Когда мне сказали об этом Николай Иванович с женой, приехавшие первыми, я понятия не имел, тем не менее я с невозмутимым видом произнёс:

– Да, а что вас удивляет?

– А что, у вас это часто происходит?

– Нет, только по выходным дням и по праздникам.

Так я дурачил всех приходящих.

* * *

Илья Кременский заканчивал диссертацию – пахал как вол, доработался до того, что его в метро не пустили – сказали: «Вы пьяны», – а у него от перенапряжения болезнь развилась – вегетодистония, или вегетососудистая дистония. Сейчас говорят, что такой болезни нет и не было, мол, врачи ставили такой диагноз тогда, когда не знали, что происходит с человеком. Просто пахал как трактор, устал, перенапрягся, и какой тут диагноз? Не суть, справился, у нас на секции доложился, прежде чем выходить на шестёрку, работа мне понравилась – всё логично, стройно, доказательно сформулировано и подтверждено.

Шли домой после его доклада до метро с Юркой Хациевым, он сказал:

– Илья совершил подвиг.

– Это в каком смысле?

– Слушай, он практически за два года такую классную работу сделал, это подвиг.

Я задумался: подвиг не подвиг – я понимал, какие смыслы вкладывал Юрка – Илюха – молодец, трудяга.

* * *

Ходить мне на работу стало просто не в чем – нужен был пиджак, чтобы можно было положить в карманы документы, деньги, авторучку и прочее. Поехал в магазин мужской одежды на Трифоновскую – главное, рядом, понимал, что ничего такого, что мне может понравиться, не найду, но хоть что-то, может быть, подберу, а если нет, тоже не беда – времени много не потеряю – езды пять минут на трамвае.

Ассортимент был никакой, я ходил, с тоской перебирая весь этот хлам, пошитый фабрикой «Большевичка», но делать было нечего – подобрал себе какой-то нескладный пиджачишко и пошёл в примерочную. Примерил, глянул – просто беда, снял, собираясь оставить его в примерочной, и обратил внимание на пиджак, висевший там на вешалке. Пиджак этот булыжного цвета тоже не радовал ни фасоном, ни цветом, но у него была интересная кожаная оторочка по сгибу лацкана. Я такого никогда не видел и подумал: «Ну, хоть чем-то приукрасили», – и потянул пиджак к себе, чтобы рассмотреть получше. К своему изумлению, я понял, что в кабинке висело два пиджака – прекрасный во всех отношениях пиджак из натуральной кожи, на который сверху напялили серое бесформенное говно Могилёв-Подольской швейной фабрики.

Не сомневаясь ни секунды, я надел кожаный пиджак – пусть попробуют стащить его с меня – и, сверкая радостной белозубой улыбкой – ещё бы, сто тридцать рублей за такую вещь, у фарцы такой ниже чем за триста пятьдесят не найдёшь, – подошёл к кассе. Кассир, глядя на меня, пришёл в предынфарктное состояние, а я нахально заявил:

– Вот пиджачок себе у вас в примерочной приглядел, продаётся?

Он, глядя на меня глазами, полными слёз и ненависти, ответил:

– Но вы же его уже на себя надели.

Пиджак был мне маловат, чтобы застегнуть его, мне нужно было втянуть живот, но что за беда? В те годы подобрать вещь строго по размеру вообще было непросто, и домой в трамвае пятёрочке я летел как на крыльях. Потом знал – за лето вес сброшу непременно, а там, глядишь, и пиджачок застёгиваться будет полегче.

В начале лета поехали втроём в Выксу: Генка Павлушкин, Санька Тележников и я – всем надо было накатать образцов. Катали не как обычно – днём, образцы оставили остывать у цеха, а вечером крепко выпили – производственная программа выполнена.

Я стал настраивать стан для прокатки своих образцов и, задавая в стан алюминиевый брусок, держал его, как щипцами, двумя стальными полосками. Не знаю зачем, но, чтобы половчее его держать, поместил указательный палец между пластинками, которыми я держал алюминиевый образец. Наверно, я потерял концентрацию и не отпустил брусок, после того как валки захватили его, но я почувствовал, что мой палец зажат и мою руку рывком потащило в прокатный стан – ни до, ни после этого случая я так сильно не пугался, выручила меня случайность – суммарная толщина полосок и алюминиевой пластины была такова, что захват произойти не мог – валки только чуть прихватили их вместе с моим пальцем, но с началом деформации этот импровизированный пакет разлетелся. Мне повезло в том, что, подыскивая, чем держать задаваемую в стан образец, я не нашёл ничего тоньше его. Если бы полосочки были миллиметровые, а я искал именно такие, то прокатало бы меня в лучшем виде. Логика развития событий была следующей: вслед за пальцем затащило в стан руку, стан расплющил её до толщины пять миллиметров и оторвал у самого плеча. Умер бы я от болевого шока и кровопотери, но обошлось. Про историю эту ребятам не сказал – хвастаться собственной глупостью как-то было неохота, просто молча прокатывал свои пакеты с ребятами.

На другой день пошли на завод, вскрыли пакеты, достали образцы, упаковали в два свёртка, свёрток поменьше был с моими. Генка с Сашкой свои сложили в один свёрток – он получился нелёгким. Пошли назад, я тащил свой свёрток, Сашка – их. Генка уговаривал нас сразу идти пить пиво, не заходя в гостиницу, Сашка манкировал, Генка был на нерве. Так дошли до огромной лужи – ночью был сильный ливень, а город Выкса тогда был заасфальтирован лишь местами, тут Санька забастовал:

– Ген, я полпути пронёс, давай, дальше твоя очередь.

Но Геныч, оскорблённый Санькиным отказом начать утренний опохмел немедленно, ответил в уничижительной форме:

– Да пошло оно на х…, это грёбаное железо.

– Тогда оно и мне на х… не нужно, что, выкинуть?

– Выкидывай на х….

Санёк остановился и начал раскручивать над головой авоську, которую он всегда предусмотрительно прихватывал, набитую завёрнутым в оберточную бумагу пористым железом, и, раскрутив, метнул её, как древнегреческий дискобол Мирона, в центр лужи. Я ржал так, что чуть не уронил в ту же лужу свои образцы. Друзья мои успокоились, и, умиротворённые, мы проследовали в пивную, где привели себя в порядок пивом, портвейном «Агдам» и водкой.

Утром следующего дня я с группой зевак-прохожих с интересом наблюдали за двумя обалдуями, которые с отрешённым видом бродили босиком в засученных по колено брюках по огромной луже, вглядываясь в поднимающиеся с её дна клубы взвеси жёлто-коричневой грязи. В какой-то момент Сашка сказал:

– Похоже, нашёл.

Нагнулся, пошарил в луже рукой и извлёк из воды тяжеленный пакет в авоське, с которого стекала жирная грязь. Из толпы зевак, наблюдающих за этим праздником жизни и вдруг понявших, что наконец-то найдены несметные сокровища братьев Баташовых, которые, как предполагалось, безвозвратно утеряны в пламени революции, послышались призывы разделить, по справедливости, между всеми участниками экспедиции найденные реликвии. Было же всем очевидно, что без наших подсказок два этих кулёмы, недобайки, портача никогда бы не нашли клад. Я, как честный человек, благостепенный горожанин и победитель социалистического соревнования, горячо поддерживал активных граждан, да разве можно было достучаться до сердец двух этих скаред. Куда там, они жадно схватили находку и босиком удалились с места происшествия.

По прибытии в Москву Генка передал Толе Трындякову часть образцов – Гена работал на теме у Толика. Трындяков, разглядывая образцы и не понимая, отчего они приобрели тёмно-серый цвет – а куда им деваться, они ж сутки в луже пролежали, – глубокомысленно произнёс:

– Пьяные катали.

Вот за что я всегда его уважал – нас, подлецов, скалдырников и лежебок насквозь видел – а вот управу найти не мог. Был бы жив Лаврентий Палыч – ужо прописал бы нам ижицу.

Признаться, мы с Генкой, подвыпив, иногда выходили за рамки приличий. Однажды, изрядно приняв на грудь, стали размышлять, как нам продолжить так хорошо начавшийся вечер. Как ни странно, деньги у нас были, но всё позакрывалось к чёртовой матери, а желание добавить было неодолимым. Тут Генку осенило.

– А ты в курсе, что Санька вчера посылку от отца получил?

– Нет.

– А я в курсе, ты смекаешь, к чему это я?

Было понятно, к чему, раз пришла посылка, то в ней чача, зелень, какое-нибудь копчёное домашнее мясо, но являться с наглыми рожами в час ночи?!

– Ты серьёзно? Но неловко как-то – ночь, у него двое малых детей спят, и тут мы. Да нас Валентина Григорьевна наладит так, что мы будем лететь на сорок ярдов впереди собственного визга.

– Не пыли, тёща у Саньки – золотой человек, давай, поехали – теряем время.

Увы, долго ему меня уговаривать не пришлось, обсудили, звонить или нет, – решили не звонить, чтобы не давать шанса отвертеться. Выяснилось, что метро уже закрыто – стали ловить какой-нибудь транспорт на Бакунинской, остановился только огромный сорокаместный «Икарус».

– Слушай, подбрось к Семёновской.

– Десять рублей.

– Опамятуйся, за десять рублей мы в Тулу доберёмся, трёха – это за глаза.

– Да вы посмотрите, на каком комоде покатитесь – это ж Венгрия, комфорт, я одного бензина только сожгу на пятёрку.

– Не понтуй, за бензин парк платит.

– Не, ребята, в такое время меньше чем за чирик даже не думайте.

Вот ведь гад какой, но время уходило, и мы согласились. Доехали до Щербаковской улицы, водитель остановился у Санькиного дома.

– Приехали, вот ваш дом.

– Нет, так не годится, заезжай, будить будем – надо ж приглашение получить.

Водитель стал протискивать свой огромный автобус между хилым штакетником и стеной дома, остановили его прямо под Сашкиными окнами.

– Давай гуди.

– Вы чего, охренели?! Весь дом разбудим.

– А кому сейчас легко?

Гудок у «Икаруса» раскатистый, басовитый, гудели минут десять. Мы стояли в дверях автобуса, наблюдая, как проснулось полдома, и угрозы спуститься и намять нам всё, что цело, стали весьма близкими к реальности. Наконец на шестом этаже распахнулось знакомое окно, в котором показалась растрёпанная со сна Санькина голова. Увидев нас, он прокричал шёпотом, оказывается, такое возможно:

– Чего творите? Весь дом перебудили.

– Вчера хвастал, что тебе посылка пришла.

– Пришла, бегите уже в подъезд, а то, похоже, вас сейчас бить будут.

Тут-то не врал: стали хлопать двери подъездов. Сунув водителю десятку, мы забежали в его подъезд и, не дожидаясь спускающегося вниз лифта, поднялись бегом на его этаж. Обошлось – не поколотили.

Когда уже сидели за столом, Надя – Сашкина жена – сказала:

– Как только гудеть стали, я его в бок толкаю и говорю: «Иди встречай, друзья твои сумасшедшие прикатили», а он мне: «Не может быть, не может быть».

Жёны наши – золото, прощали всё нам, бузотёрам.

* * *

Позвонила тёща:

– Алик, Алик, у нас беда.

– Что случилось, Лидия Ивановна?

– Дом новый упал на даче – ветром сдуло.

В ближайшую субботу все собрались на даче – дом действительно упал. Стали разбираться, как это произошло, разобрались – всё было бы комично, если бы дом не упал.

Причиной падения пола был дедов живот и неверно выбранная последовательность возведения элементов здания. Живот помешал следующим образом: дом стоял благодаря большому количеству подпорок и укосин, которые, являясь, по сути, рёбрами жёсткости, обеспечивали и устойчивость строения. Но они мешали деду проникать в нужное место стройки – живот не пролезал, обходить было лениво, и дед каждый раз в сердцах снимал очередную подпорку. Одну снял – дом стоит, две – стоит, три – то же самое, ну и хрен ли с ними церемониться? Стоит же, не падает.

Чтобы можно было работать в дождь, дед решил закончить крышу. Стропила мы втроём поставили раньше, и дед взял и приколотил всю обрешётку, осталось только рубероидом накрыть – и порядок, работай в любую непогоду – всё как учили. Но учили не там и не тому – дед кончил техникум, что-то такое по контрольно-измерительным приборам и автоматике водонагревательных котлов, но строительству там не обучали. После того как он обрешетил кровлю, парусность её сильно возросла, и при первом сильном ветре дом сдуло к чёртовой матери, поскольку подпорочек-то не было.

Дед так расстроился, что пришлось договориться на работе и потрудиться ещё недельку на восстановлении дома. Витька так и так был в отпуске, приехали обе дочки – помогали относить и сортировать элементы строения. За неделю разобрали и снова собрали здание, капитально его закрепили откосами, заложили брусом почти все стенные проёмы первого этажа, поставили стропила и снова обрешетили. Дед с Витькой до осени успели накрыть крышу рубероидом и вставить застеклённые оконные рамы.

* * *

Как-то после работы шли домой вместе с Валеркой Стратьевым, и я предложил:

– Может, по кружечке?

Валера подумал минутку и ответил:

– А может, ко мне? У меня батя винца прислал и бастурмы вяленой.

Отказаться от халявного винца и вяленой бастурмы – да это надо быть полным дебилом, и мы поменяли направление движения.

Валерка жил недалеко, минутах в десяти езды, не помню точно, кажется, на трамвае. Валера рассказывал, что у родителей жены было две квартиры, и одну они отдали им. Это была небольшая уютная квартирка, окна которой выходили на проезжую часть.

Я пошёл помыть руки, увидел, что ванна на треть заполнена какой-то красной жидкостью, спросил:

– А чего у тебя в ванной?

– Вино.

– Ни хрена себе, а откуда столько?

– Батя прислал.

– А у отца откуда?

– Ты ж знаешь, я из Молдавии, там у каждого свой виноградничек и своё вино. В России на своих огородах картошку выращивают, а у нас виноград. Потом у меня отец на винзаводе работает водителем, вино в цистерне возит.

Валерка рассказал, что батя его регулярно отправляет ему винцо. У них было две канистры: пока одна с вином ехала по почте в Москву, другая, опустошённая, ехала в Молдавию. Правда, была проблемка, почтари – те ещё пройдохи, регулярно отсасывали винцо из закрытой посылки. Делалось это просто: поскольку канистра была пластиковая, они длинной иглой прокалывали фанерный ящик и пластиковую канистру и отсасывали винишко. Возможно, что ящик прокалывали шилом, – неважно, главное то, что часть вина-то тю-тю. Но Валерка тоже был не лыком шит – договорился на седьмой кафедре, и мужики сварили ему две канистры из нержавейки – конвейер заработал как положено, и усушка-утруска свелась к нулю.

Выпили винца, закусили удивительно вкусной бастурмой, поболтали.

С Валерой у нас быстро возникли приятельские отношения – было немало общего: оба недавно окончили институт, у каждого было по одному ребёнку в семье – у него была маленькая дочь, вдобавок оба мы испытывали определённые финансовые затруднения. За разговором Валера сказал:

– Слушай, давай летом в строяк запишемся – денег немного заработаем. У нас на сварке парня оставили после института – работает инженером, у меня неплохие отношения с ним. Он едет командиром факультетского студенческого отряда летом в Норильск, я поговорю с ним, он нас возьмёт в отряд, не сомневаюсь.

– А немного – это сколько?

– Рублей восемьсот, я думаю, получим.

– Давай, очень даже неплохо было бы съездить, а-то с денежками напряг.

– Ты для надёжности командиру, если он спросит, скажи, что в Норильске был в строяке.

– Так я не был.

– Да соври, не страшно, так чтобы он не сомневался, что ты руками работать сможешь.

– А я в самом деле могу.

– Ну вот, тем более.

Валера переговорил, командир согласился, но попросил, чтобы я подошёл – познакомиться.

Я подошёл на секцию сварки, переговорили, я соврал, что работал в Норильске. В общем, договорились, что в первых числах июня мы с Валерой вылетаем со студенческим строительным отрядом в Норильск.

В июне я взял свой походный рюкзачок, сложил туда кое-какое барахлишко, бутыль спирта – любил тогда после бритья протирать физиономию спиртом, отечественные лосьоны не вызывали у меня уважения, потом спирт никогда лишним не будет, и прибыл в нужный день и час в Домодедово. Отряд наш составлял человек сорок-пятьдесят, загрузились в самолёт, через четыре часа прибыли в Норильск. Было пасмурно, сыпался редкий снежок. Ждали автобусы – подошёл старший, стал нас развлекать байками, задал вопрос, который, надо полагать, он задавал всем:

– А чем аэропорт Норильска отличается от Домодедово?

Посыпались ответы:

– Колонны, полы, стены, пальмы…

Все они отвергались, я тоже стоял, разглядывал и обратил внимание, что стёкла зала прибытия двойные, что было вполне естественно для здания, находящегося за полярным кругом, но чего я не видел в аэропортах средней полосы, и ответил:

– Двойные стёкла.

Старший глянул на меня – было понятно, что на студента-первокурсника я мало похож, и ответил:

– Ну, ты, понятное дело, в Норильске не первый раз, знаешь.

Я с гордостью надул грудь и щёки.

Поселили нас – судя по всему, это традиционно происходило со всеми стройотрядниками – в школе. В классах стояли металлические разборные кровати, было бельё, вешалки, распределили по бригадам. Бригадиром у нас был Серёга Сопочкин, инженер с шестой кафедры, классный парень. Забавно – окончили одну кафедру – он заканчивал дневное отделение, работаем на родственных кафедрах, обедаем в одних столовых, ходим в одну библиотеку, а в институте ни разу не пересеклись. Чтобы познакомиться, надо было отъехать от Москвы на три тысячи километров.

В первую ночь не спалось, я, как неслух, предложил тяпнуть для сна, Серёга поначалу сопротивлялся этой идее – всё ж таки бугор, но, поняв, что спать никто не готов, чертыхаясь, поднялся, вытащил бутылку водки из рюкзака и пошёл к подоконнику. Валера достал бутылку виноградного спирта, я – обычного, подтянулись козероги, выпили, проговорили до утра.

Поначалу нас кинули на ремонт поребриков, так на севера́х (севера́ – так, во множественном числе, называл север мой тесть, воевавший в Великую Отечественную матросом на северном флоте и много раз бывший по делам службы – он был наладчиком котельного оборудования – во всех северных городах России) называют тротуарные бордюры.

Как рассказал нам наш командир, перемещающийся по всем бригадам отряда, после зимы изрядная часть поребриков требует ремонта или полного восстановления. Зимой из-за обильных снегопадов применяемые для расчистки тротуаров «Катэры» – так норильчане называли американские тракторы Caterpillar – зачастую повреждают или полностью сносят поребрики – немудрено, под снегом поди разбери, где он тут, а мощи в «Катэре» неимоверно.

Работа была немудрённая – мы строили опалубку под бетонирование этих самых поребриков, и умения нашему бригадиру и нам для производства этих работ вполне хватало, но только до тех пор, пока мы не дошли до закругления – тут мы просели, не гнулись у нас доски на нужный диаметр, хоть ты тресни. Пришлось вызывать мастера – был такой человек в любом стройотряде, как правило, хорошо разбирающийся в строительстве. Сперва мы с Серёгой отнеслись скептически к тому, что он нас чему-то сможет научить, а зря. Научил. Появился невысокий крепко сбитый мужичок, с виду какой-то неказистый, посмотрел на нашу работу и указал на недочёты – типа опалубка наша местами кривовата:

– Что-то вы настроили не по шнурку, а как будто бык нассал.

Признаться, она не была эталоном, но уж и не так была плоха, по нашему мнению. Да и шнурка у нас не было, но что тут спорить? Под руководством мастера подправили, но это всё так – семечки, ты покажи, как доску-то загнуть, чтоб она загнулась, как нужно! Попросил сапоги и рукавицы, стал перебирать доски, берёт её, шестиметровую, – один её конец на земле, другой в руке. Рукой так слегка покачивает, смотрит, как она прогибается, подобрал четыре штуки, с нашей помощью загнул и воткнул их в опалубку, снял сапоги, вернул рукавицы и поехал дальше. Нет, ну надо, а? Явно неприятный тип – унизил нас, гад, я его в МВТУ потом встретил, завлабом на одной из кафедр Э факультета работал, хороший пацан оказался. Вот ведь как замаскировался.

В целом работа была хорошая, опять же на свежем воздухе, но через несколько дней нас погрузили в вагончики дизель-электровоза, направили в Талнах на строительство здоровенного гаража. Поначалу мы растаскивали бетон в носилках по первому этажу – работёнка та ещё. Обычно по утрам на третий день после таких напрягов пальцы на руках сами не разгибаются – надо помогать другой рукой.