Альбина Гумерова – прозаик, драматург, актриса. Родилась 8 мая 1984 года в Казани. Окончила Казанское театральное училище, Литературный институт им. А.М. Горького и ВГИК по специальности «кинодраматургия». Публиковалась в журналах «Идель», «Русское эхо», «Странник», «День и Ночь», «Урал», «Звезда» и других.

Финалист премии «Дебют-2013» в номинации «малая проза», лауреат премии им. В.П. Астафьева в номинации «проза» за повесть «Кройка и житьё». Автор книги «Дамдых», вышедшей в серии «Ковчег» (ИД «Городец», 2019).

«Альбина оказалась одной из самых талантливых студенток в моем семинаре – очень чуткая, нервная, ни с кем не согласная. Не похожая ни на кого. Училась жадно, торопливо, стремительно, всегда свое мнение, свой взгляд, свое слово. Не вдоль, а поперек. И такой же поперечной была ее проза. Упорства, воли в этой маленькой, хрупкой, большеглазой татарской девочке оказалось так много, что впору было с кем-нибудь поделиться. Но она не из тех, кто делится. Все у нее идет в ее жизнь, в ее книги, в ее судьбу – напрямую, бережно, с любовью, нежностью и злостью. Прочтите – не пожалеете».

Алексей Варламов, писатель, ректор

Литературного института им. А.М. Горького

© А. Гумерова, 2021

© ИД «Городец», 2021

Рассказы

Родился. Женился. Умер

Деду

Был он не первым и не последним в семье. Родился – родился, обычное дело. Назвали Шагитом. Он получил нужную порцию материнского молока, потом начал питаться тем, что готовили в большом котле для всей семьи. Шагит еще не ходил в школу, когда началась война. В первые же месяцы к ним в деревню привезли горстку замученных дорогой, некогда перепуганных, а теперь уставших, равнодушных людей и расселили по деревенским домишкам.

В огромную семью Шагита попала русская женщина по имени Рая. У нее была дочь десяти лет. Им выделили угол за печкой и отгородили ситцевой занавеской. Рая не понимала татарскую речь хозяев, очень стеснялась, думая, что говорят о ней. Но все, что перепадало в ее адрес, – это несчастное «маржд»^[1].

Шагит подружился с дочерью Раи и пытался говорить с ней на русском. Она с ним – на татарском. Часто объяснялись жестами, а позже понимали друг друга с полувзгляда. Родителям не нравилась эта странная дружба – многие деревенские татары считали русских ужасно неаккуратным и нечистоплотным народом. Раю тоже не жаловали, однако ели все за одним столом и после работы не брезговали пищей, приготовленной «грязными» русскими руками.

У дочери Раи не было ни галош, ни лаптей, и это вынуждало ее ходить в школу босиком. Поздней осенью Шагит, спрятавшись за воротами, быстро снимал свои галоши, помогал обуться ей, а сам шлепал в школу по холодным октябрьским лужам. И однажды увидел, как ее маленькая озябшая ножка с трудом удерживает галошу, которая при ходьбе хлопает девочку по пятке. Дружба их заметно испортилась, потому что Шагит влюбился. Теперь он дразнил ее босые ноги, рассказывал в классе, что постояльцам не на что купить обувь. Он больше не хотел играть с ней, старался ее всячески обидеть, ущипнуть, напугать. Однажды подбросил ей дохлого мышонка под подушку. Но как только наступала ночь, и все мальчики этой большой семьи укладывались спать на полу, Шагит, который раньше боялся ложиться с краю, теперь занимал место именно там, тихо и завороженно смотрел на голые девчачьи ножки за ситцевой занавеской, укрывшись до носа одеялом. Двадцать сантиметров от пола до края занавески позволяли увидеть чуть выше щиколотки.

Когда война закончилась и Рая с дочерью уехали, Шагит убежал в поле. Приплелся вечером с красным лицом, получил от отца ложкой по лбу, лишился из-за опоздания ужина и простоял два часа в углу. Больше он не видел ни Раи, ни ее дочери.

После школы он покинул родной дом и поступил в профтехучилище на шофера. Всю жизнь он проведет за баранкой грузовика, вращая руль то вправо, то влево…

…Если бы в то время вышел фильм «Титаник», на Шагита набрасывались бы сумасшедшие девочки: он был страшно похож на Ди Каприо, просто один в один – такой же непослушный вихор надо лбом, светло-голубые глаза, не по-деревенски белая аристократическая кожа. Всю эту красоту украшала ли, омрачала – странная грусть в глазах. Его младший брат, напротив, был веселый малый. Только ростом ниже и острый на язык. С первого взгляда их можно было принять за близнецов, у них и имена были созвучные: Шагит – Шаукат.

Шаукат тоже приехал в Казань и поступил на шофера. Братьев поселили в одну комнату в общежитии. Младший был душой компании – постоянно шутил, рот у него не закрывался даже во сне. Молчаливого Шагита очень раздражал брат-говорун.

Как-то раз на их общие деньги Шаукат купил подержанный фотоаппарат и фотохимикаты. Шагит был недоволен, но неожиданно увлекся. Ему нравилось фотографировать деревья, нравился щелчок, издаваемый спуском, нравилось купать бумажки в специальной жидкости и смотреть, как на них проступает картинка. Эти мгновения он больше всего ценил. А сами фотографии ничего для него не значили – он их выбрасывал или раздаривал знакомым.

Шагита тяготила жизнь в общежитии. От природы очень брезгливый и какой-то заранее уставший, он любил стерильную чистоту и одиночество.

Свою женщину он заприметил, когда их группу отправили в район убирать картошку. Они с братом просились поехать домой, ведь там им предстояло делать то же самое, но их не отпустили. Шагит терпеть не мог батрачить бесплатно. Но вынужден был каждый день видеть одни и те же лица, одну и ту же картофельную ботву и, если повезет, держать в руках одну и ту же «блатную» легкую и острую лопату.

Каждое утро автобус привозил галдящих учащихся в поле. Обед готовила девушка с длинными черными косами. Ее ждали с самого утра. В большой алюминиевый котел опускался половник, и в миске оказывалась горячая похлебка. Когда подходила очередь Шагита, он смотрел, как ее черные косы болтаются над котлом, боялся, что туда упадет волос. Получив обед, Шагит отходил в сторону, нюхал, рассматривал, потом только осторожно ел.

С полевой поварихой Шагит однажды пошел гулять. Потом еще раз, потом еще… Они почти ни о чем не говорили, просто бродили близ деревни. Их пару раз видели ее родители и тихо радовались. Глазау девушки были черные, как и ее косы. Они с Шагитом являли собой два полных противоречия: он, хоть и вырос в деревне, уже давно стал городским, а она никуда еще не выезжала. Их объединяла какая-то непонятная, несвойственная молодым печаль.

Шагит фотографировал полевую повариху в саду. Эти фотографии хранятся и по сей день: девушка ест яблоки, сидя на дереве; стоит, обнимая худенький ствол; сидит под яблоней, а ее легкая широкая юбка раскинулась на желтеющей траве. Шагит купал бумажки в темной комнате и дарил девушке фотографии. Скоро их накопилась целая пачка.

Однажды стряпуха рассказала ему, что в детстве нечаянно убила свою младшую сестру. Мать отправила восьмилетнюю девочку одну с трехлетним дитем на базар в надежде, что ребенка с ребенком пожалеют, проникнутся сочувствием и дадут больше, чем позволяют деньги. Была поздняя осень, старшая сестра, толкая впереди себя самодельную тележку с ребенком, спустилась к озеру поиграть с другими детьми. Не уследила – малышка залезла в воду. Вместо того чтобы бежать домой, девочка, боясь, что ее отругает мама, долго еще ходила по улицам с мокрой сестрой, надеясь, что та высохнет. Ребенок подхватил воспаление легких и вскоре умер.

После этого рассказа Шагит решил жениться на ней. Только перед свадьбой он узнал, что однажды она уже почти вышла замуж, но от нее в последний момент отказались. А она отказалась быть матерью без мужа. Шагита это не остановило, он взял и женился на ней с угрозой пожизненной бездетности.

Полюбил ли он ее? Да и она не особо стремилась выйти за него замуж. Ей не хотелось второго позора. Они сыграли свадьбу, короткую и довольно тихую, без разгула и широты, и уехали.

Она увезла с собой пачку фотографий, два платья и огромную подушку, битком набитую гусиным пухом, – свое приданое.

* * *

Шагиту дали домик в поселке Мирный – небольшая комната и маленькая веранда. Шагит ездил в город на работу. Жена его, окончившая четыре класса, устроилась на завод точного машиностроения. При необходимости оставалась после смены, на работу не опаздывала. А Шагит мог проспать, прийти нетрезвым и никогда не перерабатывал положенные часы, однако же, его не увольняли.

Осенью тысяча девятьсот пятьдесят восьмого у них родился сын. Через три года родилась и дочь. Дети были очень похожи друг на друга и на своего отца. Жене тяжело было справляться с двумя детьми, поэтому из деревни перевезли ее мать. Шкафом отгородили тещин угол, где разместились железная кровать с прыгучей решеткой и тумбочка для разных старческих принадлежностей. Сам Шагит с женой и дочерью спали на высокой кровати, сын – рядом на диване.

Шагиту душно было в таком пространстве, и он всячески старался задержаться где-нибудь после работы, а в выходные куда-нибудь уехать. У него не было настоящих друзей. Кое-кто из соседей пытался сблизиться с ним, но Шагит никого в свою душу не впускал, лишь перебрасывался парой слов на садово-огородную тему.

На краю улицы была «самогонная» избушка. В ней жила кудесница, которая продавала огненную воду. Прозвали эту кудесницу Пистимией. Одинокая, жадная, скрытная, всегда понимающе относилась она к опухшим, трясущимся, небритым мужикам и давала в долг. Неуплаты не боялась – они добросовестно возвращали все, что были должны. Кое-кто даже сдавал назад пустую тару.

Шагит стал ее постоянным клиентом. Иногда он не ждал у забора, как другие, а заходил во двор, прикрыв за собой ворота. Часто выходил обратно только через час. Вероятно, они ждали, когда самогон накапает в бутылку.

По определенным числам, которые члены семьи знали наизусть, Шагита можно было увидеть на краю улицы. Его заносило то в одну, то в другую сторону. Сын и дочь играли у ворот. Завидев отца у начала улицы, они бежали домой, предупреждали мать и бабушку, а когда открывались ворота, Шагит еще долго ругал собаку во дворе, затем входил в дом, где перепуганные дети широко улыбались и радостно кричали ему: «Папа пришел, ура!» Теща – маленькая старушка в белом платке – робко выглядывала из-за своего шкафа и тоже приветствовала зятя. Жена, все с теми же черными косами, только теперь убранными на затылок, предлагала ему отужинать.

Она поначалу прятала синяки, говорила, что упала в темноте. Шагит уходил в запой на неделю, а когда нужно было садиться за руль, завязывал и спокойно шагал мимо дома Пистимии. Сила воли у мужика была железная. Как только выдавалась свободная неделя – снова в запой. Пел песни или ругался. А порой наматывал на руку волосы жены и таскал ее по всему дому, а то и по двору. Сын смотрел на это исподлобья, однажды он подбежал сзади и стал бить отца маленькими детскими кулачками в спину, но отец этого не заметил.

Лишь в семнадцать сын впервые ударил отца уже как мужик мужика. После этого они не разговаривали, а женщины старались сгладить конфликт. Как только сын пошел в армию, отец принялся мстить жене за побои сына, про что она, конечно, не писала ему в письмах.