай приказ. Делай свою работу и не обращай внимания на меня, все ясно?

– Так точно!

– Не кричи так. Вертолет перекрикиваешь. Это для меня честь – идти с вами. Вы – будущее, я – уже нет. С нами бог, господа.

– С нами бог, за нами Россия!

Мы совершили посадку дальше от вертолетов, черных махин, едва помещающихся на дороге. С земли – я чувствовал это спинным мозгом – в нас целились десятки стволов, и не меньше – угроза была в небе. Немцы были взбешены, это чувствовалось по их радиограмме, больше похожей на ультиматум и спутавшей нам все карты.

– Дай гранату. Да не ту…

Светошумовая. В отличие от гранат британского образца, наша не цилиндр, а небольшое яблочко, наполовину белое, наполовину черное. Черная часть резиновая, как эспандер, чтобы не глядя определить тип гранаты. Называется «Заря».

– Боевой приказ, пираты. Слушаете?

– Так точно.

– Остаетесь в вертолете, сразу за мной не лезете. Дальше – как внимание будет отвлечено на меня – по обстановке. Можете через люк для лебедки вниз, можете еще как. На меня не смотреть. Если будет совсем кисло – я подрываю гранату, они временно ослепнут, они все будут смотреть на меня. Тут уж не подведите.

– Один человек будет следить за вами. Снайпер.

– Отставить. Их до сотни. Вам нужен будет каждый ствол. Остальное – мои проблемы. Господь с нами.

– Удачи.

Второй вертолет, с группой из восьми человек, ушел дальше. Мы тоже не дураки – он высадит вторую группу из восьми человек там, где это будет целесообразно, там, где они не будут под прицелом с первой минуты высадки. Восемь человек внутри периметра и восемь извне, у которых руки будут свободны и которые могут ударить где угодно и как угодно. У них даже легкий миномет будет. Хоть пару козырей, но мы из колоды достанем.

Вышел через боковой люк. Один. Пошел вперед. В темноте видно плохо, видно только, что вертолеты стоят, плохо освещенные и, кажется, безжизненные. Что, ко всем чертям, произошло здесь?

Одна красная точка… вот уже две. Снайперы. На нервы давят. И мысли разные в голове – от перебора того, что не сделал, до констатации того факта, что пожить-то еще хочется.

– Стоять! Руки вверх.

Я продолжал идти. Медленно, но спокойно, как на прогулке. Девяносто девять из ста, что никто не возьмет на себя ответственность. С французами надо быть в таких случаях крайне осторожными: галльский темперамент, возможен эксцесс исполнителя^[23]. Опасаться надо англичан: у них есть привычка без предупреждения наносить сильнейший удар в челюсть и ввязываться в бой, не соизмеряя шансы на победу. Менее опасны североамериканцы, а немец, если не получит приказа, будет лежать до скончания века.

Так я и шел, пока человек из темноты не заступил мне дорогу. Ниже меня, но на немного, видно плохо. Но шестое чувство подсказывает, что где-то я его уже видел.

– С кем имею честь?

– Адмирал русской службы князь Воронцов, честь имею.

– Адриан фон Секеш, нахожусь на службе Его Величества Кайзера, честь имею.

– Вы старший здесь?

– Вообще-то старший по званию, герр адмирал, находится в том вертолете. И не может принять участие в нашей беседе.

– Вот как? Почему бы ему не сделать милость и не выйти к нам?

– Потому что он захвачен, сударь. В заложники.

– Вот как? – Я на самом деле удивился. – И кем же, позвольте поинтересоваться?

– Вами. Точнее, вашими людьми.

Я промолчал, начиная догадываться.

– Вы не отдавали такого приказа, сударь? – проницательно спросил Секеш.

– Я отвечаю за свои поступки и поступки своих людей, милорд. Имеете какие-то требования?

Теперь пришлось помолчать в раздумье уже Секешу.

– Герр адмирал, – сказал он, – здесь нет ничего вашего. Это не ваша земля, это не земля вашего вассала, это не ваше дело – то, что здесь происходит. Клянусь честью, если ваши люди выпустят немцев, которых они удерживают в заложниках, освободят нашу технику – мы позволим вам уйти. Вот наши требования.

– Сударь, – сказал я, – возможно, здесь вас больше, чем нас, но вот насчет акватории я бы не стал так утверждать, скорее наоборот. Я с уважением отнесся к вам и вашим словам, в то время как вы открытым текстом предложили мне спасаться бегством. Мы здесь, мы будем здесь, с этим ничего не поделаете ни вы, ни кто-либо другой. Предлагаю во имя дружбы наших стран, если от нее еще что-то осталось, во имя тех девяноста лет спокойствия, которые нам удалось отыграть у судьбы, допустить меня к вертолету, чтобы я мог поговорить с теми, кто там находится. И не ставить мне условий, которые я не могу выполнить, хотя бы из соображений чести.

Секеш помолчал. Потом отстегнул что-то с пояса, протянул мне:

– Возьмите.

– Что это?

– Фонарь. Пойдете к вертолету – осветите себя. Иначе они будут стрелять…

На самом деле у русских моряков получилось. Почти. Вот это-то «почти» и губит нас.

План был довольно простой. Дождаться, пока в вертолет будут грузиться, после чего просто захватить его и улететь куда нужно. Несколько человек в качестве заложников достаточно, чтобы их не сбили в воздухе. Лишних немцев предполагалось просто оставить на земле, даже не отбирая у них оружия, чтобы они могли выжить. Уже в воздухе выйти на контакт с русским авианосцем или ТДК, совершить на нем посадку. Затем всех немцев передать командованию Флота открытого моря, не поднимая излишнего шума. Технику тоже отдать. Они чисто взяли оба вертолета, ни один из немцев не погиб. Конечно, будет скандал, и большой скандал, но приказ надо выполнять, это все понимают. А немцы не могут не оценить того, что приказ был выполнен минимально возможной силой и без лишней крови.

Но человек предполагает, а бог располагает. Они увидели идущих к вертолету людей, небольшую группу – около десятка человек, которые кого-то вели. Приглядевшись, Светляк понял: джокера. Того самого. Ублюдка, за которым они пришли, который был им нужен. Что ж, господа, извините…

– Ни слова. Можешь поприветствовать их. Одно лишнее движение – и я стреляю.

Шталмайер ничего не ответил. Он начал беспокоить Светляка – замкнулся в себе, резко перестал говорить. Когда человек говорит, он не опасен, если он молчит – значит, наверняка что-то задумал. Но сделать с этим ничего было нельзя, остается надеяться, что немцы есть немцы, рационалисты до мозга костей и они не выкинут ничего такого, в стиле японских самураев.

Группа людей была все ближе. Светляк отступил на шаг назад, его автомат стоял рядом, в темноте кабины его было не видно – по «беретте» сразу опознают чужака, с одного взгляда. В его руке был трофейный «МР7А1», с длинным изогнутым рожком на сорок патронов, из него можно было стрелять с одной руки. В другой руке была светошумовая граната – на случай если начнется пальба в салоне. Взрыв светошумовой оглушит и ошеломит всех и в то же время не причинит никому серьезного вреда. Можно будет тихо повязать всех и приготовиться к обороне.

Шталмайер помахал рукой, ему не ответили. На самом деле он попытался в пределах возможного изобразить условный жест опасности. Этот жест применялся в авиации, точнее, в палубной авиации, и означал неожиданное происшествие, прекратить все процедуры. Проблема в том, что ни Манфред Ирлмайер, ни морские пехотинцы не знали этого знака. Любой другой летчик или матрос палубной команды его бы понял, но не они. Тем более в темноте и тем более – в радости от того, что задание выполнено.

Люди подошли к вертолету. Начали загружаться в десантный отсек. Один из немцев, явно гражданский, конвоировал задержанного – он сел совсем рядом. Светляк сместился к бортовому пулемету, показывая, что он тут якобы при деле, стоит на пулемете.

И тут случилась катастрофа.

Один из морских пехотинцев задержался у аппарели. Он видел перед собой (хотя видел – для той темноты это громкие слова) человека, одетого в экипировку канонира палубной авиации, но только одного. А так как он знал всех канониров этого вертолета, он просто решил перекинуться парой слов, поделиться радостью, так сказать.

– Отто, какого хрена ты стоишь как свинья с початком в заднице? А где Клейн, куда он смотался? Приказано уносить ноги…

И тут морской пехотинец понял, что перед ним незнакомый человек. Да, у него шлем с защитой лица, куртка, оружие – все как надо, но перед ним незнакомый человек. Когда долго служишь или знаешь человека – можешь понять, он это или нет, даже в темноте, по мельчайшим признакам, которые не подделать.

– Ты кто такой? – спросил он.

Человек отступил на шаг и ткнул его пистолетом с глушителем.

– Пошел в вертолет, живо… – сказал он на отличном немецком.

Мелькнула мысль: «Террористы».

– Что?

– Эй, Франц, какого хрена ты там застрял?! – крикнули из вертолета. – Поднимайся, живо!

Морской пехотинец в этот момент начал действовать, рассчитывая на то, что крик из салона вертолета хоть немного отвлечет внимание террориста. Все-таки их очень хорошо учили, это были солдаты профессиональной армии, солдаты нации, которую называют «нация солдат». Но он не ожидал того, что перед ним будет еще лучший профессионал, с превосходящей реакцией. Как только он попытался схватить пистолет, спецназовец дважды нажал на спуск, и немец рухнул на аппарель. Одна из пуль попала в бедренную артерию, а это верная смерть в течение нескольких минут.

– Что там? Что происходит?! – крикнули из салона.

Стоявший у правого пулемета канонир ударил стоящего перед ним гражданского гранатой по голове, как кистенем, после чего выдернул чеку и отбросил гранату от себя, отворачиваясь. Немцы просто не успели понять, что происходит, до того как взорвалась граната. А после того как она взорвалась, они были уже недееспособны, взрыв в ограниченном пространстве вертолетного салона был такой, что у двоих были серьезно повреждены барабанные перепонки и все ослепли.

– Взлетай, быстро! – рявкнул Светляк по-немецки в кабину пилота и бросился к аппарели, на ходу сшибая оглушенных и ослепленных немцев кого ударом кулака, кого ударом ноги.

Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что произошло.

– Взлетаем!

Светляк отсигналил другому вертолету фонариком: «Экстренная ситуация, взлетаем». После чего схватил молодого немца, из которого хлестало как из зарезанной свиньи, и, протащив внутрь, бросил его на пол. Как сильно он ранен – было непонятно, в вертолете есть аптечка, но им можно будет заняться только после взлета. Русские все еще надеялись никого не убить.

Снаружи кричали, морские пехотинцы поняли, что происходит что-то неладное, и бросились к вертолетам.

Капитан Лермонтов – а именно он занимал позиции у аппарели первого вертолета – сделал несколько выстрелов из винтовки, которую позаимствовал у одного из немцев, надеясь остановить их хотя бы на несколько минут и заставить залечь. Но это были немцы, точнее – германские морские пехотинцы, которым было не привыкать к быстрому развертыванию и у которых было лучшее оружие из того, какое может дать солдату технократическая сверхдержава. Кто-то из снайперов или назначенных стрелков поймал цель в красное перекрестье термооптического прицела и выстрелил в ответ. Это только в фильмах перестрелки длятся по пять-семь минут экранного времени, на деле все происходит намного быстрее.

Поняв, что происходит, Светляк бросился обратно в салон, наступая на немцев и едва не падая. Если не тормознуть морпехов хотя бы секунд на двадцать – все, крышка. Они доберутся до вертолета и просто задавят числом.

Что справа, что слева – на выносных турелях, удобных для того, чтобы обстреливать землю, – стояли два чудовищных «MG155/2 Рейнметалл-Борзиг». Это тяжелые пулеметы с двумя сменными стволами, один калибра тринадцать миллиметров, другой – двадцать. Гильза одна – и можно выбирать: бронепробиваемость или осколочно-фугасное воздействие по незащищенным целям. Сейчас там стоял ствол тринадцать миллиметров и боеприпасы, предназначенные для стрельбы с воздуха в воду^[24]. Раз вертолет исполнял функцию борьбы с минными постановками – канониры учились расстреливать обнаруженные морские мины с вертолета, а потом так и не поменяли боезапас.

Пулемет зарычал, как обозленный морской лев, – и немцы ткнулись в землю, начали расползаться по укрытиям. Все-таки, когда прямо над головой бьет крупнокалиберный пулемет, это сильно.

Пули снайперов ударили по цели, выбивая искры, но в том-то все и дело, что пулеметчик на вертолете был отлично защищен от огня извне. Сейчас разработанная немцами защита сыграла против немцев же.

Быстро они не очухаются.

Светляк метнулся в кабину.

– Взлетай немедленно!

На приборной панели не было ни одного огонька. Шталмайер сидел в темноте, а штурмана не было видно вообще. Как потом оказалось, ему удалось сбежать, и он получил ранение от своих же, пока не разобрались.

– Да пошел ты, – сказал германский летчик, – взлетай, если умеешь.

Ублюдок.

Надо было выстрелить. Но Светляк не выстрелил. Он все еще хотел решить дело меньшей кровью…

Вместо этого он подбежал к пулемету, дал еще одну очередь, светлячками ушедшую в небо, и что было сил заорал:

– Не подходить! Вертолет захвачен, у нас заложники! Мы убьем их, не подходить!

Подходя к вертолету, я включил фонарик и светил на лицо снизу. Когда-то давно мы баловались так, потом – играли любительский спектакль. В Ливадии нас было около двадцати пацанов и девчонок, и мы разучивали роли и играли любительские спектакли для Их Величеств и других отдыхающих на побережье дворян. Помню, это был спектакль по книге «Дракула» Брэма Стокера, страшная история бессмертного вампира, бывшего трансильванского воеводы Влада Цепеша по кличке Дракула, «дракон». Мы не знали, как нам изобразить вампиров так, чтобы было пострашнее, – и наконец придумали: примотали изолентой небольшие фонарики, чтобы светили вверх, на лицо. Совсем не думали тогда… что потом придется эту изоленту отрывать. Но спектакль отыграли, даже на бис. Кстати, я потом узнал, откуда пошло поверье, что в Трасильвании существуют вампиры. Именно из этой местности пошел бытующий ныне по всей Австро-Венгрии чудовищный обычай мужчинам красить губы ярко-алой женской помадой^[25]. Вроде как это обозначало кровь врагов, но в наш развращенный век это могло означать и совсем другое…

У самой аппарели я посветил на погоны, потом на лицо.

– Опознали? – крикнул я по-русски.

– Вы один, Ваше Высокопревосходительство?

Я оглянулся.

– Один.

– Можете идти.

Аппарель застучала под ногами. Вертолет был знакомым – тот же «Сикорский», их кругом полно.

– Капитан Светляк?

– Он самый. Не надо здесь светить, Ваше Высокопревосходительство.

– И не собираюсь. Без чинов. Кто-то ранен?