– Ты наверняка рассчитывал провести праздник с невестой. А вместо этого встречаешь Новый год со мной. Почему?

– Потому что в моем обществе ты нуждаешься куда больше, чем Диляра.

Заключаю резонно и тянусь к бутылке вина. Передаю Нике бокал и случайно касаюсь ее запястья, отчего разряд тока прошивает от макушки до самых ступней. Даже волоски на коже встают дыбом.

Плохо.

Списываю такую буйную реакцию на радость от встречи с близким человеком, которого очень давно не видел, и спешу заполнить образовавшуюся паузу.

– Как все это время жила? Расскажи.

– Ничего особенного. Дом – работа – Сонин детский сад и вокальная студия. Рутина.

– Она поет?

– И весьма неплохо. Думаю, что голос ей достался от бабушки. Та выступала в театре в молодости.

Воодушевившись, делится Ника и постепенно расслабляется. Пьет вино маленькими глотками и крутит бокал в ладонях. А я ничего не могу поделать и снова залипаю на ней.

Ни мерцающих теней на веках. Ни бронзатора на скулах. Только немного туши на пушистых ресницах. И меня прет от этой естественности. Может, я просто устал от пластиковых кукол, которых много везде. А может, с Солнцевой я возвращаюсь в безмятежную юность, где я был безбашенным пацаном без тормозов?

Улыбаюсь краешком губ собственным думкам и не замечаю, как пустеет бутылка. Приятное тепло разливается по венам. Терпкий цитрусовый вкус оседает на языке. Заканчивать этот уютный вечер, плавно перетекший в такую же волшебную ночь, не хочется.

К тому же, мягкий полумрак вкупе с хорошим алкоголем делает свое дело. Правильно или нет, я разворачиваюсь к Нике всем корпусом и готовлюсь задать вопрос, надеясь, что она выплеснет все, что накопилось, и избавится от болезненного нарыва.

– А муж твой? Не догадывалась, что изменяет?

– Нет, – замешкавшись на мгновение, Вероника отрицательно качает головой и принимается частить. – Он часто отлучался в командировки. Постоянно задерживался на работе. Но у него руководящая должность. Совещания, срывы поставок там всякие, форс-мажоры – это нормально. Все так живут.

– Все, – соглашаюсь и вспоминаю, как сам пахал года два назад. – Не так давно я тоже из офиса не вылезал. Заседания бесконечные, иски, суды по месту ответчика. Питер, Казань, Новосибирск. Это сейчас я отошел от дел и только контролирую контору, а раньше ты могла меня и не застать дома тридцать первого декабря. Как-то раз я уснул прямо на столе, заваленном грудой бумаг.

– Выспался хоть?

– Выспался. Только спина потом колом стояла три дня, и шея не поворачивалась.

Смеюсь, памятуя, как стебался батя при виде моей помятой физиономии. И Ника смеется вместе со мной. Но резко замолкает и возвращается к неоконченной теме.

– Ни разу, Гордей, ни разу я не наткнулась на чужую расческу или, не дай Бог, трусы, забытые у него в бардачке. Ни следов губной помады на рубашке. Ни царапин или засосов. Ни запаха женских духов. Ничего, что намекнуло бы о том, что у него кто-то есть. Понимаешь?

– Мужчины могут быть очень изворотливыми, если хотят скрыть интрижку.

Снова соглашаюсь с Никой и, повинуясь порыву, ставлю себя на место ее урода-супруга. Как бы я себя вел, если бы поцеловал Солнцеву пару часов назад? Вывалил бы все Диляре с порога? Или долго ходил бы вокруг да около?

В одном я уверен на сто процентов. Молчать бы я точно не стал. Не в моем это характере.

– И Вика себя ничем не выдала. Ни жестом, ни взглядом. Часто бывала у нас в гостях. Не пропускала ни одного моего дня рождения. Всегда с дорогущим подарком. Часы из последней коллекции. Элитный парфюм. Букет громадный. Стильная, неприступная и абсолютно незаинтересованная в Вадиме.

С моей легкой руки Ника продолжает анализировать детали, которые могли бы натолкнуть ее на неприятное открытие. А мне вдруг до нестерпимого жжения за грудиной хочется прояснить один момент.

– А если вдруг твой Белов переобуется? Раскается и приползет на коленях. Вернешься к нему? Сможешь его простить?

Хрипловатые фразы, пропитанные неприятием, падают к ногам Ники увесистыми булыжниками и сопровождаются моим шумным сопением и ее гробовым молчанием.

Тишина длится так долго, что мне начинает казаться, что я не получу ответа. Но Солнцева откашливается и отрицательно качает головой.

– Я не знаю, что может случиться, чтобы я его простила. Метеорит должен упасть на Землю или время должно повернуться вспять. И то не факт. Он ведь не звонит, не пишет и не ищет нас с Соней. Да он даже не раскаивается, Гордей! Это не разовая акция – это осознанный выпад.

Запальчиво выдает Вероника, а мне вдруг становится легче. Стальной обруч, стискивавший ребра, с треском лопается и распадается на части. Мне отчего-то приятно, что Ника высоко ценит себя и не собирается позволять втаптывать себя в грязь.

Мысленно похвалив ее, я вытаскиваю сложенное пополам письмо, которое мы с Соней писали Деду Морозу, и протягиваю его Нике.

– Дорогой Дедушка Мороз, подари мне, пожалуйста, папу и сделай маму счастливой.

Солнцева вслух читает выведенные моей рукой строки и громко всхлипывает. Ее глаза увлажняются, а грудь высоко вздымается. Она взволнована. Да и я растроган. Дети редко просят в подарок не какую-нибудь куклу или планшет…

– У тебя замечательная дочь, Ника. Я всегда мечтал о такой.

Признаюсь твердо и принимаюсь собирать посуду, чтобы не наговорить ничего лишнего. Ребенок – это больная тема, которую я не хочу развивать.

К счастью, Вероника и не собирается этого делать. Она помогает мне с бокалами и направляется в спальню. А я иду за ней следом, как привязанный. Провожаю ее, как долбанный рыцарь, и оставляю целомудренный поцелуй на ее щеке.

Никаких намеков на страсть или на продолжение ночи. Нам обоим это не нужно.

Хвалю себя за недюжинную выдержку и отправляюсь в другую комнату. Сплю, на удивление, крепко, не вижу никаких сновидений, а наутро обнаруживаю Нику у плиты.

С пучком, к которому я уже привык, в подаренной мной футболке с кроликом, которая доходит ей едва ли не до колена, она колдует над кастрюлей и что-то вполголоса напевает.

– В холодильнике столько деликатесов, а ты варишь…?

– Кашу. Ага.

Я изумленно выгибаю бровь, Ника же не смущается и продолжает сосредоточенно помешивать овсянку.

– Праздники – не повод питаться неправильно. Не стоит приучать Соню к плохому.

Спокойно поясняет Солнцева, и я в который раз поражаюсь, насколько она осознанная.

А после завтрака, уничтожив почти все, что Ника приготовила, мы втроем тепло одеваемся, кутаясь в шарфы, и втроем высыпаем во двор. Сначала лепим огромного снеговика рядом с елкой, потом гоняемся друг за другом, играя в снежки, и уставшие валимся в снег, размахивая руками и изображая снежных ангелов.

Раскрасневшиеся и мокрые, мы вваливаемся в дом и долго отряхиваемся. У Ники пряди волос прилипли к щекам, румянец залил лицо, лишенное грамма косметики, а улыбка осветила лучащиеся чем-то похожим на счастье глаза. И я ловлю себя на мысли, что она невероятная.

Намного красивее, чем все эти куклы с мероприятий, на которых я так часто бываю.

– Я планирую уничтожить то, что осталось от мяса по-французски.

Сообщаю решительно, ощущая, как во мне просыпается зверский голод, и девчонки меня поддерживают. Слаженно накрывают на стол, едят с аппетитом и пьют заваренный мной горный чай с травами.

Нам так хорошо вместе, что я снова выпадаю из реальности. Забываю, что в Москве меня ждут работа и куча обязательств, и наслаждаюсь каждый минутой.

За игрой в шарады и непринужденными разговорами время до вечера пролетает, как один миг. И я думаю, что было бы неплохо посмотреть какой-нибудь уютный теплый фильм, вроде «Чародеев» или «Иронии судьбы, или с легким паром», только вот замечаю, что Никины глаза неестественно блестят.

Приблизившись к ней, я опускаюсь на подлокотник кресла рядом с ней и дотрагиваюсь ладонью до ее лба.

Раскаленный!

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Нормально. Вроде…

Отвечает она нерешительно, но я уже встаю и иду искать аптечку. К счастью, мама хранит на даче лекарства на всякий случай.

Спустя семь минут градусник показывает неутешительные тридцать девять и один, и я недовольно закусываю губы. В такую метель никакая скорая сюда не приедет, поэтому приходится довольствоваться тем, что есть.

Жаропонижающим. Витамином С. И горячим чаем с медом.

– Все, принцесса. Пора спать.

Заявляю я твердо и, вопреки Никиным возражениям, подхватываю ее на руки.

– Отпусти меня, Гордей. Я могу дойти сама.

– Можешь.

Соглашаюсь невозмутимо и продолжаю нести Веронику на второй этаж, осторожно преодолевая ступени. Укладываю ее бережно на постель и укрываю пушистым одеялом до самого подбородка.

Поразмыслив немного, я наполняю небольшой тазик водой и обтираю Никино лицо влажным полотенцем. Она горит, и мне это очень не нравится.

Дождавшись, пока Ника уснет, я еще раз касаюсь ладонью ее лба и спускаюсь в гостиную. Достаю телефон и смотрю прогноз погоды. Если верить синоптикам, метель продлится еще несколько дней, и это значит, что нам придется задержаться на даче.

Прочесываю волосы пятерней. Отрешенно кручу мобильник в пальцах и вздрагиваю, когда он оживает, разражаясь трелью.

– Привет, Диль.

– Здравствуй, Гордей.

– Как отпраздновала?

– Отлично. В «Бостоне» круто. Кухня выше всяких похвал. Жареный осьминог – пальчики оближешь. Нежнейший камчатский краб. А какое фаер-шоу они устроили. Жаль, что ты пропустил.

– Я рад, что ты не скучала, – произношу искренне, но у меня складывается впечатление, что Диляра ждала совсем другого ответа.

Мою догадку подтверждает и ее следующий вопрос.

– Когда ты вернешься, Гордей?

– Не знаю. Наверное, в пятницу.

– В пятницу?

– Ты смотрела прогноз? Снег продолжает валить, дороги замело.

Пауза. Рваный раздраженный вздох. И царапающее нервы.

– Мне кажется, что ты просто не хочешь ехать домой. Что у вас происходит с этой твоей Вероникой?