– Э, нет, приятель, такого я тебя не отпущу, и не надейся. Если помрешь под колесами, это еще полбеды. А если станешь калекой? Только представь: всю оставшуюся жизнь провести в инвалидном кресле. Устраивает тебя такая перспектива?

Бесцеремонно хватаю хлопчика за руку, тяну вверх. Сопротивляется он вяло, как бы по инерции.

Вталкиваю в свою квартиру. Анна, показавшись из гостиной, удивленно смотрит на нас. Машу ей рукой: не мешай.

– Раздевайся, – говорю парню. – Я за тобой ухаживать не намерен. На…

Швыряю ему тапки.

Медленно, словно загипнотизированный, парнишка стаскивает куртку, переобувается, заторможенно двигается на кухню, плюхается на табуретку и застывает, как мертвый.

– Мне спиртное нельзя, за рулем, а тебе налью.

Достаю заветную бутылку армянского коньяка, которую любовно храню в шкафчике, и, изнывая от приступа скупости, наливаю парню стопарик. Он выпивает залпом. Предлагаю остатки новогоднего пиршества – отрицательно мотает головой.

После второго стопаря щеки хлопца розовеют, глаза оживают, обретают блеск и осмысленность.

– Тебя как зовут?

– Константин… Костя.

– Послушай, Костя. Я – бывший мент. И бывший частный сыщик. Это я к тому, что человеческих страданий навидался – выше крыши. Многие мне в жилетку плакались. И ты поплачь, не стесняйся, все останется между нами.

То ли мои слова благотворно на него действуют, то ли выпитое, но глаза хлопчика заволакиваются слезами. Создается впечатление, что он смотрит на меня из-под воды. Парень моргает и отворачивается.

– Не хочешь поведать мне – сходи с милицию и все расскажи ментам.

– Не-а, – шмыгнув носом, паренек опять мотает белокурой головой. – Не пойду. Противно.

– Но пойми, операм нужна информация, иначе душегуба не поймать.

– Все равно, в милицию не пойду. Боюсь. Уж лучше вам расскажу. А вы правда милиционером были?

– Оперативником.

– Я еще выпью, можно?

Вливает в себя содержимое третьего стопарика и вроде бы отмякает.

– Не знаю, с чего начать…

– Ничего, я помогу. Где ты впервые встретил Жанну?

– Жанну… – Костик морщится, и я обреченно готовлюсь к тому, что он опять заревет. Но парнишка сдерживается. – Жанну я встретил… Просто зуб у меня сильно болел. Пришел в стоматологию, районную, которая на улице Коминтерна…

Из его глаз текут слезы.

«Ничего, – думаю я, – поплачь, малыш. Если плачешь, значит, и впрямь любил. По-настоящему. Не дай бог потерять любимого человека. Это, брат, куда страшнее, чем умереть самому».

– Она мне зуб лечила, – наивно продолжает Костя. – Вот этот…

Оскаливает зубы и демонстрирует левый верхний клык, как будто иначе ему не поверят. Я не улыбаюсь, еле заметным кивком показываю, что уяснил. Он продолжает:

– Я пригласил ее в кафе. Она согласилась… И мы… стали встречаться.

– И сколько времени вы вместе?

– Почти полгода… У вас в квартире что-то горит?

– Да вроде бы ничего такого нет.

– Может, кто-то накурил?

– Жена на дух не переносит табачный дым, а я давненько уже перестал себя травить. Хочу помереть глубоким старичком. Причем, здоровеньким.

– А как будто дымно, даже глаза ест. Прямо-таки разъедает… Наверное, это мне кажется?

Костик трет кулаками зажмуренные глаза. Я и бровью не веду.

– Похоже на то… Жанна старше тебя?

– На шесть лет. Поэтому она и не хотела, чтобы мы поженились. И мои родители были против. Но я бы все равно на ней женился!

– Шесть лет, – я пренебрежительно машу рукой. – Ерунда. Жена старше меня на одиннадцать лет, а я люблю ее, как в первый день. Даже больше.

– Ну, – обращается он к кому-то невидимому. – Я же говорил!

И тут же обреченно опускает светлую головенку: теперь никому ничего доказывать не нужно. Из его закушенной губы сочится кровь.

Срываюсь с места и галопом несусь в ванную. Возвращаюсь с солидным куском ваты. Хлопчик смотрит на меня мутным взглядом, потом отщипывает немножко и машинально прикладывает ватку к губе.

– Как я понимаю, ты жил у родителей и время от времени наведывался к Жанне?

– Да. Вообще-то они были против наших встреч, приходилось врать, что к приятелю пошел, или еще чего.

– Значит, Новый год ты встречал дома, с родителями?

– Ага. Они считают, что я еще маленький. Несмышленыш. Шагу не дают ступить. Каждый день звонят, когда я в институте: «Пообедал? А еда вкусная была? А что тебе на ужин приготовить?» Я – поздний ребенок. Мама родила меня, когда ей было тридцать восемь.

– А сегодня ты намеревался отметить с Жанной наступивший 2011-й?

– Ага. Еще позавчера договорились, что в шесть вечера приду к ней… И вот…

– Ты встречал ее с кем-нибудь? Неважно – с мужчиной, с женщиной…

– Нет.

– Как вы проводили время? Гуляли по улице, забредали в магазинчики, кафушки, киношки? Было такое?

Его уши вспыхивают.

– Только в самом начале. А потом стал приходить сюда.

‒ И сколько времени здесь проводил?

Уши Костика продолжают пылать.

‒ Час или полтора… Примерно так.

На языке вертится вопрос: «А кроме секса было у вас хоть что-нибудь?», но удерживаюсь. Еще обидится, вообще перестанет отвечать.

– Сам уходил или она выпроваживала?

Задумывается.

– Ну… она говорила, дескать, пора, милый, у меня дела.

– Ты предлагал ей замужество?

– Сколько раз!

– И что она отвечала?

– Что?.. Говорила: «Тебе будет неприятно жить на деньги жены. Сначала нужно встать на ноги, начать зарабатывать, чтобы прокормить семью, и уже тогда…» Я в этом году заканчиваю радиофак…

Расширив глаза, он с изумлением уставляется на меня. Его рот по-детски раскрывается.

– А Жанны нет. Для кого мне теперь зарабатывать?

– Последний вопрос, Костя: откуда у нее эта двухкомнатная фатера?

– Досталась от родителей. Ее отец и мать давно умерли. Жанна однажды сказала, что в их роду долго не живут…

И вот тут он принимается рыдать. Откровенно, не стесняясь.

Встаю, подхожу к окну. Минуты через две оборачиваюсь.

– Ну, поехали, отвезу тебя домой.

Выбираемся на улицу.

Пустынный двор, настороженно-недобрый, забитый припаркованными авто, кажется ночным. Стоведерная бочка тьмы и ложечка желтоватого света.

Вывожу «копейку» на оперативный простор и ‒ по озаренным фонарями дорогам ‒ минут за пятнадцать доставляю паренька к его жилищу.

Я будто опять очутился в своем дворе: вокруг такие же безликие черные дома, чьи бетонные стены ограждают обитателей от холода и тьмы. Кажется, что это крепости, в которых одиноко горят амбразуры или бойницы.

Парень вылезает из моей машинешки и скрывается за дверью подъезда.

Какое-то время неподвижно кукую в «копейке», мысленно пережевывая полученную от Кости информацию.

Для чего? Понятия не имею. Должно быть, по привычке.

Зачем Жанна связалась с этим пацаненком? Бабла от него не дождешься – по крайней мере, в том количестве, которое удовлетворит аппетит молодой современной фемины.

Ну, и на кой фиг он ей потребовался?

Любовь-морковь? ‒ в таком случае Жанна, не раздумывая, выскочила бы за милягу Костика замуж, никакие родители не сумели бы помешать. И еще – влюбленной девчонке одно удовольствие прогуляться с кавалером по улице, блаженно пощебетать в кафушке, потискаться в темном зальчике киношки. А она почему-то довольствовалась короткими эротическими занятиями в своей квартире.

Более чем странно.

Впрочем, какое мне дело до убиенной стоматологини и ее желторотого бой-френда!

Берусь за баранку и отправляюсь ловить жаждущих прокатиться быстро, с комфортом и задешево.

Минут двадцать пять-тридцать напрасно кружу по опустелому городу, в котором все молодое и жизнелюбивое сосредоточилось в общепитах и вокруг сверкающих новогодних елок.

Наконец замечаю поднятую руку, подъезжаю, останавливаюсь. В кабину залезают парень с девчонкой, и я везу их в спальный район, на юго-западную окраину, где, как выясняется из их болтовни, ждут приятели на грандиозную пьянку. И грустно думаю о том, что Костик никогда не повезет свою Жанну к знакомым или друзьям.

Ребячливая парочка выпархивает из «копейки», – и тут же трезвонит моя мобила, точно ждала своего часа.

– Ваше пернатое высокоблагородие! – раздается басок Акулыча. – Еще разок проздравляю с наступившим на нас праздничком! У меня такой к тебе вопросец. Не собираешься убивца своей соседки искать?

– С чего вдруг?

– Правильный ответ. И впрямь, зачем лезь на рожон? Пущай доблестные опера сами разбираются, им за енто бабло платют.

– Ты что, подначиваешь меня, Акулыч?

– Куда уж мне подначками заниматься, такое тока пацану впору. Просто покумекал на досуге: Королек – малый не хилый и вроде как оклемался после общения с ребятами Француза. За компом ему скучно, бомбилой шабашить – противозаконно. И вообще – не думает же он оставаться бомбилой навечно? Не для того, по моему скромному разумению, мама-папа его рожали. Нет, не для того. А отседова следует, что надобно Корольку встряхнуться, крылышки свои расправить, да и заняться делом, для которого создан. Шо, неправильно мыслю?

– Хитрец ты, Акулыч. Нет, хватит с меня расследований. Преступников-то я находил, только в результате сына потерял. Да и сам едва живой. Но это так, к слову.

– Не могу тебя неволить, птаха. Прав таких не имею… Ну, покедова.

Собираюсь вдогонку сказать ему что-то благодарное, соответствующее сентиментальному новогоднему послевкусию, но Акулыч пропадает, оставив меня торчать в «копейке» с мобильником в руке…

* * *

Ночью приснилась Жанна.

Обычно я не обращал на нее внимания и вряд ли бы отличил в толпе, и когда ‒ после ее смерти ‒ пытался вспомнить, возникало перед глазами нечто зыбкое, расплывчатое. А теперь, во сне увидел ясно, отчетливо.

Высокая, метр семьдесят пять, никак не ниже (одного примерно роста с Костиком), волосы распущенные, негустые, блеклые. Лицо малоподвижное, анемичное. Глаза большие, но тусклые, невыразительные. Подобные девахи частенько попадаются на страницах модных журналов. Я не соврал жене, эта барышня мне не нравилась. Совсем. Ничуточки. А Костик бесконечно любил ее. И жаждал жениться.

Во сне она была в светло-сером плаще, перехваченном узким поясом, в желтовато-коричневых полусапожках на высоких каблучках.

Она говорила, и я понимал ее слова. И спрашивал. А она отвечала.

А утром не в силах вспомнить ни единого слова. Лишь понимаю: Жанна не зря явилась мне. Возможно, она ‒ некий знак, поданный судьбой.

* * *

Утро второго января мрачное и грустное. Народ отпраздновался, запасы пиршественной снеди исчерпались, представители сильного пола с немалым