10

– Скажи, моя девочка, ты хотела бы… Тебе ведь нужна… мама? – Взяв нож и картошку, Ирек присел рядом с дочерью.

Амина взглянула на отца как на сумасшедшего и опустила почищенную картошку в миску с водой.

– Пап, ты опять пьяный? Зачем нам новая мама? Я свою маму люблю.

– Я тоже ее люблю… Но…

– Ты, что ли, влюбился в кого-то?! – Амина испугалась, что одной из одиноких учительниц удалось сблизиться с ее отцом. – Это Наталья Петровна?!

– Наталья?.. Нет! Просто… я смотрю на тебя… И подумал, что, если бы у нас была мама, ты могла бы играть, в гости к подружкам ходить. И уроки делать.

– Значит, ты ни в кого не влюбился?!

Ирек мотнул головой, и Амина весело взяла очередную картошку. Из-под девчачьих рук быстро выполз коричневый серпантин и упал в помойное ведро.

– Поверь, с новой мамой нам будет плохо, – сказала девочка. – Я никого не хочу. И ты не хочешь! Мы не будем нашу маму предавать!

Ирек сидел, широко расставив ноги. В ведре плавала какая-то зелень и оранжевые морковные очистки. Амина развеселилась и запела, хотя обычно делала домашнюю работу молча. Девочка летала от плиты к холодильнику, гремела посудой и вдруг очутилась у отца на коленях. Ирек даже вздрогнул от неожиданности и развел в стороны мокрые руки.

– Папочка! Я так люблю тебя!! – Амина крепко обняла отца и расцеловала. – Нам никто не нужен, правда?

Ирек отложил нож, вытер руки и погладил дочь по голове:

– Ты просто сказок про злых мачех начиталась. А в жизни…

– Не-е-ет! – вдруг закричала девочка. – Нет-нет-нет!!! Я буду хорошо учиться! Ты из-за этого, да? Обещаю! Я буду без троек! Могу и отличницей стать! Спорим?! – А мина протянула руку отцу. Но он ее не пожал, а приложил ладонь дочери к своей щеке. Но девочка, будто уколовшись о щетину, отдернула руку и снова резким движением выставила ладонь.

– Спорим? – жадно уставилась отцу в глаза.

– Спорим…

Давненько Венера не появлялась у Суфии. Готовая блузка ждала ее на безголовом манекене. Жирно обведенное число в блокноте неумолимо приближалось. Танцоры названивали – торопили швею. Суфия целыми днями строчила. Забросила своих птиц, и они караулили ее, а самые нетерпеливые время от времени стучали клювом в окно.

– Голубки мои, потерпите!

Суфия подняла голову. Венера стояла за окном и клевала пальцем стекло.

– Заходи! – крикнула Суфия.

Но Венера отвернулась, и тут же затылок ее резко исчез.

Суфия набросила пальто и вышла во двор. Голуби и воробьи быстро слетелись на крыльце.

– Нету, нету пшена. Кончилось. Шамиля послала в магазин.

Венера порылась в карманах и кинула птицам маленькую горсть семечек. Суфия присела на лавку рядом.

– Вы продайте ее. Никуда я не иду, похоже…

Женщины глядели на птиц, которые суетились возле ног, выпрашивая еще. Венера сидела, вытянув ноги и держа руки в карманах.

– Размечталась! Куда мне! – горько усмехнулась она. – Вы меня простите, время у вас отняла. Я заплачу.

С годами Суфия, на беду свою, а может, на счастье, стала слишком хорошо разбираться в людях. И поняла еще на свадьбе, что тот мужчина никогда, ни за что не променяет свое удобное одиночество, позорное благополучие на настоящую семью. Желание любить угадывалось в Венерином голосе, во всех движениях, во взгляде. И это пугало мужчин. А может, не только это. Может, Венера расплачивалась за грехи предков. Ведь бабка ее была необыкновенной красы. Все мужики были в нее влюблены. Поэтому и не было в поселке ни одной счастливой семьи. А еще она тайно делала бабам аборты. Попробовала разок-другой на себе, и понеслось. Так и закончился бы их род, если б однажды не прискакал один торговец. Он продавал платки. Стучался в дома, повязывал женщине платок, подводил к зеркалу и принимался нахваливать. А Венерина бабка сразу его выставила, даже слушать не стала. Но он это дело так не оставил. Каждый день приходил. Однажды красавица вышла к нему, поедая яблоко и… совсем голая. Думала, что мужик застесняется, замнется, покраснеет… А она от души расхохочется ему в лицо, и он навсегда к ней дорогу забудет. Но торговец ничуть не растерялся, схватил красавицу, унес туда, откуда лошадиное ржание доносилось…

Говорят, она влюбилась в того торговца, которого никогда больше не видела. Родила сына, тосковала, ждала торговца до старости. Очень быстро огонек в ее глазах потух, вся она будто бы ссохлась и стала обычной деревенской бабой на радость остальным.

– Сколько с меня? – спросила Венера.

Вдруг на носок ее сапожка присела голубица. И принялась ворковать, наклоняя головку в стороны.

– Забери себе и носи на здоровье, – с казала Суфия. – Ты глянь, не боится. – Она вытянула руку.

Голубица смотрела-смотрела, вспорхнула с сапога и осторожно села на руку.

– Ладно, – выдохнула Венера, – пойду я.

И резко встала. Птица взлетела, шумно захлопав крыльями. За нею дернулись и остальные.

– Ах! – Венера застыла на месте. – Вы слышали? Взмахи крыльев? Я первый раз так близко слышу… Как хорошо им! Захотели – полетели.

– Венера. Я хотела кое-что показать тебе, – сказала Суфия.

И повела ее через двор к приставной лестнице. Венера посмотрела вверх, на маленькую синюю дверцу, возле которой заканчивалась лестница. Суфия крепко обхватила сосновую перекладину. На самую нижнюю встала нога в калоше. Наверху Суфия раскрыла небольшую чердачную дверь, пригнувшись, вошла и на мгновение исчезла. А потом весело выглянула:

– Ты лезь, не бойся. Эту лестницу мой сын сделал. Она крепкая.

Венера тоже взобралась.

– У вас и чердак-то не как у людей! – восхитилась она. – У меня там черт ногу сломит. Паутина, пыль. Я туда лет шесть не поднималась.

От маленькой дверцы до противоположной стены лежала ковровая дорожка с залысинами в нескольких местах. В дальнем углу друг на дружке стояли ящики и коробки. Справа – самодельный лежак, покрытый байковым одеялом. Рядом перевернутый деревянный ящик. На нем, на запыленной, когда-то белой, вязанной крючком салфетке стоял крошечный телевизор с выпуклым экраном и длиннющей антенной. Протянута проволока, на которой висела цветная, поеденная солнцем занавеска. Венера вздрогнула, потому что увидела чучело на стуле. Ноги его были бугристые – в старые штаны неравномерно напихали разных тряпок. Куртка, изображающая тело, напротив, хилая.

– Это наш домовой, – пояснила Суфия. – Когда дети не слушались, я говорила, что домовой заберет их на чердак и в дом больше не пустит.

Венера подошла к «домовому». Поправила ему пыльную кепку.

– Еще можно было в перчатки обрезки тканей напихать. Получились бы руки. Или медицинские надуть.

Суфия присела на самодельный лежак:

– Думаешь, это я его сделала? Было у меня время! Это Марат. В тринадцать лет облюбовал себе здесь место. – Суфия похлопала ладонью по одеялу. – До самой зимы не спускался. Как-то раз домового и смастерил. И однажды напугал нас с Резедой. Ох и смеялись мы потом!

Спрятав руки в карманы, медленно прошлась Венера по длинному чердаку. Резкие, но тихие скрипы будто выпрыгивали из-под ее ног. Возле окна Венера остановилась, посмотрела на паутину:

– В детстве жуть как боялась пауков. Потом перестала. Мыши-то страшнее. Теперь и мышей не боюсь. Недавно сплю, слышу – кто-то шуршит. Вышла на кухню, включила свет, а там мышь. Раньше бы на люстру вскочила, закричала на весь поселок… А сейчас… Ну, мышь. – В енера на пятках повернулась к Суфии: – Зачем мы сюда пришли?

Суфия встала, порылась в коробке и достала свой портрет.

– Гляди. Припрятала от Шамиля. Выбросить хотел. – Старушка потянулась за другой коробкой, но не удержала, и много пожелтевших листов высыпалось из нее. – Это рисунки его молодости.

Женщины присели на корточки и стали перебирать их: кувшин на смятом полотенце, яблоки в вазе, детские игрушки на полу, угловатая худая женщина у зеркала… На пол чердака не просто эскизы высыпались. Рассыпалась целая эпоха. Мечта. Жизнь. В которой не было еще ни Суфии, ни детей, ни внуков. Ничего похожего на то, чем жил Шамиль сегодня. Когда он, молодой юноша, набрасывал свои этюды, едва ли думал о том, что много лет никчемной стопкой будут покоиться они в коробке, как в братской могиле. На чердаке дома, который даже не он построил. Суфия подумала, что Шамилю всегда больно жилось на свете. Кто-то ровно проходит свои годы, а кого-то схватит судьба за горло, тряхнет, с ног на голову перевернет все и снова жить велит.

Птицы, клюющие зерна, рассыпанные бусины и резная шкатулка с распахнутой крышкой… Перебирая его рисунки, Суфия подумала, что они с Шамилем разные, невозможные друг для друга. А почему-то жили вместе столько лет.

– Венера… – глухо сказала Суфия. – Гляди-ка. На тебя похожа эта.

Венера посмотрела на рисунок. Пухленькая, будто застигнутая врасплох женщина возле своей кровати едва успела прикрыться простыней…

– Я думала издалека начать, схитрить… а я тебе прямо скажу. – И старушка поведала о своей жизни, ничегошеньки не утаивая.

Сидели на лежаке, который сделал Марат, среди эскизов художника. Молчали. Венера глядела на рисунок, который все еще держала в руках. И вдруг, такая мягкая, прильнула к худенькой Суфии.

– Попробуй, попробуй пожить с ним. Бог вам поможет, – горячо заговорила старушка.

Пол зашептал. Женщины прислушались к звукам у них под ногами, будто к молитве Мидхата.

– А вы жили? – Венера встала. – Вы жили, и что? Обоих детей похоронили – это ли награда? Простите, что я так говорю…

Потрясение, которое испытала она от рассказа Суфии, прошло. Венера принялась ходить туда-сюда по чердаку.

– Знаете, я всегда думала, что вы Шамиля-абы увели у кого-то.

– Почему??

– Вы красивая были в молодости. – Венера взяла портрет Суфии. – Я еще с детства помню вас. Одни глаза чего стоят. Нет-нет, и не просите. Я все понимаю, и детей жаль, но – нет. Тем более, он Резеду забыть не может… Вам легко говорить! Вы такая женщина… Вас любой дурак полюбит. С вами удобно и тепло. Можно уткнуться, когда хочешь, подзатыльник дать – в се стерпите!

– Еще и накормлю, и спать уложу, и рубашки сошью.

– И за все прощу!

– А ты попробуй любить того, кто совсем этого не заслуживает. И увидишь, как меняется он от твоей любви. Не сразу… И однажды ты поймешь, что любишь его больше жизни, что он и есть твоя жизнь.

– Когда еще это будет! – Венера повернулась вокруг себя и швырнула портрет Суфии в коробку. – Вы так рассуждаете: он поймет, я пойму… И когда же? В шестьдесят лет? А мне четвертый десяток! Мне сейчас, сию секунду надо!

Венера решительно направилась к двери. Но вдруг та распахнулась, а в дверном проеме, будто в картинной раме, возник Ирек. От неожиданности Венера приоткрыла рот и, кажется, забыла, как дышать. Беспомощно обернулась на Суфию и снова на живой портрет Ирека. И с его именем наконец шумно выдохнула:

– Ирек?! Господи, ты все слышал??

Ирек схватился за края дверного проема, подтянул себя, пригнул голову и вошел на чердак:

– Я приехал за пиджаком. В школе ругаются, что Амина без формы. Услышал голоса и поднялся. – Ирек покраснел. – Здравствуй, Венера.

Суфия встала, зачем-то отряхивая руки, будто они были в муке:

– Соберите рисунки, а мне надо два костюма закончить! – и спешно покинула чердак.

Венера первая принялась торопливо собирать разбросанные эскизы. Ирек некоторое время смотрел на нее, присел рядом. Прикоснулся к подбородку, осторожно приподнял голову. Венера быстро опустила глаза. Ирек поцеловал ее в уголок губ. В другой уголок. Завел волосы за уши. Венера не вынесла этой неожиданной нежности и встала. И Ирек встал. Рисунки, которые она успела собрать, рассыпались возле их ног.