Глава 3. Пропажа государственной важности

Пробудившись в восьмом часу стараниями слуги Прохора, Чаров вспомнил о позабытом цилиндре и поспешил умываться. Облачившись в форменный мундир судебного ведомства, он вспомнил, что следует сменить петлицы в соответствии с его новым чином коллежского асессора. «Только надобно сперва на Литейный съездить, да убедиться, что указ всамделишно вышел», – с этой мыслью он выбрался из дому, прихватив футляр для цилиндра. Сильный порыв ветра с Невы ударил ему в лицо, чуть не сбив с головы фуражку. То и дело хватаясь за козырек, он добрел до Большого проспекта, где запрыгнул в отъезжавшую конку и спустя четверть часа был на Дворцовой.

Не найдя швейцара в вестибюле, он поднялся на второй этаж, где опять же никого не застал. «Сдается мне, еще слишком рано», – подумал он, доставая из кармана золоченый брегет и оглядывая пустую приемную. Не успел он открыть крышку, как из кабинета министра выбежала горничная с пунцовым лицом и заплаканными глазами. «Определенно, здесь что-то произошло», – тревожное чувство охватило молодого человека, и он решительно вошел в открытые настежь двери, возле которых деловито возился мастеровой весьма суровой наружности.

Ящики письменного стола в кабинете были выдвинуты, бумаги, взятые из них, свалены на его зеленом сукне, сам министр в печальной растерянности понуро сидел в отодвинутом в сторону кресле. Чуть поодаль от него, с сумрачной миной, возвышался тайный советник Гумберт и нервно теребил пальцами оконную драпировку. Заметив появившегося в кабинете Чарова, он недоуменно воззрился на него.

– Прошу великодушно меня простить, но ни в вестибюле, ни в приемной никого не было, и я осмелился обеспокоить ваши… – начал свою речь он, как был прерван тайным советником.

– Господин судебный следователь, если не ошибаюсь, – Гумберт сразу вспомнил его.

– Он самый, ваше превосходительство. Старший следователь Окружного суда коллежский асессор Чаров. Вчера имел честь быть приглашенным, и…, по забывчивости, оставил в гардеробе цилиндр, – с извиняющимся лицом он кивнул на футляр. – Неловко говорить о подобной чепухе, мне бы со швейцаром потолковать…

– Он отослан, горничную спросите, – неопределенно махнул рукой Гумберт и уставился в окно, показывая всем своим видом, что молодой человек появился довольно некстати.

– Как отыщите свой цилиндр, сделайте милость, зайдите к нам на минуту. И не сочтите за труд, задерните входную портьеру, – глухим, надтреснутым голосом бросил ему вслед Горчаков, неожиданно выйдя из ступора.

Гумберт недоуменно посмотрел на патрона в ожидании разъяснений.

– Палицын здесь? – блеснув стеклами очков, заметно бодрее, поинтересовался министр.

– Еще копается! Много переводить пришлось на японский, а он покамест языком оным не вполне свободно владеет, – продолжая не понимать, передернул плечами тайный советник.

– Превосходно! Стекля уведомлять не станем. Если пакет в течение ближайших дней не будет обнаружен, тогда известим о прискорбном происшествии государя. Его величество в скором времени отбывает в Париж, я еду тоже, а посему придется изготовить новую ратификационную грамоту к договору и поднести ее вдругорядь на подпись государю. Чрезвычайно неприятная комиссия! Представляю лицо императора… А коли секретные статьи конвенции попадут или уже попали на глаза англичанам? Скандал! Международный скандал! – с горечью восклицал князь.

– Помнится, когда посланник Стекль вернулся на Пасху в Петербург, список договора был незамедлительно изготовлен, – напомнил ему обстоятельства дела Гумберт.

– Я самолично делал перевод. Что же касается копии ратификационной грамоты, составленной, согласно протоколу, на французском, она переписывалась разными людьми, поскольку предназначалась исключительно для моего личного пользования. Договор – сотрудником Стремоухова, запамятовал его фамилию, у него совершенно каллиграфический почерк, а текст секретной морской конвенции – стариной Леонтьевым. У того тоже рука хороша, однако ж видно, что два разных почерка.

– Осмелюсь спросить, – Гумберт замялся, – судебного следователя Чарова желаете привлечь к розыскам?

– Обер-полицмейстер с его проходным двором, а не канцелярией, квартальные с околоточными, следователи сыскной части – это не наш случай, Андрей Федорович. Равно, как и люди Шувалова. Я берегусь огласки, хотя она и без того неизбежна, если пакет не найдется. А господин Чаров мне глянулся. Видно, что порядочный и умный человек. К тому же, несмотря на молодость, довольно искушен в своем деле. Аттестация шефа жандармов тому порука. Сам Господь Бог нам посылает его. Полагаю, следует испытать его, а уж после… – князь замолчал, погрузившись в раздумья.

– А если он согласия не даст?

– Употреблю все усилия, дабы урезонить его, – Горчаков дал понять Гумберту, что желает говорить с Чаровым наедине, и тот беспрекословно удалился.

– Я возьмусь отыскать пакет государя, ваше высокопревосходительство, и, надеюсь, найду его, – Сергей дал понять, что всецело проникся важностью исчезнувших документов, – только у меня будет одно условие: я должен получить список всех, без исключения, лиц, бывших вчера на рауте, а также всех, кто находился в министерстве на момент обнаружения пропажи, – решительно заявил он, когда с цилиндром в руке, вернулся в кабинет Горчакова.

– Что ж, полагаю, Андрей Федорович пособит нам. Я немедля позову его, – ответил обрадованный князь и потянулся к шнурку.

– Если позволите, я желал бы осмотреть ваш стол, а именно, состояние замковых впадин на ящиках.

– Извольте, – приглашающим жестом поощрил Чарова изумленный немало Горчаков.

– Пакет хранился в срединном ящике, не так ли? – на сей раз он не особо удивил своей догадкой вице-канцлера, поднося свечу к каждой из семи замочных скважин и внимательно их осматривая.

– Совершенно верно, – бесцветным голосом отвечал князь, не без иронии следя за манипуляциями следователя.

– А ключи от ящиков были у вас одного?

– У меня и ни у кого другого.

– Стало быть, один ключ отпирает замки от всех ящиков?

– Именно, так, месье Чаров, – с готовностью подтвердил Горчаков, доставая изящный посеребренный ключ из внутреннего кармана сюртука. – Второй ключ содержится в тайном месте у меня в спальне, иных ключей не имеется. Вчера вечером я запер пакет и отправился почивать.

– Вы почивали…

– Здесь же, в своей квартире на втором этаже, – молниеносно ответил князь, заметно краснея. От его сиюминутной иронии не осталось и следа. – Утром же, в десятом часу пришед в кабинет и отперев упомянутый вами ящик, пакета, положенного поверх других бумаг, увы, не обнаружил. Один Михеев ковырялся с замком, – нервным движением головы, он указал на задернутую портьеру, скрывавшую фигуру столяра.

– И Михеев, понятно, никого не видел и ничего подозрительного не заметил?

– Ни-че-го, – обреченно подтвердил князь.

– С разрешения вашего высокопревосходительства, я немного потолкусь здесь, а после, вернувшись, займусь списком Андрея Федоровича. Да, еще одна просьба к вам… Наружный осмотр замочных впадин мало что дал. Прикажите столяру выставить замки из ящиков, дабы я мог подробнее осмотреть впадины. И чтоб каждый замок был подписан, от какого он ящика. Это весьма важно, ваше высокопревосходительство, – с этими словами, водрузив свечу в канделябр, Сергей покинул озадаченного министра.

Глава 4. Предложение Ротшильда

Ницца. Английская набережная. 29 декабря 1866 года.

Герцену нездоровилось. С раннего утра его познабливало, немного першило в горле и покалывало в правом боку. К обеду боль в боку унялась, озноб исчез, но горло не отпускало. Он заставил себя выпить чашку горячего бульона и откинулся в кресле за чтением газет. Принесли полуденную почту. Отложив в сторону газеты, он торопливо вскрыл знакомый, синеватой бумаги, конверт и извлек письмо. Через минуту, накинув пальто и закутавшись в шарф, он хлопнул дверью и, не услышав встревоженного оклика жены: «Ты же болен, Саша!» – стал стремительно сбегать вниз по лестнице.

– Вы преувеличиваете мои возможности, любезный Натаниэль, хотя, не скрою, предложение господина барона мне весьма льстит, – Герцен самодовольно ухмыльнулся. – Одного никак не возьму в толк: отчего в русском правительстве решились на столь неоднозначный и, как мне кажется, непопулярный шаг?

– Продажа Аляски – дело решенное, месье Герцен. В связи с этим дядюшка возлагает на вас большие надежды. Если бы вы поспособствовали ему, хотя бы краешком глаза, заглянуть в будущий договор с Североамериканскими Штатами, его благодарность была бы очень весомой, – слова Натаниэля заставили Герцена задуматься, и он посмотрел вдаль.

Легкий бриз лениво шевелил волнами, донося до скамейки на Променад дез Англе, где уединились собеседники, аромат морской свежести, перемешанный с запахом жареной рыбы, приготовляемой в бистро за спиной.

– Дядюшка уверил меня, – продолжал давить доводами Натаниэль, – что, имея столь широкую сеть информаторов на родине, в том числе, чрезвычайно влиятельных, вам по силам помочь ему.

– К сожалению, после того как я поддержал поляков¹⁶ в их самоотверженной борьбе с самодержавием, либеральная интеллигенция в России отвернулась от нас, и тиражи «Колокола» заметно упали. Многие мои информаторы, которые занимали, да и сейчас занимают видное положение в государственном аппарате, попросту перестали отвечать мне. Они вычеркнули меня из числа своих друзей.

– Но кто-то же остался?! – энергично возразил раздосадованный Натаниэль, явно не желавший возвращаться в Париж несолоно хлебавши.

– Разумеется… – тяжело вздохнул Герцен, собираясь с мыслями. – Если ранее я получал информацию из самых что ни на есть правительственных верхов, из первых рук, можно сказать, то теперь вынужден довольствоваться крохами. Мои нынешние корреспонденты – издатели второстепенных газет, кое-кто из журналистов и министерских чиновников. Радикально настроенной молодежи я стал не интересен, она меня ругает, обвиняя в отсутствии этого самого радикализма и нежелании дать им средства на революцию. «Довольно агитации, пора действовать», – упрекают меня они, но деньги, однако, требуют.

– А как насчет людей в ведомстве князя Горчакова? – напрямую спросил не собиравшийся отступаться Натаниэль.

– Подумаю… – уклончиво отвечал Александр Иванович и со скрытым раздражением воззрился на напористого собеседника. – Впрочем, зачем ходить вокруг да около, – хитро прищурил левый глаз Герцен, понимая, что тот неспроста приехал к нему, – есть там у меня один чиновник, по Азиатскому департаменту служит, мечтает, кстати, быстро разбогатеть, – при этих словах лицо Ротшильда вытянулось и разом посуровело. – Нет, нет… вы меня не так поняли, – он взмахнул рукой, поторопившись успокоить собеседника. – Человек тот играет на Парижской бирже через доверенных брокеров, и, если так случится, что он, допустим, я повторяю, допустим, достанет требуемые сведения, то ему следует дать дельный совет.

– Великолепно, месье Герцен. Совет он от нас получит, и, помяните мое слово, хорошо на нем заработает. Так и уведомите его. И если он по роду своей службы ознакомит нас с другими интересными документами, которые попадутся ему на глаза, мы заплатим ему отдельно.

– А вам не кажется, что это уже шпионажем попахивает, любезный Натаниэль? – брезгливая гримаса оттопырила его нижнюю губу.

– Нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Вы боретесь с русским правительством, а мы хотим узнать его тайны. Не вижу препятствий для сотрудничества. Тем более, повторюсь: продажа Аляски – дело решенное.

– Хорошо, я напишу в Петербург, – после внутренней борьбы выдавил из себя согласие Герцен.

– Надеюсь, мы поняли друг друга. В подобном ключе я и передам наш разговор дядюшке.

– И тем весьма меня обяжете, – живо встрепенулся Александр Иванович. – Мои наилучшие пожелания барону. Я всегда буду помнить его добро¹⁷.

Возвратившись поездом в Париж, Натаниэль не замедлил отчитаться о встрече с Герценом.

– Он согласился, это хорошо, впрочем, я не ожидал иного ответа. Тем не менее тебе придется отправиться в Нью-Йорк и посетить нашего друга Бельмонта¹⁸