– С сегодняшнего дня уже коллежский асессор! – раздался позади властный баритон главноуправляющего Третьим отделением шефа жандармов Шувалова. Окинув неодобрительным взглядом Акинфиеву, граф церемонно раскланялся с князем и, любезно кивнув Тютчеву, пожал руку новоиспеченному асессору. – Господин Чаров весьма преуспел в расследовании дел фабрикаторов фальшивых денежных знаков в Харькове и удостоен высочайшего благоволения за раскрытие аферы по распространению поддельных ломбардных билетов в губернии, – продолжил свою речь шеф жандармов, заставляя покраснеть от смущения молодого человека.

– Можно только сожалеть, что подающий столь многообещающие надежды чиновник не принадлежит моему ведомству, – с интересом глядя на Чарова, отвечал Шувалову Горчаков, неотрывно держа в поле зрения Акинфиеву, беззастенчиво флиртовавшую с вошедшим в гостиную Вяземским.

– Я также в недоумении, что месье Чаров изволит служить по ведомству Министерства юстиции, а не по Третьему отделению. В особенности, когда он столь похвально проявил себя в деле…, впрочем, я не вправе говорить о предмете, составляющим государственную тайну, – вовремя остановил себя граф, успев изрядно заинтриговать слышавших его разговор лиц.

– Петр Андреевич, вижу, порядком сконфузил вас, – учтиво улыбаясь Шувалову, пришел на помощь молодому человеку освободившийся от спора с министром финансов Валуев. – Должен заметить, господа, что по уставу Училища правоведения, курс которого блестяще окончил господин Чаров, он обязан прослужить шесть лет по ведомству графа Палена¹⁰ и только по прошествии означенного срока сможет осчастливить иное министерство. Потерпите год, господа, и Сергей Павлович сделает свой выбор, – прояснил ситуацию Валуев, увлекая за собой Горчакова, к которому имел приватный разговор.

Овладев собой после столь щедрого внимания облеченных высокой властью особ, Чаров возобновил приятную беседу с поздравившей его первой Акинфиевой.

– Надеюсь, это ваше производство пойдет и мне когда-нибудь на пользу, – обворожительно улыбаясь, неожиданно бросила она и, взмахнув веером, выбежала на гром оркестра в парадную залу. Она вспомнила, что обещала кадриль одному весьма знатному кавалеру.

– Несравненная Надин не теряет времени даром, хоть и замужем и имеет двоих малолетних детей. Житие при добропорядочном муже в провинции и воспитание дочерей скучны для нее. Мы ведь рождены для столиц и принцев! – ехидно заметил Тютчеву Вяземский, когда опаздывавшая на кадриль Акинфиева едва не сбила с ног пожилого человека.

– Пожалуй, вы правы, князь, однако ж не будем судить молодость, – уклончиво отвечал Тютчев, имевший сам предосудительные связи на стороне.

– А этот Чаров, он что, действительно, так уж хорош и делен? – с явным сомнением поинтересовался умудренный знанием света Вяземский, редко слышавший добрые отзывы о ком-либо в речах Шувалова.

– Первое впечатление довольно благоприятное. Думаю, следуя логике великого Талейрана¹¹, чей родственник исполняет обязанности посланника у нас, оно и суть верное.

– Но отчего мой бывший beau-fils¹² Валуев так носится с ним? – брюзжа неприкрытым сарказмом, поинтересовался Вяземский.

– Слышал, месье Чаров приходится родней семейству Петра Александровича.

– Седьмая вода на киселе – вот какая он им родня, любезный Федор Иванович, – не переставал ворчать он.

– Право, князь! Неокрепшее дарование нуждается в опытном руководителе, особливо таковом, коим является наш Петр Александрович, – чувствуя, что беседа грозит перекинуться на личность Валуева, Тютчев счел за благо откланяться и вышел в соседнюю залу, где был устроен буфет.

Оставшийся в одиночестве Чаров хотел было присоединиться к нему, однако был перехвачен сановным родственником, спросившем его мнение на предмет их беседы с Горчаковым. Меж тем, куранты Петропавловского собора пробили полночь, затем час, два, и, только когда минутная стрелка отмерила еще четверть, мелодии котильона стихли, прием подошел к концу. Утомленные гости обступили вице-канцлера и, шумно рассыпаясь в благодарностях, начали расходиться. Взявшая князя под руку Акинфиева не удостоилась признательного внимания великосветской публики, лишь скромные кивки танцевавших с ней мужчин были ей наградой. Одни Чаров с Тютчевым отметились лобзанием ее руки, под изумленно осуждающие взгляды оказавшихся рядом дам.

Высматривавший глазами Стекля и не нашедший его в покидавшей раут толпе Горчаков поманил Гумберта и спросил того о посланнике. Князь решил немедля вручить Стеклю контрассигнованный им договор и подписанный текст конвенции.

– Он уж давно уехал из министерства, – отрешенно разведя большими, принадлежащими, скорее, кузнецу, нежели дипломату, руками, сообщил он вице-канцлеру.

– В таком разе уведомите его поутру курьером, что б непременно заехал за доставленным из дворца пакетом.

– Отчего курьером, ваше высокопревосходительство? Делопроизводителя Азиатского департамента Палицына задержала неотложная работа. Он живет неподалеку от квартиры, где остановился посланник. Его и отошлю с запиской к Эдуарду Андреевичу. А может, – задумался на мгновение Гумберт, – отдать Палицыну означенный пакет прямо в руки и отправить его к Стеклю? Не хуже фельдъегеря доставит. Он человек семейный, надежный и трезвый. Аттестации имеет наипревосходнейшие.

– Вы в своем уме?! Пакет государя содержит бумаги первостатейной важности! Кроме того, у меня возникли новые предположения, кои я желал бы обсудить с посланником. Впрочем, сейчас не время об этом толковать! – в возмущении, сведя брови, холодно процедил Горчаков, с ходу отвергнув идею Гумберта. – Довольно будет, коли месье Палицын не сочтет за труд и доставит ему наше письмо, как освободится. Надеюсь, к девяти часам он управится?

– Управится, будьте покойны. Я уж справлялся у него. Подоспели новые прожекты от директора Азиатского департамента Стремоухова, касаемые временных правил нашего совместного с Японией владения островом Сахалин, согласно заключенному в марте соглашению. К тому же, как явствует из его поясняющей записки, их юный император что-то затевает, – он перешел на доверительно вкрадчивый тон, в очередной раз безропотно проглотив гневную вспышку патрона, на кои тот не скупился в минуты раздражения.

Держась с остальными сотрудниками МИДа исключительно корректно и ровно, Горчаков позволял в отношении тайного советника менторский тон и несвойственную для себя резкость. Такова была плата за близость к его особе, однако со временем она стала тяготить самого плательщика.

– Любопытно, что может затевать микадо, когда вся полнота власти у сегуна. И что является причиной столь странных суждений Стремоухова? – рассеянно протянул вице-канцлер, едва сдерживая зевоту. – На июнь намечен обмен ратификациями, – прикрывая ладонью рот, перешел на куда более близкие ему темы князь, – а Стеклю еще предстоит доплыть до Вашингтона. Посему, отправляйте вашего Палицына с Богом. Может воспользоваться моим экипажем по такому случаю. Было бы недурно, ежели б посланник в нем сюда и последовал. Однако ж сие не в нашей власти, – с сожалением вымолвил он, подходя к кабинету.

Дипломатический корпус и прочие чиновные гости к той минуте покинули министерство, а оставшихся князь поручил заботам госпожи Акинфиевой.

– И вызовите, голубчик, столяра. Пусть, наконец, починит замки от кабинета, а то он не запирается, – указал на приоткрывшуюся от сквозняка дверь Горчаков, – и я принужден держать в столе секретные бумаги, – посетовал вице-канцлер, пропуская перед собой Гумберта.

– Заказанный мной несгораемый потайной шкап конструкции братьев Чабб должен вскорости прибыть из Британии.

– Превосходные вести, Андрей Федорович, однако ж не забудьте про столяра. Да, хотел вас спросить, – слегка помявшись и раздумывая, натужно вымолвил князь, – отчего у того чиновника, что был привезен к нам Валуевым, столь странная, не то обрезанная, не то придуманная, вроде как сочиненная, фамилия?

– Она и есть обрезанная, Александр Михайлович, – просиял Гумберт, обрадованный, что не зря навел справки о Чарове, едва услышав хвалебную аттестацию его персоны Шуваловым. – Месье Чаров – незаконный сын покойного генерала Овчарова. Того самого героя двенадцатого года, чьи услуги Отечеству высоко оценил незабвенной памяти государь Александр Павлович. Да и почивший в бозе светлейший князь Чернышев, превосходно знавший его, всегда характеризовал генерала с наилучшей стороны. После гибели единственного законного сына в Севастополе, старик Овчаров, чье здоровье совсем расстроилось, просил Чернышева, также по тому времени весьма болезного, похлопотать перед императором в деле передачи сыну своего имени и прав на имение. Права на имение наследник получил, в дворянском сословии также был, по монаршей милости, оставлен, а вот прошение о присвоении отчего имени покойный государь, известный строгостями в подобных вопросах, отклонил.

– Ах, вот оно что! Я, кажется, припоминаю эту историю, – с воодушевлением воскликнул в одночасье повеселевший Горчаков. Известие, что Чаров хоть и бастард, но бастард свой, дворянский, а не безродный космополит-разночинец или, того хуже, выкрест из местечка, оказало благотворное воздействие на давно пережившего свой век Горчакова, и он отослал Гумберта с самыми нежными напутствиями. – Утром можете поспать, вам нет нужды приходить рано. А записку для Стекля передайте сей же час тому сотруднику, – бросил на прощание вице-канцлер.

Удостоверившись, что ящики письменного стола заперты, князь отправился спать.