Прошло пару месяцев с той единственной ночи. Максим больше не оставался со мной наедине. Сейчас я понимаю, он избегал меня. Избегал моих слов, моего взгляда. Он так и ушел в армию, не поговорив со мной. Я даже не смогла его поцеловать на прощание у автобуса. Наши родители были рядом. Они подбадривали Максима, давали какие-то напутствия. А я стояла, как статуя, и прятала дрожащие руки в карманах. Максим подошел к автобусу, улыбнулся, подмигнул мне на прощание и скрылся.

Дальше всё было, как в тумане.

Полночи прорыдала. Мне казалось, я его потеряла навсегда.

Потеряла… Странно, ведь потерять можно лишь то, что тебе принадлежит. Но Максим мне никогда не принадлежал. Та единственная ночь, она и грела мне душу и надрывала её одновременно.

Было… Но было что? Секс по пьяни? Грубо. Такая формулировка мне не нравилась. И я гнала её прочь из своей головы.

Любви в ту ночь тоже не было. По крайней мере, с его стороны, о любви речи не шло. Напротив, он даже мне запрещал думать, что я его люблю. Почему? Этот вопрос меня тоже тревожил. Но я решила, что свою любовь к нему смогу оградить от всех нападок. От всех обстоятельств. Пусть Максим ещё не видит моих чувств к нему. Но их вижу я. И я не стану их душить.

Любовь во мне крепла, разрасталась. Заполняла все уголки моей души.

Я полностью погрузилась в учёбу и вскоре стала одной из лучших первокурсниц на экономическом факультете областного университета. Наверное, я во всём, как говорится, в омут с головой. До истощения. Я мало ела и спала, и всю себя тратила на учёбу. Мне было так легче жить. Жить без Максима. Теперь он не встречался мне в подъезде, не приходил в гости и не звонил. Мне его не хватало. Как воздуха высоко-высоко в горах. Я задыхалась. А однажды так и вовсе упала в обморок на занятиях.

Первая мысль, когда меня привели в чувства, была – я беременна!!! Но… это была неправда. Это была просто мысль запаниковавшей девушки. Подруги подсмеивались надо мной. Но тоже понимали, что быть беременной я не могла. Для всех я была зубрилкой. Я не посещала дискотеки. И вообще не дружила с парнями. Даже с парнями-однокурсниками не общалась. Ограничивалась лишь приветствиями. Ребята ко мне не проявляли интерес. Я изначально вела себя с ними сухо. И выстроенную мною субординацию никто из них не пытался нарушить.

 И всё же, в тот день, когда я упала в обморок, мне было до боли в сердце обидно, что я не беременна. Конечно, это глупо. Ведь ребенком я не смогла бы привязать к себе Максима. Но тогда мне казалось, что если бы я родила от него ребёнка, я была бы счастлива. Мне было 18 лет, мне были простительны такие мысли.

Долго я ждала письмо от Максима. Ждала напрасно. Он писал лишь родителям, и то нечасто. Через полгода со дня его ухода в армию, мне повезло, в руки попало его письмо к родителям. Так я узнала адрес его части. И с того дня начала писать ему письма. Писала понемногу ежедневно. За неделю получалось два-три листа. У меня появилась традиция, каждую субботу относила своё письмо, адресованное Максиму, на почту. И так полтора года. Ни одного письма от него мне не пришло. Единственное, что я эхом получала, так это общий привет моей семье, который Максим передавал (а может, на самом деле, и не передал) через свою маму.

Наши мамы были хорошими подругами. Они сдружились ещё, будучи беременными. Потом почти одновременно их увезли в роддом. А когда мы с Максимом умудрились родиться в один день, с разницей лишь в пару часов (Максим первый) вот тут совсем наши семьи стали не разлей вода.

Но я стеснялась проявить свои чувства к Максиму. Скрывала их от своей мамы. И от мамы Максима тоже. От всех. Даже Максиму о них не писала. Я думала, он вернётся и тогда, посмотрев ему в глаза, всё скажу. И по его глазам всё пойму. Пойму, нужна ли ему? Верит ли он в мои чувства? Не в тягость ли я ему?

Больше всего я боялась обременить его. Ведь он для меня был словно большая белая птица, которая может лететь, куда пожелает. Я готова была ждать его. Ждать безропотно. Конечно, я мечтала, что однажды он прилетит и заберёт меня с собой в мир, где мы совьём наше уютное гнездо и будем счастливы. Но… Мечты, мечты…

Прошло два года. Я исправно училась, Максим служил.

Он дослужился до старшего сержанта и весной должен был вернуться.

Должен… Как оказалось, никому он ничего не должен. Он в очередной раз поступил так, как желал сам. А желал он продолжить службу. Уже по контракту. Уже на других условиях. Но служить. Возможно, отучиться в каком-нибудь военном учебном заведении и посвятить себя защите Родины.

Благородно…

Я от его мамы об этом случайно узнала, когда она всё это рассказывала моей маме, сидя на кухне. Сначала не поверила. Подсела к ним за стол и переспросила. Мама Максима, тётя Тома, мне подробно пересказала письмо от сына. Я потом ещё долго думала, над её словами. Она была расстроена. Горда за сына, но расстроена. Отец Максима, Иван Матвеевич Руднёв, не проявлял своих эмоций. Он был человек очень сдержанный. И по его поведению, скупым словам, невозможно было понять, рад он на самом деле или, так же как и я, в шоке.

Но однозначно, новость о планах Максима на дальнейшую жизнь, была потрясением для семьи, как Максима, так и моей. Что я испытала за те дни, невозможно описать. Мне казалось, меня предали. Разрушили очередные надежды. Выбили почву из-под ног. Я не ела, не спала. Писала Максиму письма. Только их уже не относила на почту. Я их сжигала. Писала по ночам, а утром перечитывала и сжигала.

Мои родители, почувствовав палёный запах в моёй комнате, стали подозревать, что я начала курить. И тогда мне пришлось сжигать письма далеко от дома. Их я не хранила, они были слишком эмоциональными. В них была злость, отчаянье, горечь. И нежность, которая заставляла меня жить и не опускать руки.

Максиму с тех пор не отсылала писем. Он должен был вскоре приехать в отпуск. Приехать, чтобы уехать на неопределённый срок. Мне казалось, уехать навсегда.

Вообще в юности всё кажется фатальным.

Навсегда. Никогда. Нам кажется, мы властны или наоборот абсолютно не властны над временем, обстоятельствами. Юность – удел максималистов! Я была не исключением.

Думала, в этот раз он уедет НАВСЕГДА, и я НИКОГДА его больше не увижу.

«Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду» – из оперы «Юнона и Авось». Слушаю и плачу. Голос Караченцова до сих пор вызывает дрожь во мне. А ведь, сколько лет прошло…

***

Максим приехал в отпуск. Так сказать, на побывку.

Я когда об этом узнала…

Ничего я не сделала. Два года его ждала из армии, а в последний момент дрогнула.

Вечером нас пригласили к Руднёвым. Идти туда я боялась. И всё же пошла. Максим открыл нам дверь. Мои родители, его как родного обняли, поцеловали, принялись что-то с порога расспрашивать. Я замешкалась, так и не решаясь войти.

– Юль, ну, ты где? – крикнула мне мама, уже входя на кухню.

– Иду, иду, – заверила я, а сама стала отступать от квартиры Руднёвых.

Я увидела возмужавшего, похорошевшего Максима, и мне стало не по себе. Вот о чём он меня предупреждал. Два года. Это действительно много, когда не видишь человека. Перемены в нём меня потрясли. Он стал ещё лучше. Еще красивее.

А я?

Хотелось забиться в шкаф и не показываться ему на глаза.

– Ты куда? – услышала его голос, находясь на лестничной площадке.

– А… я…

– Забыла что-то?

– Ага.

Не оборачиваясь в его сторону, дрожащими руками отмыкала дверь в свою квартиру. Дверь поддалась моему натиску, и я буквально влетела домой. Заскочила в ванную комнату и принялась умываться. Жар обдавал меня изнутри.

Находясь в этом угаре, не заметила, как дверь в ванную комнату тихонько приоткрылась, и Максим рукой легонько коснулся моей спины.

– С тобой всё в порядке? – спросил он.

От испуга я резко дёрнулась и шибанула его по носу ладонью. Он взвыл и накрыл лицо руками.

– Ой, прости! Прости, пожалуйста, – запричитала я и принялась лихорадочно вспоминать, что нужно делать при травме переносицы.

– Не суетись! – скомандовал Максим и подвинул меня в сторону.

Открыл холодную воду и стал умываться. Он почти вжал меня в стену. Вернее, я сама туда вжалась. Отвернулась и затаила дыхание.

– Юль, ты боишься меня?

– Нет, – поспешно ответила я и опустила глаза.

– Тогда почему так странно себя ведёшь?

 Он закрыл воду и теперь стоял прямо напротив меня.

– Мне в глаз соринка попала, и я вернулась домой, чтобы глаз промыть, – сочиняла я.

– Неужели? То забыла что-то, теперь в глаз соринка попала?

Я промычала. А он положил руки мне на плечи.

– Ну, привет, что ли? – спрашивает, а сам улыбается.

И голос такой мягкий-мягкий.

– Привет.

 Робко посмотрела в его глаза. По моим щекам против воли потекли слёзы. Макс прижал к себе и стал гладить меня по спине.

– Юлька, Юлька… я думал ты… А ты.

А я, уткнувшись в его рубашку, пуще прежнего разрыдалась.

– Юль, – прошептал он, – Перестань. Ну, чего ты?

Когда мои всхлипывания затихли, отважилась спросить:

– Ты скоро опять уедешь?

– Да.

– Надолго?

– Да.

– А как же… – я не решилась спросить.

– Ты? – Максим прекрасно понял, о чём я хочу спросить.

А я вновь зарыдала.

Есть «я», есть «он». Но нет никаких – «мы». И это осознавать мне было больно.

– Тише, тише, – принялся успокаивать меня Максим. – Юль, перестань.

– Не могу, – искренне призналась я.

Он приподнял мой подбородок и заглянул в глаза. Вид у меня, наверное, был жутким, поскольку Максим снял первое попавшееся полотенце с крючка, и принялся им вытирать моё лицо.

– Юлька-шпулька! – вспомнил он моё детское прозвище, которое сам же и придумал. – Немедленно прекращай рыдать. Иначе накажу!

– Ты меня уже и так наказал.

– Юль… – он понял, о чем я, но оправдываться не стал.

Провёл ладонью по моей щеке и…

И я его поцеловала.

– Может не надо этого делать? – спрашивает, а сам продолжает касаться моего лица своей ладонью.

– Может и не надо… а хочется.

Едва успела я это сказать, как его губы натиском завладевают моими губами. Этот поцелуй я никогда не забуду. Столько страсти и возбуждения можно передать через поцелуй, только если его ждёшь два года. Два года… Немыслимо. Но я тогда ещё просто не знала, что следующего поцелуя мне ждать гораздо дольше.