Подумав, я решаю, что студенческими традициями пренебрегать не стоит, по сему, нужно, особо не мудрствуя, нажарить картошки, и быстро, и сытно.

Однако, услышав моё предложение, девица скептически кривится, но затем, машет рукой, мол картошка, так картошка.

– Итак, запоминай, – она, как-то тяжело, по- старчески, поднимается, кладёт опустевшую бутылку в ведро, подходит к гарнитуру, достаёт из шкафчика сковороду, кастрюлю, турку и чайник, расставляет всё это на столе. – Кастрюля Лена, сковорода Юлька, можно Ю-ю, чайник Денис, турка – Олег. А вот этот нож Андрей.

Пальцы девушки любовно, словно лаская, пробегаются по лезвию, гладят пластиковую рукоять. Отчего-то моё лицо опаляет жаром смущения, настолько интимным кажется мне этот жест.

– С зелёной рукояткой – мой, об этом здесь все знают, потому и пользуются обычными ножами, не смей трогать, не смей даже прикасаться, убью!

Бьёт взглядом так резко, что я даже не смею усомниться, действительно, убьёт. Сумасшедшая, как и все на этом проклятом острове.

– А почему ты не заберёшь свой нож к себе в комнату? – миролюбиво, стараясь не спровоцировать вспышку гнева спрашиваю я. – А вдруг кто-нибудь возьмёт его по ошибке или по незнанию?

– Я бы рада, – девица опускается на табурет, словно мигом растеряв все силы. – Я бы его у самого сердца носила, гладила бы по самому лезвию, питая своей кровью, ночью бы рядом с собой укладывала. Я бы пела ему песни, говорила обо всём на свете, каждую секунду, каждый миг моей грёбанной жизни. Но эти суки лишают нас даже этого. Студентам запрещено иметь мупы. Суки! Уроды! Скоты!

Девушка хватает себя за волосы, принимается отчаянно мотать чернявой головой.

– Ненавижу богачей! Ненавижу этот остров! Ты понимаешь, что всем им больно! Они всё чувствуют, всё слышат, всё понимают и помнят?!

Студентка, для пущей убедительности, обводит рукой, выставленные на столе вещи.

Застываю в изумлении, не зная, что делать. Подать воды? Позвать кого-то на помощь? К счастью, девица берёт себя в руки, и продолжает уже по-деловому, словно и не было этой странной вспышки отчаяния и бессильной ярости:

– Посуду не бить, не орать на неё, не ломать, поняла?

Она могла бы этого не говорить, воспитанники детского дома, не имея ничего своего, весьма бережно относятся к общественному имуществу, их ответственность к чужому гораздо выше, чем бережливость, обласканных родителями детей к собственным вещам.

– Прикольно так, – осторожно произношу я, страшась очередной непредсказуемой реакции со стороны странной студентки. – Вы своей посуде имена даёте, обращаетесь, как к живым существам.

Ну и как разговаривать с этими психами? Даже с директором школы и взбалмошной Полинкой было легче. Деваха желчно ухмыляется, в огромных глазищах зажигается нездоровый блеск, щёки вспыхивают гневным румянцем. Того и гляди, схватит свой зелёный нож и бросится с ним на меня.

– Как тебя зовут? – в голосе девахи скрежещет металл.

– Илона.

– Я не удивлюсь, если через полгода на нашей кухне появится умная сковородка Илона, или кастрюля Илона, или чайник Илона. Кто твой куратор?

Вопрос звучит неожиданно, слишком буднично, по сравнению с тем бредом, что она несла, и я даже на несколько секунд застываю в недоумении, лишь потом, под пытливым взглядом странной девицы отвечаю:

– Молибден.

Выражение лица новой знакомой меняется. Вот так метаморфозы! Куда делась злоба, замешанная на отчаянии, желчная ненависть и обида? Круглое, словно тыковка личико расслабляется, в глазах блестят слёзы. Слёзы чего? Облегчения. И вздыхает чернявая тоже как-то облегчённо, словно ожидала услышать дурную новость, но так её и не услышала.

– Повезло, -кивает она, не то с удовлетворением, не то со скрытой завистью. – Молибден – сильный маг и сам недавний выпускник. В нём хотя бы что-то человеческое ещё сохранилось. А наша Викуля срать на нас хотела. Такое впечатление, что она специально топит. Ладно, не будем над душой стоять, пусть готовят. Юль, мы картошки хотим, приготовь пожалуйста.

Студентка осторожно капает на дно сковороды масла, затем, вынимает из ведра картофель и, тоном милой жёнушки обращается к своему любимому ножу:

– Андрюш, картошки начистишь?

Нож ловко подпрыгивает, поддевает коричневую картофельную кожуру лезвием и принимается её срезать. На стол летят тонкие, зигзагообразные очистки. Сам же овощ становится жёлтым и круглым. Затем, лезвие ножа споро и с таким же проворством стучит по доске, превращая кругляш картофеля в аккуратные ломтики.

Стою, открыв от изумления рот. Однако, ловлю себя на том, что моё удивление не восторженное, а, напротив, неприятное, таящее некую угрозу. Обычно такое бывает во время болезни. Тебе снится яркий, наполненный красками и сюрреалистичными образами сон, а ты желаешь поскорее проснуться, сбросить пелену одурманивающего, тошнотворного бреда, пока не поздно. За окном неподвижно, подобно исполинским свечам зеленеют кипарисы, кухня заполнена золотом полуденного солнца. Неужели это моя реальность? Неужели ещё совсем недавно я мокла под дождём, ёжась от пронизывающего ветра?

– Спасибо, – говорит девушка, когда нож заканчивает работу и ложится на стол. Берёт жёлтые ломтики, укладывает на дно сковороды. Та начинает шкварчать. По кухне плывёт домашний, уютный запах подсолнечного масла.

– Купальник нашла? – голос девицы отрезвляет, встряхивает. – Идём, окунёмся. Море сегодня – просто супер! А Юлька и без нас справится. Кстати, меня зовут Олеся.

Морской залив, словно чаша, наполненная бирюзовой, прозрачной водой. Стенки этой чаши – лиловые скалы, облитые мёдом полуденного солнца, дно – мелкая гладкая галька. Я лежу в этой чаше, вдыхая терпкий солёный дух, с благодарностью принимая мягкие касания волн, тихих, ласковых. Вода, то легонько подталкивает назад, то отступает. Впитываю всем телом нежную прохладу, запрокидываю лицо к пронзительно- синему небу и смотрю на реющих в вышине крикливых чаек, белых, беспечных и свободных. Телом овладевает приятная лень, душой – эйфория, а в голову приходит шальная мысль: «Разве место, где есть вот эти скалы, это море, солнце и чайки может быть страшным? Так стоит ли бояться таинственного острова? Стоит ли стремиться туда, где меня вовсе не ждут? Там, на большой земле слякоть, холодный дождь, съёмная однокомнатная с плесенью в ванной и протекающим краном на кухне. А здесь…»

– Что, проняло? – насмешливый голос Олеси обрывает поток вялых размышлений, словно острым кинжалом. – Знаешь, когда мне плохо, я всегда прихожу сюда, и мне, чёрт побери, помогает. Они специально зарядили это место энергией абсолютного счастья, чтобы мы окончательно не свихнулись.

Купол блаженства, небывалой эйфории вздрагивает, идёт уродливыми трещинами и рассыпается на множество жалких розовых осколков, оставляя после себя, горечь и едкую обиду, детскую, беспомощную. Люди, похитившие нас, могут всё, и напугать, и обрадовать. Им подвластны даже наши эмоции. Однако, страх слегка затаивается, затихает, укладывается где-то за грудиной, а мысли опять возвращаются к сестре, нашему с ней отдыху на море.

Прошлым летом я сняла скромную, как по метражу, так и по комфорту, квартирку на окраине небольшого приморского городка, и каждое утро мы с Полиной спешили на пляж, где словно сосиски лежали такие же отдыхающие. Полька ныла, что мы вновь припёрлись в самое пекло, что ей не хочется лежать среди потных красных тушек, что лучше никакого отдыха, чем такой. Однако, море творило чудеса. Стоило нам оказаться в воде, сестра тут же преображалась и превращалась в весёлую, озорную девчонку. Хвалилась тем, что может доплыть до буйков, брызгалась и ныряла. Затем, наплескавшись всласть, мы выходили из воды и направлялись в ближайшее кафе, где обедали и ели мороженное. Как же я была счастлива, безумно, невероятно. Чёрт! Сбылась моя мечта. Мы с сестрой на море! Я забыла, что жизнь не щадит тех, кто самозабвенно упивается своим счастьем, и в нашу сказку ворвался Тимофей. Мы встретили его на пляже, как раз, среди красных потных туш, так призираемых моей сестрицей. Оказалось, что Тим приехал недавно, что мы с ним из одного города, и что он очень симпатизирует Полине.

На меня, а вернее на мою левую ногу он смотрел с видимым, нескрываемым отвращением, стараясь разговаривать только с Полькой, не обращаясь ко мне.

– Ни на какую дискотеку мы с ним не пойдём. Ещё чего? – заявила я, пританцовывающей и поющей у зеркала Польке. – По всей видимости, этот парень счёл нас дурочками, тратящими своё время на глупые танцульки.

Говорила насмешливо, дабы сестра не почувствовала давления. Обычно, подобный тон действовал всегда безотказно. Всегда, но не сегодня.

Полька оборвала пение на полуслове, обернулась ко мне, и в её глазах, впервые за всю нашу жизнь, я прочла презрительную, гадливую жалость. Ту самую жалость, которую мне приходилось порой ловить во взглядах прохожих и коллег на работе.

Загорелые щёки вспыхнули румянцем, губы, густо обмазанные блестящей помадой, скривились, нервно задрожал подбородок.

– Ты не идёшь, – глухо проговорила она, сбрасывая с себя халат. – Танцы- не твой конёк. А вот я иду, потому, что в отличии от некоторых, могу и люблю танцевать.

Сестра легко переступила через розовую лужицу халатика и направилась к шкафу, выбирать наряд для дискотеки. На меня она больше не смотрела. Тогда я ещё не знала, что Полька переступит через меня так же, как переступила через свой халат.

В тот момент мне страшно не было, отчего-то, казалось, что Полька одумается, успокоится, почувствует себя виноватой и попросит прощения.

Отдых превратился в муку. Никогда я не чувствовала себя столь одинокой и ненужной как в эти десять отпускных дней. Утром Полька, не дождавшись меня, бежала на пляж, чтобы встретиться с Тимом, а я, оставалась в душной квартире, ожидая её, как, забытая хозяином псина. Без сестры мне ничего не было нужно, ни моря, ни солнца, ни южных фруктов. В обед сестрица прибегала, сбрасывала купальник, долго мылась под душем, натягивала сарафан и устремлялась то на экскурсию, то на морскую прогулку на катере, разумеется, в компании своего Тимоши.