Девочка в банке, по которой они стучали, успокоилась и замерла. Артур включил карманный фонарик. Вдоль всего ее позвоночника отчетливо виднелись красные точки, некоторые из них окруженные бледно-синими гематомами. Во всем остальном она была похожа на обычного новорожденного из рекламы подгузников.

Некоторые зародыши шевелились: сосали палец, позевывали. Другие спокойно спали. Приглушенный свет не нарушал их сон, и под мерное шипение помп под столами в огромном зале текла своя, еле заметная жизнь. Жизнь, которой, похоже, не суждено было начаться.

– Зачем тогда их тут держат? – выдохнула потрясенная Эмма. – Так значит, это и есть «Поле жизни»? Чьей жизни, нашей? Так вот какой ценой нам достается выздоровление. Или про них мы забудем точно так же, как про вопящих в виварии животных? Мы готовы оставить их здесь, в темноте, и потом запросто лечиться, хвалиться перед Хельгбауэр своими успехами, как ни в чем не бывало лопать салаты в столовой и мечтать о будущем? Не слишком ли высока плата за наш эгоизм? Лично мне каждую ночь будут мерещиться эти чертовы склянки с теми, чью жизнь принесут в жертву ради нашей собственной. А вам что, нет?

Эмма вдруг медленно опустилась на пол, обхватила колени руками, как делала это до лечения, когда была аутистом, и начала раскачиваться вперед и назад, будто убаюкивала саму себя, и слезы текли по ее щекам.

Артур и Тобиас растерянно молчали. Они все еще поглядывали на банки и их невероятное содержимое. Живые крохотные человечки, что ждали часа рождения, который не наступит. Один из зародышей смотрел на них невидящими мутными глазами. Он просто среагировал на свет карманного фонарика, который Артур забыл выключить и случайно направил прямо на банку, но Артур и Тобиас вздрогнули и попятились.

Тобиас первым пришел в себя, подошел ко все еще глядящему в пустоту зародышу.

– Спи, ночь на дворе, – прошептал он, заглядывая в банку и поглаживая ее по стеклу. Малыш закрыл глаза.

– Не могу здесь больше. – Артур сжал виски руками, потер глаза, но и за закрытыми веками он видел то же самое.

– Давайте унесем их всех отсюда, а? – предложила Эмма, все еще сидя на полу. Ее глаза были безумны, а взгляд устремлен в одну точку.

– Ты с ума сошла! Эмма, очнись! – Артур потряс ее за плечо и поднял с пола.

– Тогда унесем только те, что с самыми большими детьми. Вдруг у них есть шанс выжить вне этой склянки? – Эмма опять заплакала. – Так мы спасем хотя бы некоторых!

– Сделай что-нибудь, Тобиас, пожалуйста, – взмолился Артур, не в силах дольше слушать Эмму.

Но Тобиас молчал. Он стоял в другом конце зала и смотрел в круглое, словно иллюминатор, окошко, за которым струились темные мутные воды Ист-Ривер.

– Этот этаж такой большой, потому что частично находится под водой, – произнес Тобиас ровным бесцветным голосом.

Артур посмотрел на него и почувствовал что-то неладное.

Мысли Тобиаса текли так же спокойно, как вода снаружи. Отец учил его оберегать себя от стрессов. Ведь нервничать ему совершенно нельзя. Сердце может не выдержать. «Все будет хорошо. Хорошо», – повторял про себя Тобиас как заклинание. «Но… ведь Эмма так плачет!» – Тобиас будто плыл в невесомости, запакованный в глухой скафандр, и слушал только свое дыхание и ритмичный стук сердца. Он думал: «А что, если Артур был прав, ни к чему мучать себя бесполезными мыслями? Можно ли просто выйти отсюда, зажмурившись, и забыть?»

И Тобиас медленно пошел к выходу.

Недалеко от двери, справа, располагалось широкое окошко люка с железной заслонкой. Они не заметили его, когда входили. Тобиас машинально бросил взгляд на люк и застыл как вкопанный.

– Что там? На что ты уставился? – взревел Артур, неожиданно взбесившись.

Но Тобиас не отвечал и не реагировал. Артур и Эмма подошли к окошку и встали за спиной у Тобиаса. Надпись на заслонке гласила: «Утилизатор биоматериала».

– Сюда сбрасывают их тела после опытов? – спросил Тобиас, продолжая стоять как статуя.

Больше всего Артуру хотелось просто уйти. Он схватил рыдающую в голос Эмму и поволок к выходу. Увидев дверь и поняв, что ее выводят с «Поля жизни», она вцепилась обеими руками в край стола. Эмма не разжимала пальцы, хотя Артур тащил ее изо всех сил.

– Спасти! – кричала Эмма. – Мы должны забрать их отсюда. Отпусти меня-я-я!

Мысли в голове Артура путались. То он проклинал себя за этот поход, то вдруг пытался придумать, как вынести из этого страшного места хоть одну банку. То вдруг его охватывала уверенность, что их сейчас поймают и тогда уж мало им не покажется. Что бы ни происходило у Артура в голове, от этого было мало проку. Эмма выла в голос, стол с зародышами трясся под рывками ее тонких рук, и ждать помощи от отключившегося Тобиаса было бесполезно. Собственно, почему? Артур словно очнулся и отпустил Эмму. Инерция повлекла ее на пол и, взвизгнув от неожиданности, она упала. Артур поискал глазами Тобиаса.

– Да, да. Просто надо спасти зародыш, так просит Эмма, и тогда все будет хорошо. – Тобиас как загипнотизированный подошел к столу, отцепил питательный шланг от одной из банок и поднял ее.

Ребенок внутри дернулся, сжал кулачки, вытянулся и замер. А Тобиас крепче сжал большую тяжелую банку с отсоединенным от системы жизнеобеспечения ребенком и направился к двери.

***

Габи Хельгбауэр сделала все возможное и невозможное, чтобы утихомирить доктора Робертса. Вышагивая по кабинету, он то сыпал проклятиями, то порывался исключить всю троицу из программы.

– Ты не можешь лишить детей права на выздоровление! На жизнь! Из-за их глупости и простого любопытства! – атаковала его Габи, посчитав, что лучшая защита – это нападение.

– Ничего себе любопытство! Эмма сидела, покачиваясь и обхватив руками колени в полной прострации, – как до лечения. Нам еще отката ее болезни не хватало! А Тобиас? Что он-то себе думал?

– Ему всего пятнадцать, Марк. У Тобиаса доброе сердце. Он был напуган и не понимал, что творит. И потом, они решили, что вы проводите опыты над зародышами и потом выбрасываете их в мусор, – оправдывалась Габи, хотя от мысли, что Тобиас невольно погубил ребенка, ей становилось не по себе.

– Совсем свихнулись… – Марк Робертс устало опустился в кресло. – Как им такое в голову могло прийти?

– В общем-то, могло. Мы ни разу не объясняли пациентам, что именно происходит там, внизу. Ты и я даем им информацию, касающуюся их собственного лечения. Но генная терапия – не все, чем мы здесь занимаемся. Нужно просто провести с ними полную экскурсию по корпусу. Тогда они будут знать, что в банках на «Поле жизни» выращивают детей для анонимного усыновления.

– Что? Какие банки? Это искусственные матки, Габи. Господи, ты же ученый! – ахнул Робертс.

Внезапно лицо его разгладилось и просветлело, губы растянулись в улыбке. Марк попытался сдержать подступающий смех – все-таки от доктора наук вроде Габи Хельгбауэр не часто можно услышать подобную «баночную» глупость. Он расхохотался. Слезы текли из его глаз, тело содрогалось. Габи поймала себя на том, что сама улыбается, но тут же взяла себя в руки. Ситуация непростая. Зародыши считаные, по каждому из них, кто достиг двенадцатинедельного возраста, ведется подробный отчет, который потом подается в министерство здравоохранения. Тобиаса угораздило схватить банку с девочкой, которой было уже тридцать шесть недель, и теперь Марку Робертсу придется как-то замять случившееся. Лучше бы ему как следует сбросить стресс гомерическим хохотом, прежде чем он придумает, как доложить о смерти плода в министерство.

Когда он успокоился, Габи спросила:

– Что ты будешь теперь делать?

– Давай по пунктам. Во-первых, мне придется накатать ложный отчет о причине смерти девочки. Напишем, что произошло пережатие питательной трубки и к плоду перестал поступать кислород. Тобиас избежит неприятностей. С этим решили. Нерадивая лаборантка, потерявшая пропуск, уже уволена. Второе – это задача для тебя. Все трое переходят под твою ответственность. Эмма должна прийти в себя в течение суток, Тобиас не должен осознать, что прикончил девочку, а Артур… С ним вроде все в порядке? Или нет?

– Как сказать, Марк. Когда он узнал, что с этими детьми ничего страшного не случится, то быстро успокоился и вроде бы забыл обо всем. Он только поинтересовался, куда мы денем их потом. И что они такое, если у них нет ни родителей, ни семьи. Я честно ответила, что их отдают на усыновление и мы больше ничего не знаем об их судьбе.

– Это правильно, Габи. Ты вкратце объяснила Артуру все, что нужно.

– Но я видела собственными глазами: там слишком много зародышей, Марк! Неужели каждый плод создан на заказ? – с сомнением спросила Габи. – Не предполагала, что у нас такой огромный спрос на детей из искусственной матки.

– Ты – психолог, а не маркетолог. Спрос рождает предложение… – Марк Робертс резко закруглил разговор, посмотрел на часы. – Что же, на этом все. Я рад, что ты стала первой, с кем я смог поговорить. Ты всегда умела направить мой гнев в нужное русло.

За одну секунду спокойствие Габи как рукой сняло. Волна старых обид захлестнула ее с головой.

– Ты всегда восхищаешься моими качествами: то красотой, то умом, то влиянием. Но это не помешало тебе закончить наши отношения при первом же удобном случае. То, что ты мне втираешь, не более чем пустой звук.

– Это не так, Габи, поверь. Просто иногда нам приходится выбирать.

– Между любовью и алчностью?

– Между любовью к женщине и любовью к делу всей жизни. Не думай, что я смог бы променять тебя на что-нибудь меньшее.

Когда Габи закрывала за собой дверь, Марк Робертс уверенно выстукивал на компьютере отчет в министерство, как будто только что они не говорили ни о какой потерянной любви.

***

Габи постучала в комнату Эммы. Та сидела на постели, листая увесистый альбом с восстановленными витражами Нотр-Дам-де-Пари.

– Ты в порядке? Вам ведь объяснили про усыновление, правда? – Габи присела рядом с ней на постель.

Лишь на мгновение перед глазами Эммы опять всплыло воспоминание о девочке с исколотым позвоночником. Мелькнуло и спряталось в глубинах подсознания.

– Да. Теперь все хорошо. Бетти принесла мне крепкий чай с кусочками апельсиновой цедры, как я люблю. Стало гораздо легче. Но я боюсь за Тобиаса. Мы знаем, что он совершил непоправимое. Пока он еще в шоке, но пройдет не много времени до того, как он все поймет.

– Думаю, мы можем это исправить, – сказала Габи, поморщившись. Ложь была противна всей ее сути, но для Тобиаса это был единственный вариант не потерять себя и остаться в счастливом неведении. – Мы должны сказать ему, что девочка жива. Сработала сигнализация и вас увели с «Поля жизни» до того, как туда прибежали лаборанты и осмотрели ее. Вы с Артуром будете знать, что она скончалась сразу, как только Тобиас ее отключил. Но ему всего пятнадцать, и он наивен, как ребенок. Тобиас сможет поверить, что ее реанимировали. У него большое и хрупкое сердце, которое не справится с правдой.

– Я поговорю с Артуром, он подтвердит ваши слова, – кивнула Эмма. Габи вздохнула с облегчением.

Несмотря на уверения в том, что с девочкой все в порядке, через пару дней Тобиас все же попросил отвести его на «Поле жизни», чтобы самому в этом убедиться. Габи предвидела подобное.

– Мы не можем снова туда пойти, Тобиас. Теперь посторонним вход на «Поле жизни» заказан. Но я попрошу, чтобы наш IT-отдел дал твоему планшету доступ к онлайн-камере. На десять минут. Сможешь посмотреть на нее. Единственный раз, договорились?

– Отлично, буду ждать! – обрадовался Тобиас и сразу снова стал таким, как прежде, – счастливым и беззаботным.

Вечером они включили планшет. Габи стояла за спиной Тобиаса, приобняв его за плечи.

– Вот это она или не она? – спросил Тобиас, указывая на третью в ряду банку.

– Нет, четвертая, а не третья. – Габи увеличила изображение, чтобы Тобиасу был виден номер, пол и возраст на бирке.

– Точно, она, – обрадовался Тобиас и оглянулся на Габи. Та посмотрела на него в ответ, пытаясь выдержать взгляд глаза в глаза. Но Тобиас снова отвернулся и уставился на изображение.

Сердце у Габи упало: в нескольких кадрах она забыла затереть дату, та промелькнула всего на секунду в нижнем углу экрана. Она почувствовала, как плечо Тобиаса дернулось под ее рукой.

– Доктор Хельгбауэр, – сказал он, но ничего в его голосе не обнаружило волнения. – Я мысленно пожелал девочке всего самого лучшего и попросил прощения. Ей пора спать. И мне тоже, – он сладко потянулся и зевнул.

– На том и закончим, – сказала Габи, внимательно глядя на Тобиаса. Но он, рассеянно улыбаясь и думая о чем-то своем, встряхивал одеяло и взбивал подушку.

«Наша психика полна тайн», – размышляла Габи, идя по коридору. Вокруг, сверкая крыльями, деловито кружились ночники-ионизаторы. Из комнат доносились едва слышные голоса, корпус казался сонным. «Как часто мы игнорируем очевидное, временно слепнем, лишь бы защитить себя от событий, которые не в состоянии принять. Дело не только в Тобиасе. Каждый из нас расставляет вокруг себя нечто вроде фильтров, и они ограждают нас от реальности: боли, разочарования и чувства вины».

Она уже дошла до корпуса для персонала, обернулась на Cas9. В окне кабинета Робертса еще горел свет. Набежавший порыв ветра преклонил жесткие травы, но те, не желая сдаваться, тут же распрямились во весь рост.

«Разве мы заслужили такое милосердие? Милосердие неведения, забытья? Ведь мы должны брать вину за содеянное на себя и искупать ее, не таясь и не прячась, страдая и омывая ее слезами. Но Тобиас спокойно ложится спать, а Марк Робертс… Если его и мучает бессонница, то точно не из-за нашей любви, превращенной в руины. Этого он тоже предпочитает не замечать».