Землю засыпало снегом и пеплом. И только тяжелые грузовики могли прорваться от бункера к бункеру, чтобы перевезти продукты и остальное, что было необходимо остаткам выживших.

Эти эритроциты в остатках крови человеческой цивилизации, отчаянные водилы, с трудом прокладывали себе артерии, быстрее остальных, сходя с ума.

Но, такова была жизнь водителей тяжелых грузовиков.

Глава 1. Гув Мердок

Юрик Ласкью и Гув Мердок были лучшими. Раски старался попасть с ними в один рейс. У них были самые тяжелые грузовики. За годы, обросшие железными доспехами, как черепахи, панцирем.

Когда они вылезали из кабин, раздавался скрежет и «чак-чак», особая музыка, с которой от корпуса отваливались ледяные куски грязи.

Раски любил выходить, когда водилы заезжали в ангар. И часто ходил там, где ставили грузовики Гув и Юрик. Сам не зная, почему, скрежет и это «чак-чак», так сильно привлекали его, Раски. Того, кто по естественным причинам, никогда не станет водилой.

А может, ему просто нравилось, как Юрик и Гув обменивались парой слов о том, что сегодня было. И как так получилось, что чертова хлябь не унесла их, они добрались, прорвали, прогрызли свой путь – каждый своим тяжелым грузовиком, скребя взбесившуюся голову их матери-Земли.

А может потому, что Раски ждал. Вдруг, Юрик или Гув, хотя, Гув вряд ли, он всегда был угрюмым. Так, может Юрик, заметит и скажет ему пару слов. Ничего особенного, типа: Как там наверху, Раски? Что видно, летала?

Но, такого пока не случалось. Не до этого было водилам самых тяжелых грузовиков. Лучшим из тех, которых Раски видел от Один-Ноль до их, бункера Семь-Ноль.

Не до того им, чтобы болтать с каким-то леталой. – успокаивал себя Раски.

Юрик и Гув брались за то, на что остальные вообще бы не согласились. Проехать от края Южной Гряды до Сучьего Ущелья, чтобы забрать посылку с лекарством для какой-нибудь малышки, которой, все равно, суждено умереть? Почти самоубийство.

Но вот, их грузовики пыхтели, окутывали весь ангар Семь-Ноль дымом и паром, пока старый Аботт поливал маслом под капотом, да так, чтобы смазки хватило и на обратную дорогу. Мало ли, какие масленщики попадутся в далеком Три-Ноль? Сколько штуцеров и прокладок они заметят? Довольно ли масла, получат грузовики Юрика и Гува?! Аботт следил за такими вещами, он был старым проверенным масленщиком, не каким-то забулдыгой.

Мало, кто верил. А может, кроме Раски и старого Аботта и никто. Но, Юрик и Гув действительно возвращались. И не только возвращались, но и проделывали эту тупую хрень не просто так. Лекарство было доставлено, а малышка – вылечена. На время, очень короткое. Но, пусть так.

За это все любили Юрика и Гува. Гува, меньше. Он был странным, кажется злым, не считая тех моментов, когда разговаривал с Юриком, сразу после тяжелого рейса. Тогда он мог и пошутить чуток, типа: Ну? Уж намотал ось на Землю, а Юрик?

Старая шутка водил тяжелых грузовиков.

***

Но, в один день, все изменилось. Раски не забудет этого никогда, но никому рассказывать не будет. Да и никто не захочет услышать.

Тут нельзя сказать, что с самого утра все пошло нет так. Вообще-то, каждое утро все шло не так. Кто-то из водил сходил с ума. Как обычно, не сразу, после рейса, а после ночи, следующей за рейсом.

Раски научился определять таких. Обычно, кто самый спокойный выйдет и пойдет из ангара в бункер, а потом всю ночь будет орать «отпусти меня, отпусти, чертова хлябь, дай проехать тупая сука» и молотить в стены. Тот, следующим утром попытается поджечь свой грузовик, в тот момент, когда старый Аботт или кто другой из масленщиков, будет поливать двигатель маслом. А может, развернувшись, попытается врезаться в стену.

Такое случалось. Часто. И такова жизнь водителей тяжелых грузовиков.

***

Но, только не с самыми лучшими водилами! – думал Раски. – С ними, такого произойти не может.

Обычно, внизу, во время рейса, который он вел, Раски видел полосу, длинную и ершистую, разрывающую хлябь Земли. Это тяжелые грузовики ехали друг за другом, по три-четыре в связке. Способ, проверенный годами. Тридцать два колеса лучше, чем шестнадцать. А восемь осей, куда лучше, чем четыре. Как гласил клич водителей тяжелых грузовиков: тяжелое – это надежно.

А что, может быть тяжелее, чем один тяжелый грузовик!? Только два и три, а лучше четыре, едущие в ряд, друг за другом. Ось к оси.

Но, в это утро Раски не увидел полосу. Или даже елочку, как когда в рейсе были неопытные водилы или просто много грузовиков с потаскушками, которые хлябь бросала туда-сюда.

Сегодня он видел то, чего еще никогда не видел. Одну черточку посередине впереди и несколько, отходящих от нее, в стороны, сзади.

И он знал и понимал, хоть и не хотел в этом признаваться: этой первой черточкой был тяжелый грузовик Гува. И, конечно, сам Гув Мердок, вместе с ним.

И Гув ехал, не боясь заносов. Он ехал, не боясь, что от такой нагрузки двигатель сдохнет быстрее, чем он доедет до ангара другого бункера. Он и возвращаться не собирался!

Вот, что понял Раски, увидев жуткую непривычную, ни полосу, ни елочку, а лестницу – внизу.

Это поняли и водилы и преследовали Гува. Но, они не могли не жалеть своих двигателей. А главное, себя. Они должны были, просто обязаны, вернуться обратно, не погибнуть в хляби, которая затыкала горло, уши и нос. Душила, стоило только остановиться.

Раски смотрел и ждал, вдруг лестница соберется в елочку или лучше – в единую полосу, и на хляби Земли образуется одна глубокая линия, привычная ему, когда в рейсе лучшие водилы, особенно такие, как Гув Мердок и Юрик Ласкью.

Но, у Гува, похоже были другие планы.

Почему, Гув?

Раски услышал Юрика и увидел, как от «лестницы» отделилась одна «иголка», самая большая, это был грузовик Юрика Ласкью.

Гув не ответил. Раски слышал только «кх-рр-хх». Но, это его, как раз, не удивляло. Он и не ждал ответа. Самый хмурый водитель, самого тяжелого грузовика, даже когда шутил со своим другом, после рейса, оставался немногословным. А тут, когда он сошел с ума, какие еще он мог сказать слова!?

По-че-му, Г-у-ув! За-че-е-ем!? – кажется, кричал Юрик, а все остальные водилы молчали. Они знали, чем все это закончится. Они видели это много раз. Тот, кто уезжал, так сильно давя на газ, как будто хляби под его четырьмя осями нет и никогда не было… тот далеко не уезжал… И никогда не возвращался.

***

Нет, Юрик Ласкью не кричал «по-че-му». Он был водителем тяжелого грузовика, одним из лучших.

Кричал Раски. Про себя. Он же был леталой, всего лишь, наводчиком с фонариком, которым управлял даже не он, а старый Хью. Важное дело. Но, что с того!? В том мире, который им достался, все дела были важными, потому что означали: жизнь или смерть.

Юрик не кричал. Даже через хлябь, он видел то же, что и остальные. Как тяжелый грузовик Гува Мердока рвал метровый слой льда, пыли и космического песка, этой жуткой тошнотворной массы, которой нескончаемо покрывалась Земля и, которая сгубила сотни тяжелых грузовиков. Может, не таких, как у Гува, но зато, более острожных, едущих друг за другом, в натяг, старясь лишний раз не отбрасывать эту смертельно-гнетущую массу в стороны, чтобы она не отомстила, не заблокировала движение.

Ехать так, чтобы прорезать эту чертову хлябь, «подарок» большой войны прошлого, но не будоражить ее. Вот, что умели водилы тяжелых грузовиков. И в этом им не было равных. А лучший из них, Гув Мердок, знал о том, как ехать, конечно же, лучше остальных.

Поэтому, когда Юрик видел, как его друг и напарник жарит так, что по сторонам, хлябь разлетается, ему не нужно было спрашивать, ни зачем, ни почему.

Он уже все понял. Он гнал свой грузовик, почти так же, как Гув, может чуть осторожней, только потому, что когда сходит с ума твой лучший друг, с которым ты проехал в рейсе, ось к оси, много часов и еще больше ужасов – то хочется сделать хоть что-то. И кажется: только так можно помочь, даже если помочь нельзя.

***

Юрик гнал тягач, совсем не для того, чтобы спросить, зачем или почему. Он просто хотел проводить своего друга, сказать «прощай». Сказать: Ты был лучшим водилой, друг! Самым лучшим!

Как он бы сказал любому другому. Вообще-то, водилы не делили, кто лучше, а кто хуже. На это не было времени и сил. И не тот это был мир, и не то занятие. Они делили только горечь и боль. То, что люди всегда продолжают делить. Даже, когда все остальное уходит.

Поэтому, остальные водилы в этом рейсе, шесть или семь тягачей, Раски толком не видел, гнали за Юриком, который гнал за Гувом. С той же целью: попрощаться.

Они были не так быстры, как Юрик. Их грузовики не были такими тяжелыми, а они сами не были такими умелыми, но все-таки, эти черточки, прорезаемые через хлябь, эти побеги последней мужской дружбы, которая стоит всех других мужских дружб, которые только и существовали на Земле, все еще двигались вперед, в отчаянной и бесполезной попытке догнать того, кого уже нельзя было догнать.

И последний масленщик-забулдыга знал: нельзя догнать того, кто отчаялся. Он будет жать на газ, пока хлябь не догонит его, не задушит, не проглотит…

И так случилось с Гувом Мердоком, одним из лучших водил тяжелых грузовиков.

***

– Он цистерну прикрепил, ага… на, попей! Чего ты, небось страшное там? Ага…

Аботт протянул Раски что-то, флягу кажется, он взял наугад. Перед глазами была серо-черная круговерть. То, что он видел сверху, сразу после странной лестницы, хотя страннее ему уже казалось, быть не может. Сильный занос грузовика Гува, самый сильный, который Раски когда-либо видел. Так, что потаскушка, которая оказалась цистерной, полетела кубарем вперед кабины.

И потом, вспышка и взрыв. Такой, что на какое-то время, Раски не знал какое, с поверхности раскидало всю хлябь. Счистило всю дрянь, толщиной в метр, а может и больше, ведь Гув двигался к Перевалу Седых Коней, а значит…

– А что? – он посмотрел, но не увидел Аботта. – А что там было, под хлябью? Я не увидел.

– Попей еще малыш. Я-то масленщик, знаю толк в смазке. Надо-то.

Раски, еще плохо понимая, что вокруг сейчас, подумал, что у него в руках масленка, большая медная посудина с длинным носом и торчащим штоком.

– Э… масло!? – не стал пить он.

– Да ты че, пацан! Чистая жидкость. Какое масло. Пей давай! Ну, глотай!

Раски взглянул получше и узнал любимую флягу Аботта. Отпил, но ничего не почувствовал.

– Слушай, а что там с цистерной? – выкашлял он лишнее.

– Э, ты знаешь. Такая цистерна там, в углу ангара. Ну, мож-т видел, как… давно та-ма, с незапамятных времен. Ага… уж сил не было ее проверять. Мы же как… ты, наверное, думаешь, что масленщики только масло под капот наливают. Ага… Не-а… мы тут все это дело в порядке держим. Ворота, ставни, потом эти-т… эх, черт, старый я стал. Эти… всякие сошки и пешки, да хрен, как они там…

– А про цистерну, Аб?

– Ага… ну да. – тот потер лоб, оставив пару темных полосок.

Уж не понятно, почему, но у масленщиков руки всегда были, как будто, маслом пропитаны.

– Да, цистерна. На нее Мердок давно засматривался. Уж не знаю, почему. Цистерна, как цистерна. Закрытая, старая, никому ненужная, все чин по чину. Она бы так сто лет еще стояла! Кому она? Но, как-то он пришел и говорит: Аб, ну накачай! – и показывает на колеса. Ну а я: А чего их качать, я и так их проверяю. А он такой: Делай-давай. Рейс сложный. Как потаскушку возьму. Накачай, Аб. – и такой сморит.

Да-х… мне его взгляд тогда сразу не понравился. Сразу почувствовал я что-то. И сказал себе: Эй, Аб! Дело не в масле. Этот малый походу сбрендил-того. Иначе, с чего ему так вот, Гуву Мердоку, на тебя старого масленщика смотреть!?

Но, конечно, так-то не сказал. Накачал, да и все. И мне чего? Потаскушка, так потаскушка. Тяжелый рейс, так тяжелый. А какой он, не тяжелый, ты скажешь!? Они все тяжелые. Потому, что последние. Вот!

– И? Что?

Раски почувствовал, что фляга помогла, немного отошел. Не мог только забыть, и… никогда не сможет.

«Ну и ладно. Это даже хорошо». – подумал он. Вот, только он не знал, видели ли это водилы. Он хотел, чтобы это увидел Юрик. Ему казалось, это – то, ради чего погиб Гув Мердок, взорвал свой грузовик, самый лучший в ангаре бункера Семь-Ноль, а может и вообще, лучший.

Чтобы кто-то увидел. Так, неужели, видел только он!? Совсем невыдающийся, еще и года не прошло, после того, как он смог совмещать точку на экране с картами Хью, летала Раски.

Но, вот он увидел, хоть на мгновение: какой когда-то была Земля. Красивой! Ладно, что там красивой. Не то. Настоящей!? И тоже не то! Не то… Такой, чтобы… когда на ней не было дряни. Этой дряни, вот уже, столько лет, падающей и впивающийся, колышущейся дурной массой, в которой они родились и, в которой, умрут. Которую они назвали хлябь.

Хлябь, хлябь, хлябь… и не это ли должны делать водилы тяжелых грузовиков. Рассекать, кромсать, преодолевать хлябь. И не это ли сделал Гув Мердок, самый лучший из водил тяжелых грузовиков, в тот день… точнее, во время своего последнего рейса.

– Горючее? – спросил Раски.

– Да, не… как-мо там! Кто бы оставил цистерну с горючим вот так, со спущенными шинами.

– А что?

– Масло?

– У… я тебя! Стрекоза! Какое… твою-тмо дивизию! За масло…я бы даже… ух! Даже Гува Мердока вот этой самой… Да, ну его! И, кто теперь будет… эх, да ну ладно.