– Тебе стоит согласиться, – сказал Майк. Маршрут Hommes du Nord предполагал сорок два дня путешествия по северной части Канады – сорок два дня в походе, сорок два дня плавания на каноэ по белой воде: сплав, обнос, сон на тонкой «пенке» в тонкой палатке, сорок два дня питания сухими продуктами. Сорок два дня приключений и свежего воздуха.

Предыдущие три года я каждое лето отправлялся в Кэмп Миноджин, постепенно осваивая все более продолжительные и сложные маршруты на каноэ, пока, наконец, меня не пригласили отправиться в этот потрясающий поход, самый длительный и самый сложный из всех, что предлагал лагерь.

Необходимый опыт у меня был, а вот денег на такой поход пока что не было. Я долго раздумывал, глядя, как бесшумно и медленно падают снежинки.

* * *

Опустившись на колени на подушку из сфагнового мха, я закончил прикреплять к нашему каноэ банку и поглядел на наших пилотов. Возможно, это последние люди, которых мы увидим на протяжении почти тысячи километров. В животе у меня сжалось от мысли о предстоящем нам одиночестве. Мы собирали последнее каноэ вместе; похоже, они все-таки выдержат нас. Мы дважды залезли в самолет проверить, не забыто ли что-нибудь, но на борту остались только сиденья и едко пахнущий топливный бак. Мы могли выступить в поход, а пилоты были готовы к отлету. Они заперли заднюю дверь Twin Otter и прошли по узкому поплавку, чтобы забраться по трапу в кабину.

– Ну, – сказал пилот, – приятного вам общения с мошкой. По мне, так вы все спятили, но все равно счастливого пути!

Вместе со вторым пилотом он нырнул внутрь, винты загудели, поплавки скрежетнули по камням берега, самолет развернулся к середине озера Уолдайа, и двигатели заработали на полную мощность. Самолет поднялся в воздух, рев мотора разнесся над водой. Набирая высоту, самолет неспешно развернулся в сторону нашей группы. Набрав скорость, они снизились до трех метров над водой и пошли прямо на нас. Нос самолета становился все больше, рев все громче, пока не показалось, что он вот-вот врежется в нас. Я почувствовал, что, подпрыгнув, смогу коснуться одного из поплавков. Мы пригнулись и громко закричали, размахивая руками и ругаясь. В последний момент самолет задрал нос и ушел вверх, а мелколесье вокруг так и дрожало от рева двигателей. Уверен, пилоты у себя в кабине ржали во весь голос, глядя, как мы счищаем с одежды и вытряхиваем из волос лишайники и мох. Мы еще толком не отправились в поход, а приключения уже начались.

Когда звук самолета затих на юге, мы поднялись по мшистому склону на просторную поляну вдали от берега. Сбившись в кучу, мы поговорили о предстоящем походе, о том, как мы себя чувствовали теперь, когда, собственно, мы уже вышли на маршрут. После того как самолет улетел, во мне все так и бурлило от волнения. Я готовился к походу целых полгода, зная, что останусь один с небольшой группой товарищей посреди безлюдных просторов северной Канады. И все же, пока самолет не скрылся из виду, до меня не доходило, что это значит на самом деле. А ведь мы внезапно остались одни. Конечно, у нас был спутниковый телефон, но, если бы возникла такая необходимость, помощь мы могли получить в лучшем случае лишь через несколько часов, а в худшем – она была бы вообще недоступна.

Мы могли полагаться только на самих себя и свою группу, но больше всего мы полагались на Дэна. Я смотрел на него, пока он направлял наш разговор. Он был на десять лет старше меня и уже давно работал проводником в походах на каноэ. Я полностью доверял ему. Его мастерство, опыт и руководство должны были помочь нам сплавиться по реке Дубонт, по рекам Кунвак и Казан, выйти к озеру Бейкер и, в конце концов, вернуться домой. Поначалу странно было внезапно почувствовать себя в такой безлюдной глуши, так далеко от привычного образа жизни, вдали от «страховочной сетки» повседневных удобств, семьи и друзей. Мы все были бывалыми походниками, но здесь все было по-другому. Канадское приполярье – местность настолько пустынная, что здесь можно неделями двигаться, не опасаясь встретить никого другого, и земля, кажется, простирается в бесконечность. Для каждого их нас это будет самый длительный поход в жизни. Мы уже углубились в тайгу, и единственный выход – почти тысяча километров сплава и обноса в направлении на север, туда, где в конце маршрута мы должны выйти к крошечному и уединенно расположенному городку Бейкер-Лейк.

Какое-то время мы разговаривали, а в тайге было тихо и спокойно, если не считать густых клубов вьющейся мошки и жужжащих вокруг нас комаров. Я чувствовал себя странно, словно не знал, где нахожусь и что будет дальше. Мне представлялась бескрайняя тундра, ее необъятные просторы к северу и востоку от Бейкер-Лейк, тысяча километров извилистых рек, озер и обносов. Все пространство между тем местом, где мы стояли сейчас, и конечным пунктом маршрута, крошечной точкой на карте, казалось пустым в моем сознании – какой-то размытый образ, как нечетко набросанные на бумаге контуры земли и воды. Эта пустота тревожила меня, мне было не по себе, но я сумел отделаться от этого чувства, пока мы занимались погрузкой и готовились к спуску каноэ на воду.

Несмотря на нервозность, которую, я был уверен, чувствовали все мы, тот первый день выдался прекрасным, он подарил нам долгие часы солнца, воды и гребли. Мы отлично провели время, а потом лениво вздремнули в лодках. К тому времени, когда разбили лагерь, мы уже далеко продвинулись по течению реки Дубонт, оказались на третьей странице топографической карты и на два дня опережали график похода.

Мы поставили наши две крошечные экспедиционные палатки MSR Prophet, но решили не устанавливать громоздкую палатку-накомарник, которую взяли для приготовления пищи и отдыха. Когда лагерь был почти полностью готов, мы с Дэрином немного порыбачили, но поймали только щуку. Чистить и разделывать скользких зубастых дьяволов мы не любили, а запасов еды в трех бочонках весом по 34 килограмма каждый нам должно было хватить на весь маршрут, поэтому мы бросили щуку обратно.

Когда мы вернулись в лагерь, казалось, все комары на свете решили слететься к нам на огонек. Я отмахивался от них и ходил взад и вперед, и все равно мои макароны были усеяны безжизненными черными тушками недавно летавшего протеина. На Крайнем Севере пища – конечный ресурс. Я попытался убедить себя, что маленькие темные точки – это черный перец, и продолжал есть. В следующий раз, как бы сложно это ни было, надо будет поставить палатку-накомарник.

Второй день маршрута мы гребли на Дубонте с утра до ночи. Пока мы шли вниз по течению, длиннохвостые полярные крачки летали над головой и ныряли, сновали взад и вперед. Они были удивительно проворны и быстры, их черно-белые перья появлялись и исчезали так внезапно, что казались серебристыми.

Если бы не резкий свист крыльев крачки, случайный ветерок и журчание бегущей воды, тишина держала бы нас в плену. Это была не та душная тишина, что бывает в замкнутом от внешнего мира пространстве. Тишина в северной пустыне – истинное звучание необъятности. От него я чувствовал себя маленьким и незначительным. Мне казалось, я заглядываю в пещеру. Глубокая, темная, таинственная, она словно не имеет конца или в любой момент рискует обрушиться. Подобное чувство я уже испытал раньше в бореальных лесах северной Миннесоты, где на меня обрушились звуки всей экосистемы, неустанный гул, почти неразличимый человеческим ухом. Сначала это ощущение было ошеломляющим, даже дезориентирующим, но постепенно я привык к нему и стал чувствовать себя комфортно. На бескрайних просторах Северо-Западных территорий ощущение приобрело новый масштаб. По мере того как я привык к этому, меня всегда удивляло, насколько естественно приходило ощущение места, бесконечно более старого, чем я, более значительного, чем я. Может быть, именно поэтому я и выбрал этот поход.

Мы гребли вниз по течению, проходили озера, огибали скалы, преодолевали небольшие пороги, и вот, наконец, добрались до озера, где решили остановиться на ночь. Там поднялся ветер. Когда с неба ударила молния, мы повернули к берегу. Через несколько минут мы с трудом пытались поставить палатки, деревья вокруг нас сгибались под порывами плотного ветра, а песок обжигал лица, как мокрый снег. Палатки хлопали и бились на ветру, словно громадные воздушные змеи, когда мы пытались ухватиться за их углы и загнать шпильки в грунт. Я представил себе, как палатка вырвется у меня из рук и улетит в озеро или вообще исчезнет в небе. От такой картины я вздрогнул и постарался загонять шпильки поглубже.

Поставив палатки, мы побросали туда спальные мешки и одежду, подальше вытащили каноэ на берег и уложили под них наши почти пустые рюкзаки. Уверенные теперь, что все вещи будут в безопасности, как в бункере, мы укрылись в палатках. Это было 4 июля^[8] 2005 года, и пока мы сидели, прислушиваясь к шуму ветра и дождя и раскатам грома, я думал о друзьях и семье дома – ведь они там смотрели совсем другой фейерверк. Наша палатка дрожала, а я думал о густой зеленой траве на невысоких холмах, мягком ворсе расстеленного на земле пледа для пикника, слышал коллективные «ох!» и «ах!» и представлял себе подсвеченные огнями фейерверка лица.

Наша палатка озарилась бледно-желтым светом, затем раздалось громкое «бах!». Гром и молния грянули в одну и ту же секунду. Должно быть, молния ударила в дальний берег. Мечты о доме быстро рассеялись, и я повыше подтянул ноги на спальном коврике, чтобы уменьшить площадь контакта с почвой. Так мы и сидели, ожидая, когда пройдет буря.

Ветер постепенно утих, а потом и дождь прекратился. Я выбрался наружу и увидел вечернее солнце, пробивающееся сквозь отступающие грозовые тучи. За нашей стоянкой параллельно берегу тянулся длинный извилистый гребень. Я не заметил его раньше – гладкий склон из гравия, поднимающийся к узкому гребню. Он казался тут странно неуместным, будто изготовленным на заказ. Это место напомнило мне велосипедную дорожку, по которой я множество раз ездил в детстве, – заброшенные железнодорожные пути, которые были преобразованы в многоцелевую тропу. Она петляла над болотом и шла через густые леса к западу от Миннеаполиса до маленького городка Эксельсиор. В жаркие летние дни хорошо бывало прокатиться на велосипеде шесть с половиной километров до кафе, где подавали лучший охлажденный кастард^[9] во всем штате.

Как и велосипедная дорожка, гребень позади нашего участка был, насколько я мог видеть, везде одинаковой высоты – все тот же крутой склон, поднимающийся от самого берега. Это был эскер, след древней ледниковой реки, первый, что мне довелось увидеть. Когда лед растаял, осадочные отложения со дна одной из этих голубых рек остались на земле, образовав огромную змееподобную насыпь. Эти вздувшиеся вены и артерии, оставшиеся от ледникового периода, разбросаны по всей северной части Канадского щита. На наших картах эскеры были представлены маленькими параллельными метками, похожими на ряды деревянных шпал, как будто изображавших длинный извилистый железнодорожный путь, который так никогда и не был проложен. Северная Миннесота также усеяна следами ледников: отступая, они вырезали в материковых породах округлые углубления и холмы, оставили валуны размером с дом и тысячи озер, расположенных на карте параллельными штрихами, словно процарапанными когтями гиганта. Но эти процессы, оставившие неизгладимые следы на ландшафте, закончились давным-давно и казались чем-то абстрактным, неким интеллектуальным умозаключением. А этот эскер меня просто очаровал. Вода, текущая по каналу, который сам сделан изо льда, кажется изменчивой, существование даже мощной реки непостоянно и может закончиться, стоит только температуре измениться на несколько градусов. Здесь же передо мной была извилистая линия древней реки, полная изгибов и древних суводей, а камни и валуны, когда-то захваченные ее потоком, теперь стали постоянной частью пейзажа.

Взобравшись на эскер, я увидел широкую переливающуюся гладь озера, бледно-розовое солнце и темно-серые, как сталь, оттенки отступающей грозы. Вечер был чудесный. С момента выхода на маршрут на озере Уолдайа мы шли на веслах среди казавшихся бескрайним морем кустарников, елей и пихт, образующих тайгу северной части Канадского щита. А это озеро, с его эскерами и песчаными пляжами, отличалось от прочих, которые мне довелось видеть. Земля казалась особенно древней, как никогда раньше. Небо казалось больше, вода холоднее. Мы словно попали в прошлое.