Мы сидим на лоджии-террасе некогда обычного дома в Хомсе – терраса здесь больше, чем комнаты в некоторых наших хрущобах, это все потому, что арабы любят спать на свежем воздухе, это у них в крови. Мешки с песком, пробитые отверстия в стенах – старые, оставшиеся от снайперов Свободной Сирии – и новые, уже наши. Снайперы здесь – один из краеугольных камней войны, наряду с артиллерией. Снайперы есть и с той стороны, и с нашей, снайпером считает себя любой, у кого есть винтовка с оптическим прицелом. Я видел людей, которые пробивали бойницы в стенах собственной квартиры – тут же жили и тут же убивали. В стране идет противостояние между мусульманским суннитским большинством и меньшинствами, курдами, которые не пускают никого на свою землю, но и сами дальше не идут, шиитами, за которыми стоит Иран и алавитами – влиятельной сектой, к которой принадлежит и семья Асадов. Что такое алавиты, я и сам пока не могу понять, в некоторых вопросах они, как мусульмане, в некоторых, как христиане. Христианское учение здесь древнее, здесь есть до сих пор деревни, где сохранился арамейский язык – тот самый, на котором в свое время разговаривал Иисус Христос.

Нас немного – несколько человек. Контрактники, прикрывающие меня, человек из шабихи – местного христианского ополчения, которое обвиняют в пытках, похищениях и убийствах. Часто эти обвинения правдивы – правда, обвиняющие забывают добавить, что мусульмане отличаются ничуть не меньшей жестокостью. Начальник аванпоста Рашид – человек со сложной судьбой, он амнистированный. В самом начале перебежал на сторону ССА, Свободной сирийской армии, потом разочаровался и воспользовался амнистией. Амнистия – это тоже наш совет, даже несмотря на риск враждебного проникновения, надо объявлять амнистии, это дает возможность уйти из бандформирований тем, кто разочаровался и не хочет там быть. Он рассказал, что сопротивление сильно изменилось. Если раньше они не хотели ничего, кроме свободы, и сражались за свободу для всех, в том числе и христиан – алавитов, то теперь в сопротивлении все больше исламских экстремистов, говорящих о необходимости поголовного уничтожения всех, кто не уверует. Для Сирии, одной из самых мультиконфессиональных стран Востока (Бащар Асад, к примеру, алавит, а его супруга мусульманка) – это означает полное уничтожение общества и самого духа страны, где когда-то проповедовали святые апостолы. Именно Рашид хорошо знает этот район и поможет мне пробраться на рынок. Туда, где у меня встреча с информатором…

Еще с нами Аиша. Она немного выучила русский и часто сопровождает нас. Она православная христианка, что здесь редкость. Ее брата, бойца пятой мотострелковой дивизии, одного из самых боеспособных армейских подразделений, взяли в плен во время одной из операций. Зная, что он христианин, исламские боевики распяли его, приколотив к воротам дома, и сняли это на видео. Поскольку в семье больше не было мужчин, на фронт пошла она…

Аиша – странно, но православную христианку зовут, как супругу Пророка Мухаммада – снайпер. В гражданской жизни она учитель математики, возможно, отсюда у нее терпение и умение считать в уме. Терпение нужно, чтобы справляться с учениками. Умение считать, чтобы быстро вычислять нужную поправку – девяносто процентов местных стрелков не знают слова «поправка». Она пользуется двумя типами оружия – либо это «РПК74 5,45» со снятыми сошками, оптическим прицелом и полностью убирающим вспышку пламегасителем, или «МЦ116 М». Последняя – довольно редкая винтовка, она создана на основе спортивной. Проиграла конкурс на снайперскую винтовку для Российской армии ижевской «СВ-98», но выпускается серийно. Ее приняли на вооружение несколько небольших стран, таких, как Белоруссия, Сирия и Йемен. В числе прочего она питается от магазина «СВД», что очень удобно, но она намного точнее «СВД», вполне может уверенно поражать цели на шестьсот – семьсот метров, а вести беспокоящий обстрел с высокой вероятностью попадания, а может и до тысячи. Аиша с нами, потому что мы ей доверяем и потому что я привез ей подарок – ночной прицел новосибирского производства третьего поколения и глушитель. Этот прицел и глушитель должны позволить ей зачистить от снайперов прилегающую территорию и дать нам возможность перебраться через нейтралку – нейтральную зону, а потом вернуться назад.

Аиша сидит напротив меня. Она сделала себе новую прическу каре, как у Мирей Матье, и утром она спрашивала, нравится ли мне. Я сказал, что нравится. На ней – не менее ста пораженных целей, включая девятнадцать вражеских снайперов. Или тех, кто тут считает себя снайперами. В основном это просто ублюдки, которые берут винтовку с оптическим прицелом, сидят на стуле перед дыркой в стене и тупо стреляют во все, что движется. Убить таких – оказать большую услугу человечеству…

Аиша обычно прикрывает лицо куфией или надевает маску – она достаточно осторожна и не любит, когда кто-то видит ее лицо. Однажды ей удалось выбраться с позиции, надев мусульманскую одежду – комплект всегда лежит в ее рюкзаке. Она прекрасно знает, что с ней будет, если она попадется – боевики ненавидят снайперов, а если против них воюют женщины, они просто звереют. Будут долго насиловать, потом посадят на кол или разорвут машинами. А видео выложат в Ютьюб.

Не лучшая участь ждет и меня, если я попадусь. Но я не попадусь. У меня с собой постоянно взрывное устройство, из-за этого сирийцы относятся ко мне с опаской и называют «шахид». Сдаваться в плен я точно не собираюсь.

А пока мы сидим. И пьем чай. Утром я смотрел Интернет – бомбежки начнутся со дня на день, так обещают мировые лидеры. Что тогда будем делать? Не знаю. Наверное – выбираться отсюда. Или останемся с сирийцами до конца. Я еще сам не решил. По идее я должен буду вернуться. Но сердце подсказывает остаться. Если начнется наземное вторжение с Иордании, а экспедиционные силы морской пехоты уж там, то мне составит большое удовольствие погибнуть в бою с американцами, забрав нескольких из них. В конце концов я тоже снайпер, и очень неплохой.

Нет, я не ненавижу американцев. В жизни это нормальные люди. Проблема в том, что они приходят туда, куда их не зовут, и делают то, о чем их не просят. Если их не остановить здесь, рано или поздно они придут и к нам. Просто потому, что могут прийти. Могут – значит, придут.

Или пришлют отморозков отсюда. Улицы – в надписях баллончиком, много на русском. Русскоязычных боевиков здесь – несколько тысяч, здесь есть целые подразделения, в которых язык общения русский, а не арабский. Надписи на стенах – сегодня Дамаск, а завтра Русня^[12] – оптимизма не внушают…

На столике – с него мы вытерли кирпичную пыль – звонит телефон. Рашид отвечает.

– Проводник здесь…

Аиша резко встает и привычно прикрывает лицо куфией.

– Я пойду на позицию.

– С богом.

– С богом.

Она никогда не остается в таких случаях.

Я тоже встаю. Одно из правил выживания на войне – не выделяйся среди остальных – я соблюдаю: на мне либо форма сирийской армии, либо коммерческая форма, которую носят боевики – им ее подбрасывают в качестве гуманитарной помощи, форма еще с восьмидесятых, с европейских складов. Сейчас мне надо переодеться, у меня в рюкзаке – обычный бундесовский флектарн, дешевый и прочный. У него короткие и рукава и штанины, но это удобно, не путаешься в рукавах, и низ брюк не пачкаешь, и не цепляется ни за что…

– Там чисто?

– Да.

Не веря, проверяю фонариком. Это совмещенный санузел – ванная и туалет. Метров шестнадцать… широко тут жили. Туалет тут арабский, без унитаза – просто углубление в полу. Вместо кувшина с изогнутым носиком смыв, но вода стекает прямо по желобу в стене, без трубы. Не знаю, почему так…

Переодеваюсь. Оружие при мне обычное, армейское, «АКМ» с подствольником «ГП-25». Еще пистолет с глушителем – китайский «СИГ». Главное мое преимущество – ночные очки, пятидиапазонный лазер на цевье автомата и термооптика. Обычный поисковый монокуляр Flir Scout, стоит сто тысяч рублей, позволяет видеть человека до четырехсот метров. На термооптический прицел, выдерживающий отдачу винтовки у меня нет денег, но можно охотиться и с этим. Сначала монокуляром находишь позиции боевиков, затем включаешь лазер в инфракрасный режим и наводишь на цель. Дальше – или стреляешь сам, или наводишь снайпера…

Бронежилет. Пояс – на нем четыре магазина. Фронт оставляю весь голый – придется поползать. На поясе – самый минимум. Основной запас снаряженных магазинов – шестнадцать штук – в дюффеле, удобной большой немецкой сумке, которую можно носить и как сумку, и как рюкзак. Если кто думает, что носить двадцать снаряженных магазинов, это слишком, добро пожаловать в Сирию. В свободную Сирию.

Свободную от всего…

Выхожу. Проводник уже здесь, худенький, щуплый парень. Солнце почти скрылось, и нет дураков зажигать здесь свет – потому он почти не видит меня, а я его. Меня можно принять за кого угодно с бородой – в том числе и за иранца. Иранских советников тут немало, Иран помогает Сирии, пытаясь создать шиитский коридор Иран – Ирак – Сирия – долина Бекаа, Ливан. А иранцы обычно выше ростом, чем арабы.

– Выходим, – подытоживает Али, старший группы прикрытия, – Бисмилло рахмону рахим.

– Омен. – Мы синхронно проводим ладонями по щекам.

Али мусульманин, но нормальный. Я христианин. Но мы уже просекли, как повысить свои шансы остаться в живых. Тот, кто прошел Сирию, этим искусством владеет в совершенстве…

Мертвая зона. Слева футбольный стадион – Рашид говорил, что его перестроили в две тысячи десятом, и он был заядлым футбольным болельщиком. До того как все началось. Из наших команд Рашид знает «Спартак» и «Зенит». Сейчас он сильно пострадал от обстрелов, а в его развалинах могут скрываться снайперы противника. Еще дальше – две одноподъездные свечки, предположительно, там боевики. Сплошной линии фронта тут нет – слоеный пирог.

Бежать или ползти?

Вечная дилемма для того, кто находится под прицелом снайпера. Если ползти – могут и не заметить, но тогда снайпер тебя подстрелит, если заметит, не торопясь, но со вкусом. Если бежать, то могут пристрелить на ходу, а могут и не пристрелить. По-разному.

Бежим!

Все вместе, как лоси. И вваливаемся в проулок, а вслед нам цокают по стенам запоздалые пули…

Рынок Машкуф.

Он – крытый, как старые торговые ряды. Сейчас в нем темно, свет дают только многочисленные дыры от осколков в листах жести, которыми крыта крыша. Лабиринт минотавра – выход знают только местные. Сейчас на улице день, но здесь темно, лишь лучики света, сочащиеся через крышу, недоверчиво щупающие закопченные стены, говорят о том, что сегодня не ночь, а день…

Сюда мы добрались еще ночью. Заняли позицию в одном из заброшенных магазинчиков. Магазинчики здесь – это что-то вроде пещер, стены старые, но они закрываются современными, подъемными ставнями. Многие магазины выгорели, некоторые подожгли сами владельцы, чтобы не достался врагу. Тот, в котором мы прячемся – судя по записям в книге, которую мы подобрали на полу, – принадлежал армянину. Армян на Ближнем Востоке немало, и почти все заняты торговлей…

В трех точках от нас на противоположной стороне торговой улицы горит магазин. Вяло так горит… догорает, можно сказать. Редкие прохожие равнодушно идут мимо, никто ничего не тушит. Прогорит само…

Стоицизм местных поражает. Я видел людей, которые год жили на линии огня, под обстрелами, но не уезжали. Во дворах хоронили соседей – не уезжали. В дома попадали снаряды – как-то чинились, переходили в соседнюю квартиру и жили дальше…

Человека, с которым я должен встретиться, зовут Адам. Это старый волк, он еще охранял Дудаева. Старые дела – Грозный, администрация президента на Чехова, восемь – довелось бывать, знаете ли. Живет здесь, официально он не в бандформированиях, но в чеченской общине он не последний человек. Здесь он взял себе двух жен, сыновья – в бандах. Так что знает он многое…

И расписочка его у нас сохранилась. Хорошая расписочка такая…

Время до контакта еще есть…

Я лежу на полу, на боку, подстелив под себя каремат – еще Уинстон Черчилль говорил, что никогда не надо стоять, если можно сидеть, и никогда не надо сидеть, если можно лежать. Просматриваю налево темную, подсвеченную только сочащимся через дырявую крышу светом торговую галерею – она большая и высокая, может целая фура зайти. Или пикап с пулеметом. Здесь такие называются «техникал», техничка. Китайский пикап, вырезанный из трубы большого диаметра, щит и пулемет – обычно румынский «ДШК», которые сюда в большом количестве передают американцы, и заканчивая «КПВТ», снятый с подбитого БТРа. Точность у такой вот кракозябры почти никакая, но для беспокоящего обстрела позиций в цели размером с жилой дом или квартиру вполне подходит. Такие вот технички – кошмар для любого снайпера…

Мысли плавно переползают на Аишу. У нее никого нет, и у меня тоже никого. Наш резидент в Дамаске, генерал Толстопятов ухмыляется – много лет назад он тоже был здесь советником. В восемьдесят втором. Из-за смешения кровей и господства здесь французов в межвоенный период – сирийки очень красивые, и считают своим долгом подарить ночь любви шурави, который уходит в бой за их страну. Но мне бы не хотелось думать, что у нас с Аишей все так.

Я с самого начала сказал, что перспективы нет. Она сказала, что все понимает. Но все равно ни о чем не жалеет.

Нет здесь места для жалости.

– Справа. Один человек.

Другое направление просматривает Муса, один из телохранителей…

Он?

Для встречи у нас здесь другой магазинчик, разбитый и выгоревший. Дальше по галерее.

– Один?

– Один…

Надо идти.

В дальней стене пролом в соседний магазин, там все выгорело. Выбрав момент, я выбираюсь перекатом. Привычная тяжесть дюффеля не давит на плечи, и без него я ощущаю себя голым. Под ногой хрустит битое, закопченное стекло.

Иду по галерее, чуть сгорбившись. Люди, идущие навстречу, как сомнамбулы, они уже устали бояться и на автомат в мои руках не реагируют.

Так…

По договоренности, если контакт возможен, агент должен оставить отметку мелом на стене, на повороте. И все бы хорошо, да только ни хрена не видно тут в темноте! Вроде есть. Ну не будешь же фонарик включать. Это привлечет внимание…

Старая точка встречи была ближе и лучше приспособлена для такого рода встреч. Но там уже сирийская армия…

– Марша вог’ъила, – говорю я приветствие по-чеченски.

– Салам…

Агент – ждет меня в магазине, в руке – редкий здесь «Байкал», пистолет Ярыгина. Им только недавно начал вооружаться сирийский спецназ, самые элитарные части.

– Где взял пистолет? – спрашиваю, чтобы завязать разговор.

– Где взял, там уже нет. Принес?

– Сначала – товар.

Агент протягивает флешку.

– Что там?

– Записи.

– Ты установил?

– Мой человек.

Записи, имеется в виду записи в штабе сопротивления. Адам туда допущен, с американцами он знаком еще с Чечни, когда американцы ставили в горах станции радиоразведки, работавшие по всему югу России.

– По газовой атаке что знаешь?

– Там есть…

– А словами?

– Джабраил был очень недоволен. Говорил, что он встал, чтобы защищать народ, а не убивать его. Муса сказал, что там в основном шииты подохли, потеря невелика.

То, что и следовало ожидать.

– Вот, держи.

Я даю свою флешку.

– Что это?

– Там есть ноутбуки?

Адам кивает.

– Вставь флешку в любой компьютер и подержи секунд десять. Если захотят проверить, можешь отдать, не бойся. Там только видеозаписи.

Наушник в ухе разражается трелью – сигнал тревоги.

– Что там?

– Несколько человек. Вошли в галерею. С оружием.

– Сколько.

– Семь… восемь.

Хреново…

– Ищут что-то?

– Идут. Быстро.

Я быстро прикидываю, что к чему.

– Несколько человек идут с восточной галереи.

Адам моментально вскидывается, пистолет направлен на меня.

– Деньги давай!

Я левой рукой бросаю пачку, правая – в кармане.

– Уходи. Я тут останусь.

Не прощаясь, Адам выскальзывает в галерею. Я остаюсь наедине с темнотой…

Бежать в таких случаях – не самое правильное решение. Бежишь – значит, виноват. Остается шанс, что они не начнут проверять все подряд, и вряд ли они знают нужный магазин. Тогда они просто пройдут мимо. Если же не пройдут… в левой руке у меня длинная, болгарская граната, переделка из «ВОГ-17» – это «хаттабка», только фабричного изготовления. Катнуть такую в проход – хватит всем. Дальше очередь из автомата – и ходу…

Треск, словно новогодний фейерверк. Перестрелка!

Слоновий топот… бегут по переходу. Я выдергиваю чеку из гранаты…

Мимо! Пробежали мимо. Ну, и что мне теперь делать с гранатой?

Отправляю ее на проход и, дождавшись гулкого хлопка, из-за угла опорожняю магазин автомата. Можно было бы их пропустить? Можно. Но, во-первых, может, я подарю хоть какой-то шанс Адаму, во-вторых, вот эти уж точно никого не убьют. В-третьих, если это засада, то они окружили или окружают рынок…

Бегу назад. На полпути вспоминаю, что так можно и пулю в грудь получить. Решение приходит мгновенно – я бегу и ору «Башар акбар! Башар акбар!» Может, и не пристрелят…

Гвардейцы у магазина ждут меня. К счастью, не пристрелили.

– Go! Go!

Почему-то сирийцы отлично понимают простейшие команды на английском, видимо, это от видеоигр, в которые на Востоке почти что вторая религия…

Выход из темноты торговых рядов – как печь. Вдруг мне приходит в голову, что, выскочив из темноты на свет, мы станем слепыми.

– Стой! Занять оборону!

Али лихорадочно кричит в сотовый, договариваясь о минометном ударе. Рашид рядом с нами, он никуда не сбежал. Держит автомат, готовый на все.

– Есть другой выход?!

Он отрицательно качает головой.

– А с другой стороны?

– Есть лаз…

Я хлопаю по плечу Али, привлекая внимание – и в этот момент, с улицы начинает бить крупнокалиберный пулемет. Техничка! Под ударами пуль разлетается стена, все заволакивает кирпичной пылью.

Кто-то громко, в голос, перекрикивая даже автомат, говорит молитву.

– С другой стороны!

Али кивает.

Начинается минометный обстрел, который одинаково опасен и для нас, поскольку мина может пробить то, что осталось от крыши, и пошинковать в фарш нас. Мы отступаем – Али выбрасывает наружу самодельную гранату с минутной задержкой. Гвардейцы научились их мастерить сами – одна из трех не срабатывает, но сюрприз очень неприятный…

За поворотом, оставляем группу прикрытия и с ходу нарываемся на боевиков, которые заскочили под крышу в поисках укрытия. Начинается перестрелка – дурная и бестолковая…

Конец ей кладет мина! Срывая остатки крыши – она падает как раз там, где засели обстреливающие нас боевики – у самого входа. Сто двадцатая мина разрывается, по центру галереи, разбрасывая смертоносный металл. Мы лежим и падаем, а на нас падают обломки.

Али что-то кричит, хотя слышно плохо. Надо идти…

На улице стоят машины, кого-то заталкивают в микроавтобус… люди с оружием и в черных повязках. Кто-то уже бежит к месту взрыва… никто и подумать не может, что здесь, в Старом городе – бойцы республиканской гвардии. Наше появление становится полной неожиданностью.

Желтые повязки! ССА! Свободная сирийская армия, у ваххабитов повязки зеленые и черные.

Обе стороны открывают огонь почти в упор, падает кто-то из наших, но мы готовы были стрелять, а они – нет. Это и решает исход.

Пикап! Пикап в стороне!

Я отрываюсь от остальных, чтобы посмотреть, кто в микроавтобусе. Водитель на переднем лежит, на стекле – кровь. Еще один – у открытой двери.

Так и есть. Адам.

Быстро обшариваю карманы, забираю пачку денег и мобилу. Меня хватают и начинают тащить. Все правильно…

Трогаемся…

Нас всего несколько человек. И у нас всего одна машина. Чтобы вы понимали, дорога, по которой мы идем, – это зона свободного огня. К тому же машина трофейная. По нам могут стрелять все без исключения – ССА, боевики Исламского государства, снайперы Шабихи^[13], наконец, наше собственное прикрытие. Здесь никто не разбирается, что к чему – стрелять начинают сразу. Все просто пытаются выжить, а правило для выживания одно: убей, пока не убили тебя.

Впереди – что-то типа блокпоста. Сюда уже сообщили – по укрытиям разбегаются боевики. Скорее всего, там есть и крупнокалиберный пулемет…