Князя накрыли в ресторане «Доминик», где он играл в домино под пиво с раками в компании с Иваном. Дабы отвести подозрения от последнего, его тоже арестовали, и на пару с марвихером отвезли в Сыскную полицию. Далее их дороги разошлись. Тем же днем, согласившись стать полицейским информатором и поклявшись, что рассказал все о Князе, Иван был отпущен, а вот за щипача взялись основательно. Однако что любопытно. Сколько ни вглядывался Чаров в Князя, а припомнить его физиономию так и не смог, хотя постоянно находился на веранде во время гонок. «Прямо хамелеон. Как на дело идет, наружность меняет», – недоумевал Сергей.

Допросы с пристрастием и разговоры по душам подвигли Князя к признанию. Привыкший к красивой, на широкую ногу жизни, он панически боялся каторги, а когда увидал себя на следующий день в зеркале, которое ему услужливо поднесли по приказу Блока, едва себя узнал. От его породистой благородной наружности не осталось и следа. Заплывший глаз и распухшие в кровоподтеках губы красноречиво свидетельствовали, что дознаватели не намерены останавливаться, они попросту сломают ему пальцы, и тогда карьере конец. Чаров явственно осознавал страхи Князя и умело сыграл на них. Как и в деле с Иваном, он пообещал ему свободу в обмен на честный рассказ о безделице.

– А теперь, Журавский (так в миру прозывался Князь), поведайте, кому вы продали брошь? – задал, как казалось, вконец сломленному марвихеру главный вопрос Чаров.

– Кто больше дал, тому и продал, – нервно скривился тот.

– Выражайтесь яснее, Журавский.

– Да тем же днем в ломбард, что на Владимирском¹³, снес. Барыгам не хотел отдавать, уж больно цену ломают да важничают зазря.

– И билет ломбардный у вас имеется, – бросил как бы невзначай Блок.

– Да на кой он мне сдался, коли выкупать безделицу не собирался! К тому же приемщик тамошний знаком мне, оценил вещицу по справедливости.

– По справедливости, это как? – не унимался полицейский чиновник.

– По справедливости значит по справедливости, – самодовольно улыбнулся Журавский. – Хорошие деньги дал за безделицу, не объегорил, – с внутренней гордостью объявил он.

– Описать того справедливца сможете? – подошел к сути вопроса судебный следователь.

– С превеликим удовольствием, – с заметным колебанием процедил Князь. – Сутуловатый, в очках, волосы прилизаны, лицом чист, в летах не то чтоб больших, но видно, что не молод. Да, подбородок, у него маленько скошенный, – показал на себе, какой формы подбородок имел ломбардный оценщик.

– Превосходно, Журавский. Со своей стороны я привык выполнять данные обещания. Поскольку обращений о пропаже или краже оной броши в полицию не поступало, мы с господином полицейским чиновником не видим причин удерживать вас далее. Как только ваши слова найдут подтверждение, будете отпущены восвояси. О нашем разговоре и пребывании здесь прошу хранить молчание. Это в ваших же интересах.

После препровождения щипача в арестантскую Чаров распрощался с немало озадаченным Блоком и, наняв извозчика, приказал везти себя в ломбард на Владимирский. Благодаря приметам Журавского он без труда узнал принявшего брошь оценщика и, официально отрекомендовавшись, приступил к расспросам. К его досаде безделицы в ломбарде не оказалось. Приперев сотрудника к стенке, Чаров выяснил следующее. Зная наперед, что Князь не будет выкупать брошь – вещицу весьма занятную и дорогую, приемщик продал ее некому господину, регулярно посещавшему ломбард с целью приобретения невыкупленных и понравившихся ему предметов.

– А что оная брошь, возможно, украдена, вас, сударь, не смутило? – возмущенно воскликнул Чаров.

– На ней подобное не написано! – нагло бросил приемщик, но, столкнувшись с гневным взглядом следователя, опустил глаза.

– Допустим, – Чаров хотел было упомянуть про выгравированную на броши дату, но какая-та сила удержала его.

– Покупатель, кажись, что-то проронил насчет некоей Наденьки, а может, Катеньки. Очевидно, кому желал преподнесть безделицу. Каюсь, имени не упомнил, – суматошно поправляя очки на переносье, оценщик пытался заглянуть Чарову в глаза.

– Вот что, милостивый государь. Коли не желаете, дабы ваши проделки с приемкой закладов, кои никогда не будут выкуплены, и их последующими продажами третьим лицам не стали достоянием хозяина заведения, предлагаю открыть мне личность покупателя броши.

– Э-э-э… – заменжевался оценщик и, сняв очки, начал лихорадочно тереть переносицу. – Это наш давний клиент, богатый молодой человек, и я не хотел бы, чтобы его имя было опорочено, господин следователь, – часто моргая, умоляюще заблеял приемщик.

– Кем бы он ни был, его личность меня не интересует, и я не имею намерений его компрометировать, клянусь честью! Мне нужна брошь. Брошь и только брошь!

– Что ж, тогда оно, конечно, извольте, – обреченно опустил голову оценщик. – Самуил Соломонович Поляков выкупил интересующую вас безделицу третьего дня.

Спустя полчаса Чаров вошел в особняк Кочубея на Фонтанке и поднялся по парадной лестнице. По уговору с министром внутренних дел, Шувалов проводил совещание с чиновниками-перлюстраторами, один из которых знакомил шефа жандармов с содержанием письма купца первой гильдии Полякова, адресованного министру почт и телеграфов графу Толстому. Поляков благодарил графа за оказанное содействие в получении подряда на строительство Козлово-Воронежской железной дороги и обещал ее акции на полмиллиона рублей.

Очевидно, сама должность графа в представлении Полякова должна была обезопасить его корреспонденцию от внимания черного кабинета¹⁴, поэтому концессионер доверил бумаге то, что следовало передать министру на словах. Впрочем, Шувалова занимало совсем иное. В ответном послании Толстой настоятельно рекомендовал своему протеже ввести в члены правления железной дороги старого князя Долгорукова. «Как стало известно, – туманно сообщал он, – при Дворе большие перемены. Юная княжна Долгорукова ноне в фаворе. А посему расположение ее отца будет вам весьма на руку».

Будучи самым информированным человеком в империи, Шувалов знал, что министр Толстой не состоял в друзьях почтенного отца княжны Екатерины Михайловны. «Стало быть, всегда держащий нос по ветру Павлин Матвеевич¹⁵ прознал о положении князя и посредством Полякова хочет угодить его разорившемуся семейству», – рассуждал шеф жандармов, глядя поверх агента.

По окончании сообщений перлюстраторов дежуривший в приемной адъютант провел Чарова в кабинет графа.

– Вот напасть, однако, – хмуро пробурчал Шувалов, выслушав Сергея.

– Посему я и осмелился обеспокоить ваше высокопревосходительство на предмет дальнейших действий в отношении Полякова. Как-никак, а фигура он… в обществе вес имеющая, – на мгновение он запнулся и не сразу нашел нужную дефиницию в отношении концессионера. – На кривой козе не объедешь.

– Попался бы он мне пару годков ранее, я б его в бараний рог скрутил, а ноне уж поздно! В воротилы железнодорожного дела оный господин выбился. Министр Толстой ему протежирует, а его коллега по путям сообщения Мельников всячески содействует. Да и Рязанский губернатор Стремоухов, сделавшись председателем правления Рязанско-Орловской железной дороги, его не забывает. Ловкий жид, одним словом.

«А история с княжной вылезла-таки наружу», – мрачно подумал граф и, процедив нечленораздельное «м-да», уткнулся в Чарова тяжелым взглядом, отчего коллежскому асессору стало не по себе.

– Полагаете, оставить все как есть? – севшим голосом вопросил судебный следователь.

– Ни в коем разе! – энергично отрубил шеф жандармов и поднялся из-за стола. Пружинистой походкой граф прошелся по великолепному персидскому ковру, распростертому по изумительному наборному паркету, и вернулся в кресло. – Посетите Полякова и предложите ему от имени весьма высокопоставленных особ, их личности открывать покамест рано, помощь в получении новых железнодорожных концессий. Его благодетель и покровитель Толстой отбыл на воды в Германию. А посему ваше появление в своих чертогах он встретит с воодушевлением. Впрочем, дабы не ставить вас в ложное положение, сошлитесь на меня, но весьма осторожно, как на возможного протагониста его интересов. Будучи прожженным дельцом, он непременно спросит, во что ему встанет ваше содействие. И тут вы вспомните про брошь, кою желали бы получить в качестве залога будущего сотрудничества. Расскажите ему про ломбард, и он оценит ваше значение. Здесь я даю вам карт-бланш. Украденная брошь – подарок государя. Безделица должна непременно оказаться у вас, а уж мы придумаем, как ловчее вернуть ее Долгоруковой.