Афганистан, Кабул
Отель «Интерконтиненталь»
22 января 2017 года

Отель «Интерконтиненталь» расположен в западной части Кабула на возвышенности, к нему идет одна-единственная дорога, которую легко перекрыть. В свое время это был лучший отель Кабула, он был построен в начале семидесятых североамериканской фирмой, владельцем сотен отелей по всему миру, после того как Кабул стал одним из мест паломничества представителей неформального движения хиппи, привлеченного доступностью местной травы каннабис, которая здесь лучшая в мире. Среди хиппи попадались богатые люди, и даже очень богатые люди, наследники миллионных и миллиардных состояний. Сюда же приезжали и богатые люди, владельцы и топ-менеджеры крупных корпораций, которым благодаря движению хиппи удалось заиметь молодую подружку, раскрепощенную в вопросах секса. Полагали, что к двадцать первому веку Кабул может стать свободным городом, этаким Сан-Франциско Центральной Азии, городом высокой терпимости, городом с многонациональным населением. Трудно было ошибиться сильнее.

Сейчас отель, точнее, его здание, коробку с отметинами от пуль и снарядов, выкупили русские и отремонтировали. На первом этаже – открыли ресторан «Голубые купола», кто бывал в Ташкенте, тот поймет, о чем я говорю. Готовили здесь не хуже, чем в оригинальных «Голубых куполах», и здесь была музыка, живое исполнение, пели афганские исполнители. Впервые, после нескольких лет мрака, афганский народ начал приходить в себя. Во время, пока в городе были религиозные экстремисты, за исполнение песен или музыки полагалась смертная казнь, равно как за прелюбодеяние, содержание голубей, стирку белья в реке Кабул, выливание помоев туда же или бои воздушных змеев^[2].

Но сейчас здесь мы, русские, и певица по имени Карара сейчас поет мелодичную и чуть печальную песню о любви, красивую, хотя не все слова я понимаю. Полагаю, эту песню следовало бы петь вечером и под нее танцевать медленный танец с очаровательной дамой… но она пела ее сейчас, навевая грусть…

В голову лезла другая песня, которую я, с вашего позволения, приводить не буду. Страшная и грустная песня, которую я услышал в Персии и которая говорила, что дороги назад нет и ничего не изменишь.

Передо мной стояла чашка чая и симьян, местное сладкое лакомство к чаю, что-то вроде сладкой соломки, к которому я не притронулся. Ветер с гор бил в окно, стучался, жаловался на свою нелегкую судьбу: ветер здесь тоже был неприкаянным, как и люди. В Афганистане тоже бывает зима и зима, суровая, до минус двадцати даже в ущельях. Я ждал человека, но человек не пришел…

И глупо было надеяться, что он придет.

В предательство Ковалева я не верил – слишком просто. Рыбалка, которую мы вели вот уже шесть месяцев, начала давать свои плоды – просто по закону больших цифр. Мы нашли уже девять совпадающих точек. Но предательство Ковалева не вписывалось, оно было вне картины, и это несоответствие надо было устранить.

Заодно и найти себе хоть каких-то союзников. Хоть каких-то. Ибо осознавать, что ты один… ну, пусть вдвоем, и мы ведем войну против системы, более того, против своих же, – все это очень тяжело.

А так – мы вели двойную жизнь. Занимались работой. Теряли сотовые телефоны. Изредка навещали конспиративные квартиры. Я почти перестал летать в Ташкент, не было ни времени, ни сил. Помимо этой работы мы вели обычную, выявить и уничтожить, – и террористы выпустили фетву, в которой приговорили меня к смерти. На моей памяти эта третья, одна вынесена в Бейруте, вторая – в Тегеране. Теперь – еще и в Кабуле…

Один раз я заметил за собой слежку. Своих же. Слежка вялая и явно дежурная: контрразведка проверяет. Сбрасывать не стал.

Поводом навещать конспиративную квартиру стала афганка Лайла. Сначала – просто поводом. Теперь – уже по-настоящему.

Куда идем мы с Пятачком? Большой, большой секрет. И не расскажем мы о нем, о нет, и нет, и нет…

Я вдруг поймал себя на мысли, что в какой-то момент просто бросил поводья. По крайней мере в своей личной жизни – точно. И куда меня несет теперь, я не знаю…

Не знаю.

Я посмотрел на часы. Полтора часа. Точно не придет. Точно.

Да и было бы глупо ожидать, что придет…

Я поднялся из-за стола, оставив на нем катеринку. Поклонился, глядя в глаза певице, – обычное дело для русских дворян – проявить уважение, – отчего певица сфальшивила в одной ноте. Это ничего. Пусть поет…

Получил в гардеробе пальто совершенно омерзительного стиля, но зато теплое. Запахнув его покрепче, вышел на улицу через стальные двери, которые давно заменили здесь стеклянные, предусмотренные проектом первоначально. Ветер, несущий с гор холод и мелкий, крупкой снег, голодным зверем вцепился мне в лицо. В стороне у костра грелись замерзшие усатые нафары.

Зима. Холод. Никогда не любил зиму, чтоб ее…

Нащупывая в кармане брелок противоугонки, направился к стоянке, где меня ждала бронированная машина.

– Эфенди…

Повернулся. Молодой парень, с короткими турецкими усиками, закутанный от холода в пуштунское бесформенное покрывало. Таксист, к гадалке не ходи. Интересно, как его сюда пустили: сюда не пускают таксистов из-за угрозы террористических актов, постояльцев привозят-развозят машины, принадлежащие отелю. Наверное, родственник одного из тех замерзших нафаров, греющихся у огня.

– Эфенди, такси совсем недорого.

– Рахман, дост, – вежливо сказал я, – но у меня есть машина.

– Эфенди… – не отставал таксист, – дороги Афганистана опасны, а там, где вы хотели бы оказаться, особенно. Вам нужен провожатый, иначе вы никогда не доберетесь до своей цели. Очень недорого, эфенди…

Я понял, кто это. И зачем он здесь.

– Каждая работа должна быть оплачена по справедливости, мой друг. На вот, возьми. И не считай это лихвой. Своди свою девушку куда-нибудь. – И с этими словами я протянул таксисту десять катеринок. Сто рублей более чем достаточно для услуги такси, но я предпочитаю здесь не экономить. Мало ли кто этот водитель и что от него будет зависеть. И пусть он воспринимает меня не как неверного, приговоренного к смерти Шурой, а как человека, который дал ему неплохие деньги за услугу. Ведь в молодости денег постоянно не хватает, по себе знаю.

Короче говоря, делай добро. Может быть, и вернется…

Водитель явно замялся – а кто берет деньги у кяфира, тот сам кяфир, – но все-таки деньги взял. Поспешно спрятал в нагрудный карман рубахи.

– Сюда, эфенди…

Буран разыгрался не на шутку, как в степях северного Туркестана. Ледяное крошево летело в стекло, было темно, фары не пробивали и на пять метров. Я начал понимать, почему афганцы выбрали именно этот день: о полете беспилотников в таких условиях не могло быть и речи.

И мне, если честно, беспилотники тоже были не особо нужны.

Фары внезапно высветили надвигающуюся на нас стальную громаду, афганец выругался, вывернул руль, и мы разошлись с морским высадочным средством, на котором здесь передвигались морские пехотинцы. Колесный монстр – до крыши даже я с трудом могу достать рукой.

Вот и еще один повод для вражды. Один идиот не включил фары ночью, опасаясь обстрела из темноты. Другой не успел вовремя отвернуть – могли бы и мы сейчас не успеть. ДТП, труп. Или трупы. Для афганцев понятно, кто виноват. Да и для нас тоже.

Ненависть. Злоба. Недоверие. Груз накопленных обид. Все это довлеет над нами, мешая нормально в мире жить.

Мой преемник на посту наместника (придурок) остановил вывод войск на половине. В итоге войск оказалось недостаточно, чтобы контролировать ситуацию, но достаточно, чтобы вызывать инциденты наподобие этого. По-моему, самое худшее дело – это дело, остановленное на половине. Лучше бы вообще не делать.

Да, кстати, если еще не представил моего воспреемника на посту наместника – извольте. Это Его Высокопревосходительство Наследник Бухарский, ротмистр гвардейской кавалерии. Да-да. Он. Назначили его в ходе кампании по «исламизации» конфликта. Кто-то умный в Санкт-Петербурге – я так и не знаю, кто этот умник, иначе наведался бы и дал пощечину – решил, что раз мусульманину харам убивать мусульманина, значит, надо наводнить Афганистан войсками, состоящими из мусульман. Я даже говорил на эту тему с Ее Высочеством, но она милостиво изволила разъяснить, что надо все попробовать. Сомнительное утверждение, очень сомнительное: я могу вам назвать как минимум десяток случаев измены за последние месяцы.

Впрочем, я не могу предпринимать ничего против моего преемника хотя бы из соображений чести. Когда на корабле раздрай и каждый делает то, что в голову взбредет, ничем хорошим это не закончится…

Мы, по моим расчетам, все еще находились в Западном Кабуле, в его «частном секторе». Из-за пурги ничего нельзя было разглядеть. Одни бетонные заборы сменялись другими, но водитель вел уверенно, и явно не первый раз. Потом он свернул, и мы вкатились в черный провал ворот, которые за нами немедленно закрыли.

Боевики. Их было четверо, и сколько-то еще было в темноте. Автоматы Калашникова, на двух подствольные гранатометы, они стояли в темноте в одинаковой форме афганских контрактников, и теплые капюшоны делали их похожими на фанатичных монахов, которые несколько сот лет назад жгли людей на кострах.

Я вышел из машины.

– Лаасуна портакра, – сказал боевик, стоящий ближе всего от меня, стволом автомата подсказывая, что надо сделать.

– Тса? – Я сделал вид, что не понял.

– Руки вверх… – сказал другой боевик по-русски и каркающе засмеялся.

Я заметил черную тень виллы в глубине сада, чахлые деревья, горящую в углу бочку, пульсирующую тревожным красным светом – это для того, чтобы погреться около нее в ожидании чего-то.

Один из боевиков приблизился. Положив автомат на капот такси, ловко обыскал меня. Опыт явно есть.

– Аслиха нах!^[3] – сказал он и отступил в сторону.

Второй боевик тоже шагнул в сторону, стволом указывая направление.

– Тер ша, руси^[4].

Мы вошли в дом. Обычная вилла, примитивно по нашим меркам, но по местным неплохо обставленная, капитальная, теплая. На кухне горела жаровня, отчего сильно пахло перегорелым растительным маслом.

Главный боевик пробурчал что-то под нос и пошел на кухню. Мы остались вчетвером в чем-то, напоминающем прихожую.

– Снимай одежду, русский, – сказал таксист.

– Это еще зачем? – резко спросил я.

– Это правило. – Таксист хорошо знал русский, говорил почти без акцента. – Нам надо быть уверенными, что ты не принес маяк. Маяк, понимаешь?

– В таком случае принесите другую одежду. На улице холодно.

Последовали переговоры между таксистом и боевиками, после чего один из боевиков ушел куда-то в глубь дома и вернулся с мешком. Мешок он бросил мне под ноги, от него воняло, даже от не раскрытого.

– Вот твоя новая одежда, русский. Извини, другой нет.

С этими словами второй знающий русский боевик визгливо расхохотался. Шутник, однако.

Я начал переодеваться, свою одежду складывая в мешок. В мешке был полный комплект одежды пуштуна, поношенный. Когда я закончил переодеваться, один из боевиков взял мешок и вышел с ним на улицу. Понятно, что он сделает, – бросит в огонь. Деньги, конечно, возьмет себе – я оставил сколько-то в карманах.

– И часы тоже.

Отправляясь на дело, я предполагал такое, потому часы взял самые простые, какие у меня были. Швейцарские Traser в карбоновом корпусе, такие выдают спецназовцам в качестве служебных. Очень точные, прочные и недорогие. Я хотел бросить их на пол, но «веселый» боевик перехватил мою руку. Забрал часы, надел на свою руку, сказал что-то довольное на пушту. Воистину, полные кретины. Часы – лучшее место, чтобы разместить там маяк. Батарейка, а в таких часах, как наш «Авиатор» или швейцарский Breitling, еще и передатчик, работающий на аварийной частоте, чтобы любой летчик, потерпевший аварию, мог подать сигнал бедствия. А перепрограммировать его на другую частоту, в том числе и на ту, на которую наводятся ракеты, – дело пяти минут. Кретины недоделанные.

Вышел старший среди боевиков, что-то буркнул.

– Амир Хабибулла просит присоединиться к столу. Закон афганского гостеприимства, – сказал таксист.

На столе было мясо. Много жареного мяса, мало риса. Один из признаков того, что это боевики: в горах куда проще украсть овцу или барана и поджарить мясо на костре, чем возиться с варкой риса. Приправа – обычный кетчуп, купленный на базаре. Я заметил, что в стороне стоит мешок, в котором виднеются пакеты быстрого питания, купленные оптом: ими-то и питаются боевики в горах, эту лапшу (она пошла из Китая, ее могут позволить себе китайские бедняки) можно даже погрызть, если нельзя развести костер. Наверное, купили еще шоколадные батончики с арахисом и майонез.

Мясо резали ножом. Брали руками, вилок не было. Рис брали тоже руками, пихали в рот. На столе была бутылка шаропа, афганского виноградного самогона – не ожидал ее здесь увидеть, выпив, могут и озвереть. Начали разливать, пластиковый стаканчик налили и мне. Я отрицательно покачал головой и отставил в сторону.

– Харам!

Боевики смутились. Главарь что-то рявкнул и выпил, но двое, как я заметил, только пригубили. Понятно, эти еще не безнадежные и им стыдно. Неверный указал мусульманам на то, что они делают харам, и был прав.

По глазам сразу было видно – захмелели, даже с учетом того, что только что поели жирное мясо, а жир частично нейтрализует алкоголь – все равно захмелели. Афганцы не умеют пить, а моджахеды еще и воздерживаются, но не ввиду особой веры, а потому, что алкоголь в горах достать сложно. Здесь же – и достали, и напились…

Амир мутным взглядом посмотрел на меня, потом толкнул локтем сидящего рядом «веселого» боевика с моими часами на руке, пробурчал по-пуштунски.

– Амир Хабибулла спрашивает тебя, неверный, когда вы уйдете из Афганистана…

Началось…

– Никогда… – ответил я.

Ответ перевели. Боевик что-то прорычал.

– Амир Хабибулла говорит, что тогда моджахеды убьют каждого из вас.

Я пожал плечами, мирно сказал:

– Иншалла… – пусть будет так, как угодно Аллаху.

Это не успокоило, а только разозлило пьяного боевика, и он заговорил быстро и сбивчиво, словно откашливаясь:

– Амир Хабибулла говорит, что моджахеды убьют всех вас, и ваших женщин, и ваших стариков, и ваших детей, и пусть земля горит у вас под ногами. Амир Хабибулла говорит, что моджахеды любят смерть больше, чем неверные любят жизнь, и никогда не прекратят убивать, потому что им в радость видеть, как горят бронемашины и укрепления кяфиров, в радость видеть кровь кяфиров и гробы с кяфирами, отправляемые на погребение. Афганистан никогда не признает власти Белого Царя, потому что тот ть’агут и правит не по шариату Аллаха. Афганистан будет свободным, сколько бы жизней ни пришлось отдать за это.

Нарывается.

– Спроси у амира, давно ли он читал Коран? – спросил я.

Переводчик перевел. Амир смутился, но не надолго.

– Амир Хабибулла читал Коран днем во время намаза, как и подобает правоверному мусульманину.

– Тогда пусть амир Хабибулла принесет свой Коран и покажет мне, неверному, где в Коране написано, что правоверный должен выходить против стариков, женщин и детей. Я же без труда покажу ему обратное.

Амир разорался. Начал брызгать слюной.

– Амир Хабибулла говорит, что русские самолеты сровняли с землей деревню, где жило его племя и где жила его семья. Он имеет право взять кровь за кровь, как и положено по закону пуштун-валлай.

Самое ужасное – что это может быть и правдой…

– Скажи амиру, что он должен сам для себя решить, он правоверный мусульманин или афганец, потому что это разные вещи. Если он мусульманин, то он должен подчиняться Корану и хадисам, а не приводить мне в пример джахилийские верования, оскверняя ислам и мостя себе дорогу в огонь камнями величиной с гору. Для правоверного нет никакого другого источника права, кроме Корана, и нет никакого судьи, кроме того, что судит по шариату. Если он найдет такого сведущего в исламском праве судью и приведет доказательства, полагаю, я смогу ответить за свое государство. Но до того же пусть не оскверняет этот стол своей бранью.

Амир в ярости вскочил с места… но тут ноги его подвернулись, и он грузно плюхнулся обратно. И… захрапел.

Аут. Не надо было столько пить.

Поместили меня на ночлег в одной из комнат верхнего этажа. Комната была небольшой, холодной, из мебели – только тюфяк на полу, и наверняка со вшами. Окна были заколочены досками, а у двери моджахеды демонстративно поместили раскладушку армейского образца. Понятно, один будет караулить меня здесь.

Мысленно пожелав всем спокойной ночи, я отправился ко сну. Спал тревожно и вполглаза.

Примерно в час ночи, по моему мнению, я проснулся. Подошел к двери, чуть толкнул… рука, к изумлению, не почувствовала сопротивления. Я толкнул сильнее… кушетка была пуста.

Вышел, взяв ботинки в руки, чтобы не шуметь. Осторожно прошел к лестнице. Спускаясь вниз, услышал вполне недвусмысленные звуки… они еще и шармуту приволокли. Нет, положительно, я не понимаю, какого хрена мы еще с ними возимся. Может быть, потому, что кому-то выгодно, чтобы это продолжалось и продолжалось?

Я осторожно лег на ступеньки, чтобы не засветиться. Постепенно переставляя руки, начал продвигаться вперед.

На первом этаже увидел такое, отчего меня чуть не вырвало, простите, прямо там. На толстом одеяле, на котором накрывали дастархан, оскверняя место, где принимают пищу, проспавшийся от выпитого амир Хабибулла, который еще пару часов назад рассказывал мне, как он будет резать русских, занимался… понятно чем. В роли женщины выступал тот парнишка, таксист, который привез меня.

Вот это бы снять и показать по телевидению. Пусть все знают, как соблюдают Коран те, кто кичится своей набожностью и тем, что они в точности соблюдают заветы Корана. Собрать шариатский суд и спросить, как с такими поступить, если учесть, что сам пророк Мухаммед сказал про это: «Воистину, вы превзошли в мерзости все остальные народы».

В принципе, информация о том, что большинство моджахедов содомиты, так как в горах нет женщин, известна, и Духовное управление мусульман уже выпустило фетву насчет этого, где признало, что они действуют не по воле Аллаха и вышли из ислама ввиду своих действий. Но здесь этому мало кто верит. Потому что не хотят верить.

Вот так вот, господа. Если вы полагаете, что я проникся каким-то скрытым сочувствием к моджахедам, к бандитам, к ашрарам, то вы глубоко заблуждаетесь. Это гной рода человеческого. Они говорят: не прелюбодействуй, а сами занимаются друг с другом содомией, насилуют детей. Они говорят: не укради, а сами вымогают на джихад: наши ничего нового не придумали, они просто перехватили их нишу, освоили их способ заработка. Они говорят: имущество и жизнь неверного разрешены, а сами убивают мусульман, и убивают их намного больше, чем нас, неверных, потому что наша жизнь разрешена, да взять ее не так-то просто. Они говорят, что они на истине, а мы на лжи, на заблуждении, но обманывают самым гнусным и отвратительным образом. Недавно у блокпоста в Афганистане удалось перехватить пятилетнюю девочку, внимание сержанта морской пехоты привлекло то, что пятилетний ребенок без родителей. На девочке был пояс шахида. Когда ее начали спрашивать, кто послал ее сюда, она сказала, что мама погибла, а ее родной дядя одел на нее этот пояс и отправил к нам, сказав, что если она дернет за веревочку, то на русских солдат посыплются цветы. Правильно – девочка никому не нужна, это не мальчик, продавать женщин на базаре русские запрещают, кормить ее накладно – пусть хоть так послужит делу джихада. Девочку забрала одна из гражданских вольнонаемных, а сержант попал на губу на пятнадцать суток за пьянку и дебош. Хорошо, что не застрелился.

Так что это даже не люди. Это существа, звери в человеческом обличье. И я их давил, давлю и буду давить, пока жив. Но сначала надо разобраться с предателями. Потому что, пока они есть, ничего не закончится. И я предпочту получить нож в живот, чем нож в спину. Вот так вот, господа…

Но пока они мне нужны. И потому, не выдавая свого присутствия, я пополз обратно в комнату…