– Стас, я без понятия. Надо выяснять. А может, и не надо. Да нет, надо, конечно. Прости, меня почему-то уже заранее тошнит от всего. Это омерзительно, когда тебя используют вот так, внаглую, неудивительно, что у меня нет ни малейшего энтузиазма. Надо побывать у него на последнем и предпоследнем месте работы, квартиру осмотреть, гараж, машину, ну и поискать даму сердца, он еще вполне молодой мужик был, сорок восемь лет, не жил же бобылем после смерти жены. Словом, все как обычно. Отрабатываем связи, контакты, телефонные номера. Но это потом.

– А сейчас что?

– А сейчас мы с тобой поедем к мадам Торадзе и пообщаемся с ней на предмет нашего покойничка, – обрадовала меня Агата. – Я понимаю, ты с дежурства, но одна я к ней не сунусь, там явно чем-нибудь нехорошим кончится. А я и без рукоприкладства с миллионершами в черном списке.

Софико Торадзе ждала нас в своем кабинете. Войдя в приемную, я ожидал увидеть там роскошную секретаршу, которая понравилась мне во время прошлого визита, но теперь на ее месте сидела какая-то линялая блондинка с лошадиным лицом и нездоровой кожей, покрытой толстым слоем тонального крема и пудры. Она неохотно поднялась с места и проводила нас в кабинет, хотя мы и сами бы легко нашли дорогу. Я скосил глаза на ее монитор. Блондинка играла в шарики, расставляя их по три в ряд. Невероятная занятость.

Торадзе с безукоризненной прической, взбитой кверху, элегантным макияжем, одетая в дорогой черный костюм, восседала в своем кресле, словно царица на троне. В ушах хищно сверкали массивные бриллианты, и я невольно вспомнил прошлую историю ее ограбления, которое мы не смогли доказать. Она не поднялась навстречу и присесть не предложила. На наше «добрый день» также не ответила.

– Я вообще разговариваю с вами исключительно по просьбе министра, – сразу предупредила она. – Не ждите от меня какого-то хорошего отношения после того, как вы растрясли по всему городу мое грязное белье.

– Под грязным бельем вы подразумеваете убийство? – любезно спросила Агата. Торадзе поджала губы.

– Что вам нужно?

Агата без приглашения уселась за стол и нахально закинула ногу на ногу. Я сел рядом.

– Нас интересует Артемий Солнцев. А точнее, всё, что вы можете о нем рассказать.

Торадзе потянулась к дорогому портсигару, вытянула из него тонкую, как веточка, сигаретку и прикурила, выпустив клуб дыма, пахнущего вишней.

– Мне сказали, что Артемия убили? – спросила она. Агата кивнула. – Печально. Он был талантливым тренером и спортсменом, многого бы добился, если бы не та травма. Здесь он возобновил занятия после четырехлетней паузы. Вы же знаете, что он работал в министерстве? С ним было приятно иметь дело, он разбирался в вопросе, понимал, что такое фигурное катание, насколько это престижно для страны и как это недешево. Лед стоит дорого, уважаемые господа полицейские.

– У него были враги? – спросил я. Торадзе покачала головой.

– Не уверена, я не слышала. Завистники, возможно, наша среда довольно токсична. Кто-то делает карьеру, кто-то нет, у Солнцева все получалось. Но какого-то яркого конфликта не помню. Если что и было, то не у нас.

В прошлый раз она пела ту же песню. Вокруг все хорошие, добрые и честные, хотя убийца сидел прямо через стенку. Так что принимать ее слова на веру мы не спешили.

– У него был здесь кабинет? – спросила Агата. – Мы бы хотели его осмотреть.

– Нет, Солнцев не был штатным тренером, – отрезала Торадзе. – Он оставлял одежду в раздевалке, как все. Приходил, тренировал своих девочек, уходил. Если ему нужна была приватность, он брал ключи от конференц-зала или любого другого свободного помещения.

– Он работал только с девушками?

– Сейчас да. Раньше он тренировал пары.

– А что вы можете сказать о его личной жизни? – спросила Агата. Торадзе передернулась, будто увидела насекомое, и неприязненно процедила:

– Ничего. Я не интересовалась.

– Почему же? – притворно удивилась Агата. – Он такой видный мужчина и к тому же свободный.

Торадзе моментально вскипела.

– На что вы намекаете?

– На то, что личная жизнь свободного и обеспеченного мужчины всегда становится предметом обсуждения, а вы же руководитель организации, к тому же женщина, не слепая, не глухая, – льстиво пояснила Агата.

Торадзе не купилась на ее тон.

– Я ничего не знаю о том, с кем он спал, если вас это интересует, – зло произнесла она. – Вас же это интересует, верно? И ничего больше. К тому же Солнцева убили в Турции, я вообще не понимаю, какое отношение имеет к этому наш спорткомплекс. Это все печально, конечно, но здесь вам нечего делать.

– Мы просто проверяем все варианты, – сказал я.

– Проверяйте их в других местах и не суйте нос, куда вас не просят, – грубо ответила Торадзе. В этот момент она стала почти некрасивой.

– Мы бы хотели пообщаться с его ученицами, – сказала Агата, сделав вид, что не обратила внимания на ее грубость.

Торадзе встала.

– Список у секретаря. А сейчас прошу меня извинить, очень много дел.

Нас столь бесцеремонно выставили вон, что мы даже опешили. Секретарь, явно предупрежденная, без лишних слов дала нам листок бумаги с тремя именами. Я вежливо поблагодарил ее и лучезарно улыбнулся, чем, кажется, вызвал бурную реакцию, поскольку она покраснела, пробурчала что-то под нос и едва не села мимо стула. Агата смотрела на мои кривляния с усмешкой.

– Фомин, ты, оказывается, Казанова. Я даже думала, ты начнешь ей руки целовать. Тебе надо остепениться, семью завести, детишек.

Агату иногда заносит, и она может позволить себе хамский выпад, часто довольно обидный для постороннего, если бы он ее слышал, но, как правило, она высказывает свое мнение вполголоса. Хотя достаточно посмотреть с укором, чтобы вернуть ее на землю с небес. Вот и сейчас, натолкнувшись на мой осуждающий взгляд, она благоразумно сдержалась и оставила при себе мнение о внешности секретарши и моей личной жизни. У нее самой-то не особо складывались отношения.

– Была такая мысль, – скромно признался я. – Вдруг придется возвращаться, а так какой-никакой, а контакт.

– Думаешь, придется? – засомневалась Агата.

– А ты думаешь, нет?

– Надеюсь. Дело мне официально не передали, я вообще не представляю, у кого оно. Распоряжение начальства поводить носом я выполнила. Торадзе права: Солнцева убили на территории другого государства, я даже отдаленно не могу представить, в чем должна заключаться моя помощь в расследовании.

– То есть домой к нему мы не поедем и фигуристок опрашивать не будем?

– Стас, я не вижу в этом смысла, кроме голого энтузиазма. Это, если припрет, и на твоего Литухина можно спихнуть, пусть практикуется в допросах свидетелей. У тебя что, мало своих дел?

Своих дел у меня хватало, так что спорить я не стал. Однако в машине я пару раз поглядывал в зеркало и видел, что Агата хмурится и о чем-то сосредоточенно размышляет. И мне казалось, я знаю о чем. Я хотел ее приободрить, мол, не переживай, но не успел. Ее телефон зазвонил, и Агата после сухого «да?» несколько минут слушала своего собеседника, а затем отключилась и повернулась ко мне.

– Похоже, я еду в Турцию, – мрачно сказала она.

– Ну, нормально, – одобрил я. – Только почему ты? Ты разве знаешь турецкий? Вряд ли тебе придется там загорать и ходить по сувенирным лавкам.

– Представь, я знаю турецкий, – огрызнулась Агата. – Я же все детство прожила в Казахстане, ходила в турецкую школу. Правда, от недостатка практики я позабыла почти все, английский знаю лучше, все-таки была практика. Шеф вспомнил наше старое дело и решил, что я – идеальная кандидатура для взаимодействия с Интерполом. Дословно это звучало так: стой, кивай и не отсвечивай. Так что завтра я улетаю и оставляю хозяйство на тебя.

Предстоящая командировка Агату не обрадовала, а я вот был бы не против поездки с возможностью искупаться в море, которого я не видел уже лет десять. Мне не понравилось напряжение в ее голосе, как будто она сама боялась отпустить работу, за которую цеплялась как за средство от тоски, и расслабиться. Недавняя смерть отца подкосила мою подругу гораздо сильнее, чем мы ожидали, но она отказывалась это признавать, становясь более жесткой и безжалостной. Мне хотелось верить, что тяжкие времена миновали и она пережила ту страшную ночь, когда боль заползла в ее сердце и свернулась калачиком на долгие месяцы.

Я отвез Агату на работу и занялся своими делами. Вечером она позвонила и скорбным голосом сообщила, что неофициально нам придется помочь в расследовании, так что, пока она будет в отлучке, я должен поискать информацию на Солнцева.

Вечером я приехал домой чуть позже обычного и почти сразу понял, что творится нечто неладное. У подъезда с собакой на поводке вышагивала мама, и, судя по тому, что наш старенький спаниель с места не двигался и умоляюще глядел на хозяйку, а мама нарезала вокруг него круги, они давно уже нагулялись. Кажется, оба с облегчением выдохнули, когда я подошел ближе. Такому поведению было лишь одно объяснение.

– Она наверху? – раздраженно спросил я, не здороваясь.

– Стас, я тебя умоляю, не накидывайся на нее сразу, – жалобно попросила мама. – Отец заперся в комнате, у меня тоже нет сил. Попробуй вправить Лерке мозг, только без лишнего рукоприкладства.

– Что она сделала?

Мама вздохнула. Пес покосился на нее и тоже вздохнул. Похоже, ситуация никому в семье не нравилась.

– Подралась с проректором. Ее выгнали из института и общежития. И, возможно, еще заявление накатают. Завтра я съезжу в институт, попробую поговорить, но, судя по тому крику в телефоне, все серьезно. Лерка ему нос сломала.

– Ясно, – сказал я и вытащил поводок у нее из руки. – Пойдем домой?

– Иди, – бессильно ответила мама, – я до магазина дойду или… не знаю, еще куда. Нет сил домой идти и ее видеть.

Дома я сразу разулся, потащил собаку в ванную, вымыл ей лапы и отпустил восвояси. Пес доплелся до подстилки и упал на нее без сил. Я скинул куртку и прошел на кухню, где брякала посуда и бухтел чей-то ненатурально бодрый голос, мельком увидев в гостиной табор сумок и узлов. Моя сестра Лерка сидела за столом, пила чай и таращилась в телефон, где шло что-то занимательное. На меня она посмотрела с испугом, но тут же с вызовом подняла подбородок, упрямо стиснув губы.

– Привет, – спокойно сказал я. – Что на ужин?

– Голубцы, – настороженно ответила Лерка. – Положить?

– Сам положу. Как жизнь и все такое?

Лерка глядела на меня с подозрением, не понимая, в курсе ли я ее ситуации, и если да, то как себя следует вести. Я плюхнул в тарелку три голубца и несколько ложек пюре, поставил тарелку в микроволновку и ушел переодеваться. Когда еда разогрелась, я, в трениках и майке, уселся напротив сестры и начал есть. Ожидающая скандала Лерка хмурилась, но, поскольку я молчал, она ринулась в атаку сама:

– Ты сегодня поздно.

– Я же в полиции работаю. У нас часто бывает ненормированный рабочий день, это называется взрослая жизнь и ответственность. Быть взрослым, знаешь ли, не только очень интересно, но и не очень.

– Ха, шутник, – фыркнула Лерка, с грохотом поставила чашку и с вызовом сказала: – Ну давай, начинай.

– Что начинать?

– Воспитывать. Ты думаешь, я не поняла, что тебе все рассказали? Я ж сестра мента, какие-никакие приемчики освоила. Мама ушла гулять с собакой и не вернулась, зато с собакой вернулся ты. Ни в жизнь не поверю, что свою версию событий она еще не рассказала.

– Рассказала. Но я могу послушать и твою. Только потом, пока я хочу просто поужинать.

– А если я не хочу ничего рассказывать? – запальчиво воскликнула она.

– Не рассказывай. Я не настаиваю. Не знаю точно, в чем там дело, но тебя вроде бы исключили из института. Не знаю, зачем так паниковать. Дело вполне житейское.

Лерка прищурилась. Мое равнодушие выбивало ее из необходимого состояния агрессии, в котором она, нападая, строила линию защиты до тех пор, пока это возможно, чтобы потом разразиться рыданиями и вызвать жалость. Я старался на нее не глядеть. Лерку было жалко. Поздний ребенок в семье, заласканная до безумия, не приспособленная к жизни, ершистая, истеричная и временами жалкая, она родилась, когда мне почти исполнилось восемнадцать. Родители от такого подарка судьбы просто ошалели и откровенно не знали, как себя вести. Так что когда я вернулся со службы в армии, то стал фактически Леркиной нянькой. Я ее купал, кормил, водил в садик и школу, и даже мой неудачный развалившийся брак, в котором я не нажил детей, от этой повинности не освободил. Лерка с завидной регулярностью влипала в истории, из которых ее приходилось вытаскивать с невероятной деликатностью, чтобы не разрушить ее хрупкий мир розовых пони. Мириться с действительностью сестра не желала. Недолюбленный ребенок, который сам выдумывает проблемы, чтобы обратить на себя внимание родителей, слишком равнодушных к своему позднему чаду. В прошлом году Лерку удалось запихнуть в Литературный институт, хотя я вообще не представлял, чем это поможет ей в жизни. Училась она со скрипом, постоянно конфликтовала с педагогами, и, видимо, текущая ситуация стала апогеем происходящего.

Я жевал и старательно отводил от Лерки взгляд. Хлопнула дверь, домой вернулась мама, заглянула к нам с немым вопросом в глазах. Я чуть заметно покачал головой. Мама ушла, а Лерка этот жест заметила и ехидно улыбнулась, довольная своим превосходством.

– Великие конспираторы, – ядовито рассмеялась она. – Что сейчас будет? Лекция на тему необходимости образования или примеры достойного поведения?

– Лекции не будет, – пожал я плечами. – Не хочешь учиться там – не учись. Тебе мое разрешение или одобрение не нужно. Ничего страшного. Что тебе дает этот институт, как ты применишь свои знания в жизни? Ерунда какая-то. Пойдешь ногти делать или ресницы, начнешь зарабатывать, снимешь хату и съедешь от нас.

Если мама нас подслушивала, то, наверное, упала в обморок. Но с Леркой не работали уговоры или угрозы, от них она начинала чудить еще сильнее.

– Умный какой, – фыркнула Лерка. – Ты-то после развода к папочке с мамочкой вернулся. Чего ж сам квартиру не снимешь?

– Мне казалось, ты всегда стремилась к самостоятельности, – сказал я. – Потому сразу и съехала в общагу. А я люблю мамины голубцы и котлетки, мне и тут хорошо.

– А вот возьму и буду делать ногти, и тогда ты подавишься своей фрейдистской чушью, – зло сказала Лерка. – Тоже мне психолог недоделанный. Думаешь, я не знаю, к чему ты ведешь? Сейчас начнешь заговаривать мне зубы, чтобы я разревелась и потащилась в институт с извинениями? Не дождетесь!

– Успехов, – равнодушно буркнул я, вытащил телефон и нашел в интернете запись с политическими дебатами, включив ее с середины. Двое политиков как раз перешли от аргументов к перепалке, публика в зале оживилась, надеясь, что разговорами все не ограничится и политики перейдут к рукоприкладству. Запись прервал звонок Литухина.

– Шеф, – обрадованно сказал он, – я тут краем уха слышал твой разговор с Лебедевой. Кажется, вы интересуетесь подноготной Артемия Солнцева?

– Данил, не томи, я ужинаю, – сказал я.

Литухин продолжил все тем же бодрым голосом:

– Мне фамилия показалась знакомой. И я позвонил своему дядьке, он в другом районе в операх ходил. Вы в курсе, что Солнцева тягали по делу об убийстве?

– Я вообще ничего о нем не знаю. Выкладывай, – приказал я.

– Ну, я мало что могу сказать. Дядька у меня уже пенсионер, и вот история с Солнцевым была его лебединой песней, после которой он уволился. Дядька как-то жаловался на семейном застолье, что эта история с Солнцевым ему всю душу вынула, я потому и запомнил. Если хочешь, я позвоню ему и договорюсь о встрече.

– Договорись, – согласился я. – Это не срочно, но буду очень благодарен.

Лерка уже допила чай и глядела на меня. Когда я отключился, она взяла чашку, налила чаю себе и мне и угодливо заглянула в глаза.

– Кто звонил? – спросила она. – Будешь конфетки?

– Литухин. Не буду, спасибо. Лимон порежь. Меня и Агату попросили о чем-то вроде неофициального расследования. Литухин нашел свидетеля.

– Мне нравится Агата, – сказала Лерка. – Она потрясающе мрачная, просто как Беллатриса Лестрейндж. И Литухин тоже нравится, он такой мордатый. Зато улыбка приятная, и голос – чистый секс. Ему бы рекламные ролики озвучивать, а не гопников по подворотням ловить… Он ко мне приставал. Лапал меня.

Я подавился чаем.

– Литухин?!! – проорал я сдавленным голосом.

Лерка покрутила пальцем у виска.

– При чем тут Литухин? Нет же. Костров.

Я никак не мог откашляться. Лерка с силой постучала мне по спине. Костров был проректором института, где училась Лерка. Я его видел пару раз мельком, впечатления он на меня не произвел: плешивый, с дефектом речи, жидкой козлиной бороденкой, а теперь, если верить слухам, еще и со сломанным носом.

– Ты бы хоть паузы делала, – еле смог выговорить я. – То есть Костров тебя лапал? Как это было?

Лерка передернула плечами.

– Наверное, «лапал» – слишком громко сказано… Хотя как это может быть еще сказано, когда его руки по мне шарят? Я пришла на зачет, а он погладил меня по попе. Ну я его и ударила. Автоматически, клянусь, а что мне еще оставалось делать? Терпеть? Нет, я ему вмазала. На рефлексе.

– Кулаком?

– Нет. Ладонью. Как ты учил. Открытой ладонью прямо в нос. Там что-то хрустнуло, я думала – очки. Но, наверное, нет. И кровища сразу брызнула. Так ему и надо, плешивому говнюку! Он начал орать, заявил в деканате, что я себя неадекватно вела, пришла неподготовленная, скандалила, он пытался меня успокоить, а я его ударила. Стас, что теперь будет?

Я промолчал. Лерка может и присочинить, за ней не заржавеет, но она и правда сестра мента, поэтому прекрасно понимает, что я все проверю и, если ее версия развалится, защищать ее никто не будет, даже я. Учитывая ее репутацию, поверить, что она могла ударить педагога, было можно. Но Лерка не имела привычки врать о важных вещах. Мысль, что какой-то мерзотный мужчинка прикасался к моей сестре, моментально взорвала мозг, я даже почувствовал, как зажгло темечко, но попытался взять себя в руки. Может, Лерка преувеличивает?

– Кто-нибудь видел, как он тебя трогал? – спросил я.

– Я последней выходила. Все видели только, как я выскочила из кабинета под его вопли. Стас, меня ведь правда отчислят?

– Разберемся, – пообещал я.