– Потому что людям кажется, что у них появились другие средства выживания. Коллективная душа движет народами, когда у них нет прочих средств борьбы за себя самих. Проще говоря, когда нет индивидуального руководства к действию, а главное – к сохранению жизни. И вот тогда ценность коллективного перерастает ценность индивидуального, и порой настолько, что люди с радостью готовы себя этому пожертвовать. Коллективная душа переводит на себя все психическое внимание человека, и он начинает буквально ощущать в ней свою жизнь… и свое бессмертие, между прочим, тоже.

– Постойте, патрон, но это как раз очень близко к тому, что я вам сегодня говорил.

– Не очень близко.

– Почему?

– Откуда все это здесь, Стенли, в стране индивидуалистов? Как и чем можно дотянуться до коллективной души, вызвать ее к жизни? А вызвать ее можно только из прошлого. Призывы к объединению людей и прочая демагогия тут не помогают. – Он налил себе еще одну рюмку, но не выпил, а задумчиво на нее уставился. – И тем не менее… тем не менее, ваша мысль где-то рядом…

– Блюм очень интересный человек, ты не находишь? – спросил Торнвил, когда они, попрощавшись, сели в такси.

– Вы оба хороши, а я себя чувствовала немножко дурой. С этим надо что-то делать, милый. Послушай, голодное детство Блюма, это Вторая мировая война, да? Он жил тогда в Европе?

– В Польше. Он там потерял мать и деда. А отец, когда вернулся из лагеря, сумел его отыскать.

– Сколько ему тогда было лет?

– Около десяти.

– А маму и деда расстреляли фашисты?

– Нет, их не расстреляли. В конце войны многим уже нечего было есть. Он когда-то давно проговорился мне, что его мучает во сне одна и та же картина. Они достали немного пищи, совсем немного. И велели съесть все ему. Обманули мальчика тем, что якобы сами до этого поели у соседей. Он говорил, что видит во сне их полуподвальную комнату с косым солнечном светом, который проходит в оконце у самой земли, и лица: радостное – матери, от того, что он, захлебываясь, ест, и спокойное, отрешенное уже лицо деда. Тот умер через два дня, а мать еще через сутки упала на улице, и уже ничего нельзя было сделать, хотя за день до этого в город вошли русские, и людям пытались оказывать помощь. Сломанный голодом организм все равно уже жить не может. – Такси подъехало к их дому, Торнвил взглянул на Николь. – Зря я рассказал тебе это.

В ответ она несогласно замотала головой.

Оперативная проверка знакомых и родственников тоже ничего не дала.

– Послушайте, патрон, если Чакли и Кэмпбелл работали очертя голову, переходя грани риска, этого не могли не учитывать люди Независимого. Понимали, значит, что в любой момент тем может сесть на хвост президентская охранная служба или мы, контрразведка. Следовательно, и на самого Независимого можно было выйти, отследив канал передачи информации. Что же это за сверхнадежный канал? В ответе на этот вопрос зацепка. Возможно сейчас единственная.

– Очень точное попадание, Стенли. Добавьте к этому, что они не боялись не только слежки, но и того, что Чакли или Кэмпбелл окажутся в руках спецслужб. Они этого не боялись.

– Предвидели самоубийство?

– Позволю себе усилить ваши слова: не сомневались в нем.

– Вы так уверены?

– Факты, мой дорогой, их на козе не объедешь.

– На чем?

– Да ни на чем не объедешь.

Торнвил кивнул головой и почувствовал ту неприятную злобу, которая всегда возникала у него, когда игру спокойно делает противник.

– Конечно, можно предположить и зомбирование, – Блюм недовольно поморщился от этой собственной мысли, – но…

– Но тогда зачем программировать людей на такой варварский способ самоубийства, вы хотите сказать?

– Именно. И обратите внимание: способ не стопроцентный! Где гарантия, что такой самоубийца нанесет себе действительно смертельный удар? Что-то здесь не то, полковник, очень важное для нас «не то»… Кэмпбелл имела разрешение на пистолет, который лежал у нее в письменном ящике. И Чакли без всяких проблем мог им обзавестись. Выстрелить в висок куда проще, чем нанести себе глубокое ранение в живот, да еще умудриться взрезать кишечник. Чем объяснить такой нерациональный способ самоликвидации?

– Не нравится мне эта мистика, патрон.

– И мне не нравится. – Блюм подошел к креслу, но раздумал садиться и вернулся на середину комнаты. – Теперь о канале передачи информации. Через тайник где-нибудь в городе они работать ведь не могли, согласны?

– Да, на тайнике их можно было бы выследить и взять в наручники кого угодно, в том числе, их связного прямо с поличным. И успеть себя уничтожить им бы уже не дали.

– Верно, значит остается личный контакт, причем в условиях, когда в случае чего должна пройти самоликвидация. Распределите своих людей по соответствующим объектам, проверьте под видом финансовой инспекции всех частных врачей, что там еще… небольшие ателье по пошиву одежды… Ну, сами еще подумайте, где им удобно было встречаться?

* * *

– Ты слышишь меня, мальчик? Ты меня слышишь?

Хак кивнул.

– Ну, слава Всевышнему! Ты был в беспамятстве два дня и две ночи. А сейчас у тебя уже не горячая голова. Но все равно лежи.

Хак все-таки приподнялся на локтях…

Комната светлая и довольно большая. Ковры. Он сразу обратил на них внимание, плохие ковры… Это небогатые люди… но и не бедные. У бедняков простые циновки. Такие ковры могут быть у средней руки торговцев или ремесленников.

– Как твое имя?

Хак чуть повел головой в сторону, опустил ее снова на небольшой жесткий валик и закрыл глаза. «Имя? Его еще надо придумать».

– Не тревожь больного, – услышал он женский голос. – Иди в свою кузницу, я буду смотреть за ним.

«Кузница? Он в доме у кузнеца». Хак вдруг сразу вспомнил голос этого человека. Человека на площади – того, что разговаривал с ним и держал потом за плечи.

* * *

Николь сказала ему, что чувствует себя его частью. И он сразу подумал – сам так ее чувствует. Как святую часть их общего целого. Его чудесную мадонну… Она решила, что они зарегистрируют брак, как только она ощутит себя беременной: «Мне кажется, это случится очень скоро, милый».

Ему тоже так кажется.

Пять дней интенсивных проверок, пять дней неприятного для них с Блюмом ожидания и вот, наконец!

– Один и тот же связной, Стенли! Это меня радует не меньше чем то, что мы его нашли! У них был один общий связной!

– Мне тоже это кажется неестественным. Гораздо разумнее было бы развести каналы связи для таких ценных агентов.

– Вот именно! Значит, у нашего Независимого тоже не все слава богу. Он подает нам слабые надежды. Маленькие ошибочки или трудности у противника – ах, как я их, Стенли, люблю! – Блюм потер руки. – Кабинет зубного врача. Удобное место для встреч. Вы уже наверняка придумали, как этого доктора брать, а? Рассказывайте, я – весь внимание.

– Очень просто. Может же у меня разболеться зуб в Вашингтоне?

– Ой, не говорите, мой дорогой! От этого места у многих болят зубы. Только зачем именно вам, что – сотрудников мало?

– Хотелось бы самому, патрон.

– А, полковник, давно не занимались оперативкой? Нервы скучают? Ну что ж, я не против. Где будут ваши люди?

– Один войдет в приемную через минуту после того, как я окажусь в кабинете. Заявит медсестре, что у него острая боль и будет дожидаться моей команды через портативный микрофон. Двое других – на улице. Больше не надо. За углом крытый овощной фургон. Мы подгоним его к черному входу и вывезем доктора незаметно. Там, со двора, это сделать очень удобно.

– Медсестра?

– Мы ее сразу после ареста доктора возьмем в разработку. В ближайшие два-три дня на все звонки в кабинет она будет отвечать, что у того тяжелый пациент, он подойти не может. Дома будет работать автоответчик с ее голосом: вроде того, что хозяин сегодня вернется слишком поздно. Попробуем таким образом выяснить, кто станет им интересоваться.

– Д-а, хорошо. А если окажутся настоящие пациенты в приемной?

– Тяжелый случай с острой болью, сестра извинится и объявит, что доктор никого уже принять не сможет.

– Там, в приемной, не должны ничего подозрительного услышать из кабинета.

– Все детали продуманы, патрон. Кстати, двери у дантистов со звукоизоляцией. Кроме того, я залеплю ему рот клейкой лентой.

– Ох, полковник, не ваша это работа! Ладно, – Блюм поднял примирительно вверх руку, – если нельзя, но очень хочется, то можно. Успеем сегодня провести операцию?

– Люди готовы. Если вылетим сейчас на нашем самолете, как раз успеем к концу приема.

– Действуйте, Стенли, действуйте. Я тоже тут кое-что подготовлю.

Через полтора часа Торнвил входил в обычную приемную частного дантиста…

Цветы кругом, и здоровый красно-синий какаду в просторной клетке. Худенькая медсестричка с милым, немножко нервным личиком. Торнвил знал ее имя, возраст, то, что недавно закончила медучилище. Живет одна. Это очень удобно для дальнейшей работы.

– Здравствуйте! Этого попугая как будто нарочно так разрисовали. Сознайтесь, это вы сами сделали? Природа не может создать таких диковинных красок.

– Что вы, сэр! Он настоящий, бразильский. Большая умница, только немного злой.

Попугай вскинул голову и посмотрел на Торнвила большим круглым и действительно не очень добрым глазом.

– У вас проблемы с зубами, сэр?

– Небольшие. Отломился краешек седьмого зуба. Я в Вашингтоне проездом, и такая оказия. Хочу, чтобы доктор взглянул. Я заплачу наличными.

– Конечно, сэр, он скоро освободится.

Не успел Торнвил порадоваться, что других пациентов в приемной нет, как тут же появилась пожилая дама.

– Вы пришли немного раньше, – обратившись к ней по имени, застрекотала медсестричка. – Доктор сейчас освободится, но сначала посмотрит этого господина. У него маленький пустяк.

Дама согласно кивнула и, видимо, как старому знакомому, погрозила попугаю пальцем. Тот проурчал что-то в ответ и повернулся к ней задом. Еще через пару минут Торнвила пригласили в кабинет на смену вышедшему пациенту.

Проходя к креслу, он сразу оценил комплекцию хозяина кабинета и остался доволен: лет сорока мужик, вес средненький, и явно не атлет. Проблем здесь не будет.

– Что вас беспокоит?

– Мне кажется, отломился кусочек седьмого верхнего… справа. Язык все время наталкивается на острый край.

– Сейчас посмотрим.

Сказанное пошло в микрофон, и сразу же в приемную ввалился здоровый чернокожий с красными, почти плачущими глазами.

– Беда-то, мэм, просто беда, ох, еле до вас добежал, – жалостным голосом заскулил он. – Напасть, мэм, стал ныть полчаса назад, а когда я попробовал прополоскать горячей водой, света не взвидел, мэм. – Бедняга указал на свою кучерявую башку. – Прямо в голову отдает!

– Не делайте так никогда, сэр! Только врач может сказать, чем и когда полоскать заболевший зуб.

– Ваша правда, мэм, ох, ваша правда…

– У вас все в порядке, хороший рот. А то, что вас разволновало – обычный случай. Там острый естественный край. Повернули чуть по другому язык, и маленькая царапина на нем заставляет думать, что во рту что-то неладно.

– Большое спасибо, доктор, – Торнвил позволил хозяину направиться к двери, чтобы открыть ее…

– А! Что… что вы делаете? М-мм…

– Спокойно, спокойно, не дергайтесь.

– Ох, мэм, просто сил моих нет! Может быть, доктор даст мне пока таблетку. Давайте зайдем к нему, мэм, и попросим. Очень прошу вас, давайте зайдем.

– Надо сделать срочный укол в десну! – поддержала пожилая дама. – Нельзя же так мучиться! – И когда они скрылись за дверью кабинета, повернулась к попугаю: – Видишь, как повезло тебе, негодяй, что ты не с зубами родился. – Тот, словно поняв, довольно поцокал огромным клювом. – Да и нам, пожалуй, так лучше тоже, – посмотрев на его клюв, заключила она.

– Не волнуйтесь, Джойс, не волнуйтесь! Вас ведь так зовут? Все нормально, вот наши документы, вот ордер на арест доктора. – Тот уже сидел на месте пациента в зубном кресле с залепленным ртом и в наручниках. – Возможно, это недоразумение, и мы его скоро отпустим. А сейчас вы должны очень спокойно выйти из кабинета и сообщить даме, что у доктора оказались сразу два тяжелых больных. Обоим нужна серьезная помощь, и ее он сегодня принять не сможет. И сразу же закроете входную дверь на ключ.

Бледная медсестричка вышла в приемную и Торнвил услышал, как она произносит нужные слова. Он тут же отдал по связи команду подогнать фургон. Еще через минуту дантист был туда упакован.

– Все, – сообщил Торнвил девушке, у которой на белых щеках появились нервические красные пятна. – Инспектор останется с вами и даст необходимые инструкции. Не надо волноваться.

– Но… у него же болит зуб, сэр, – очумело произнесла та, глядя на темнокожего полицейского, просто плакавшего минуту назад от боли. – Я дам ему таблетку?

– У меня нет с собой наличных за таблетку, шеф, – обращаясь к Торнвилу, заметил тот.

– А много нужно?

– Я дам бесплатно.

– Тогда он возьмет, – прощаясь со своим сотрудником за руку, согласился полковник.

Блюм приготовил для допроса в одном из нижних помещений специальную комнату: без окон, мягкий ковровый пол и кирпичная стенка вокруг. Торнвил встретился с ним глазами и все понял.

– Садитесь, доктор Вернер, присаживайтесь, – обратился Блюм к арестованному, предлагая ему место с противоположной от них стороны стола. – Сейчас полковник снимет с вас наручники. Вы извините, что мы вынули все из ваших карманов, и наши люди сняли нож, который висел у вас сбоку на поясе. Или, точнее, кинжал. Кстати, зачем вам этот очень острый предмет? Это ведь не хирургический инструмент, если я правильно понимаю? Он не мешает при работе с бормашиной?

– Не мешает, и это мое дело, – угрюмо выговорил тот. – Я протестую против подобной формы задержания. Требую, чтобы мне немедленно дали бумагу и ручку. Я напишу заявление прокурору.

– Не беспокойтесь, доктор, мы предоставим вам потом бумагу и даже, возможно, ручку. Но пока ничего этого нет. Вы же видите, у нас голый стол с вмонтированным магнитофоном. И если вы ответите всего на несколько наших вопросов, я думаю, и сами не захотите писать прокурору. К тому же, мы не подчиняемся обычной окружной прокуратуре. Мы не полиция. И не налоговая полиция. Мы политическая контрразведка. – Блюм улыбнулся и развел руками, как вынужденный просить о снисхождении человек. – У нас сюда, знаете, даже адвокатов не пускают. Ну, не положено!

Торнвил заметил как, исподволь, задержанный осматривает комнату.

– В чем меня обвиняют?

– Нет, доктор, что вы? Мы вас не обвиняем. Нас просто интересуют два ваших пациента. Их фамилии Кэмпбелл и Чакли. Не припоминаете?

– У меня слишком много пациентов.

– Я понимаю, но тем не менее, они лечились у вас. Они записаны в вашей регистрационной книге.