Глава 6

Глеб только что припарковал машину. Его Фредерик Констант показывает половину десятого. Утреннее совещание скорее всего уже началось. День сегодня кажется состоит из одних неприятностей. Начальник отдела Лидия хотела собрать всех ровно в девять. И он почти было успел, но прямо перед поворотом к офисной башне попал в пробку. Теперь Лидка будет беситься. Глеб подмигивает новенькой девушке на рецепции, нужно будет как–нибудь перекинуться с ней парой слов, она уже вторую неделю призывно ему улыбается. В офисе жарко, выйдя из лифта он скидывает пальто, а потом и пиджак. В коридоре ускоряет шаг, чтобы Лидия видела, что он все таки хотел успеть. У начальницы хмурое лицо, сжатые губы. Сейчас начнется.

– Кто–то опять не ночевал дома…, – зло чеканит она.

– Доброе утро, Лидия, – подчеркнуто вежливо отвечает Глеб.

– Второй день в одной и той же рубашке.

Она демонстративно смотрит на свои ручные часики, хотя на стене, прямо перед ней, висит огромный офисный циферблат.

– И мы, кажется, опоздали.

– Да, застряли в пробке, – спокойно объясняет Глеб и включает компьютер. Он достает зубную щетку и дезодорант из ящика стола. – А Петраков где?

– В Караганде.

Ух, мы какие! Глебу смешно. Руки у нее скрещены на груди, напряженное лицо, вытянутая короткая шея. Разъяренный детеныш носорога. Глеб знает, что если начать извиняться, носорог тут же поднимет кучу пыли и тогда держись. Поэтому он ведет себя так, как будто ничего не случилось.

– Марина до сих пор не может купить тебе зубную щетку? – нападает Лидия и переступает с ноги на ногу. На ее мощных, как кегли ногах новые лаковые туфли. Такие высокие, что стоять на них долго невозможно. Поэтому она осторожно присаживается на стол переговоров, который немедленно начинает поскрипывать. Глеб знает, что на прошлой неделе она отвалила за эти туфли половину месячной зарплаты.

– Марине негде прятать мою зубную щетку, – дружелюбно объясняет он.

В ее глазах вспыхивает любопытство. Она любит подробности из жизни Глеба. Своя у нее, хоть и насыщенная, но личного в ней очень мало,все больше офисная суета.

– Лидуся, туфли!– восклицает он и восхищенно вперивается в ее ноги. Это срабатывает, смущенная улыбка расцветает на ее лице.

– Думаешь? Ничего так, башмаки, да? Кофе будешь?

Гроза миновала. Глеб, в очередной раз с удовольствием отмечает, как ему опять легко сошло с рук. Петраков бы лежал под столом, растоптанный новыми Джимми Чу.

– Из твоих рук все что угодно! Большой и черный, пожалуйста.

Прокатав подмышками роликовый дезодорант, он идет в туалет, чистить зубы.

До следующего раза с Лидией все улажено. Она всегда ревнует Глеба к его девушкам. Марину просто на дух не переносит. Ну что же, Лидию можно понять. Глеб полощет зубную щетку в раковине и смотрит на свое отражение. Немного припухло под глазами, он недоспал. Но все равно, чертовски хорош. Мать говорит, что он так себя любит, что у него все зеркало в засосах. Конечно, ему нравится пощурить глаза и поиграть бицепсами, но во всем этом много самоиронии и насмешки над самим собой. Во всяком случае так ему хочется думать. Он проводит ладонью по подбородку, хорошо бы побриться. Бритвенный станок в офисе ему бы не помешал. У себя в квартире держать его туалетные принадлежности Марина боится. А бриться станком Павлика, он конечно брезгует. И вот опять, после ночевки у Марины, он не мыт и не брит. Обычно, когда Павлик в отъезде, Глеб принимает у нее душ, а чистит зубы уже в офисе. Зубная щетка – веский аргумент для этого неврастеника – Павлика.

Сегодня утром Глеба разбудила Марина.

– Глеб, одевайся. Я еду в Аэропорт, Павлик скоро прилетает.

– Что?

– Давай–давай! Сейчас придет домработница, нужно убраться.

Она стояла у зеркала и уже давала указания по телефону.

– Смените белье…нет не шелковое, Павел Николаевич не любит… вымойте ванную…нет полы не натирать, не успеете… просто пропылесосить…

В это же время она рассматривала себя в зеркало. Пучила губы и задирала подбородок. А Глеб прыгал на одной ноге, торопясь сунуть другую в брючину и вдруг наткнулся взглядом на ее лицо в зеркале. Марина встретилась с ним глазами и гадко, виновато улыбнулась.

– Ты такая шлюха, – сказал он в сердцах.

– Я знаю, – ответила она, зажав пальцем слуховую дырочку в трубке. И сразу же, как ни в чем не бывало, щебетала дальше, – …Омлет с семгой, творожники и фруктовый салат. Пошлите Васю за творогом, ему все равно нечего делать, Павла Николаевича я встречу сама.

Глебу вдруг захотелось схватить тяжелый подсвечник и грохнуть им зеркало, и вообще расколошматить мерзкую, в стиле несчастной Марии –Антуаннеты, спальню. Толстомордых херувимов на камине, картины с пастушками в витиеватых рамах, кривоногие шелковые стулья. Но начать колошматить – означало бы назвать вещи своими именами. Это было бы все равно что сказать вслух : ты, Марина, – последняя блядь, Павлик–купец, тебя покупает, а спать ты хочешь со мной. Но тогда нужно было бы найти нарицательное имя и для самого Глеба. А этого он очень боялся.

До ее ухода к Павлику, Марина несколько месяцев жила с Глебом. Она была известной девушкой с обложек. Одной из тех бледно–зеленых моделей, которых ввели в моду недавно. Щербинка в зубах, рассеянный, звездный взгляд, бесконечные, жирафьи ноги и узкие бедра тайского трансвестита. Правда, было в ней что–то ошеломляющее, когда она была при параде. Казалось, она принадлежит к другому, инопланетному миру. Любуясь ею, он часто говорил себе, что это красота с планеты, на которой еще нет разумной жизни. Он многое узнал о Марине за это время. У нее были накладные ногти и волосы, нижние дорогие виниры. А она утверждала что все зубы у нее свои. Вообще, врала часто, без надобности. Когда она говорила: Я знала голод, Глеб подчеркивал : Добровольный. Она хищно любила тратить деньги. В бутиках глаза ее стекленели и на губах играла захватническая улыбка. Будь она буддисткой, думал Глеб, после смерти она бы хотела реинкарнировать в манекена. Маринин индивидуальный рай – валяться на звериных шкурах среди роскошных вещей в витрине магазина Гермес. Ей не надоедало покупать, ее потребительская корзина была без дна. Поэтому она ушла от Глеба к Павлику – тощему, нервному и лысому. Он сразу купил ей Кайен, и лысина не считалась. Глеб понимал, что у Марины приоритеты, и ничего с этим не поделаешь. Пока Павлик способен кидать в корзину без дна роскошные вещи и пока Марина не обглодает его до самых костей, она будет стелить ему простыни, которые он любит. Что и говорить, ухаживала она за ним хорошо, так рачительный хозяин бережет прилежную, рабочую скотину.

До Марины Глеба никто не бросал. Он делал вид что ему все равно, а все таки сжег много фотографий. Через пару недель она по сиротски сидела на ступенях под его дверью. Правда сиротской была только поза, а все остальное было куплено несколько дней назад в Милане. Поставив портфель у стенки, он присел рядом. Не забыв приподнять полы шиншилловой шубы, она встала на колени и заплакала. От Павлика ее все таки тошнило, и она разрывалась между Глебом и магазином Гермес. Он понимал, что выменян на шубы и кольца от Вебстера. Она все равно клялась что любит его, и Глеб думал что да, наверное именно так любят на ее чудной планете. Встречи их проходили либо у Глеба, либо в квартире, которую Павлик оформлял ей в подарок. Ее покровитель был щедр, ему нужно было компенсировать лысину. Глеб тоже старался, но возможности были не равны. Павлику было сорок восемь и он успел побывать председателем райкома комсомола, откуда как волшебные бобы и начал расти его бизнес. А Глеб после университета всего пару лет работал на престижную компанию. Он был всего лишь перспективен, а Марина хотела жить сейчас и обладать красивыми вещами, а не вздыхать у миражей в витринах. Каждый раз она обещала, что скоро оставит своего щедрого покровителя, но Глебу эти разговоры претили, и в глубине души он уже этого боялся. Полностью принять ее назад он бы уже не смог.

Неприятный день сегодня, неприятный. Кроме Марины, Лидии и невыполненного плана продаж, через неделю должна приехать Кира. Хорошо что Марина съехала к Павлу, иначе был бы кромешный ад. Ей было бы невозможно объяснить. Да ему и самому не хочется возиться с Миловановой. Она дочь подруги матери и все такое, он знает ее с детства, но мало ли кого он знает с детства? Этот аргумент пролетел мимо Алины Евгеньевны, мать была непреклонна. Глеб просто обязан позаботиться о Кире. В прошлом году родители уже навязали ему какого–то провинциального кузена, которого до этого он видел всего один раз в жизни. Кузен оказался неприятным, долго искал работу в банковской сфере, мочился мимо унитаза и разбрасывал вещи по квартире. В конце концов Глеб не выдержал и попросил его съехать. Все это вылилось в неприятный разговор с матерью. И вот теперь Милованова, которая может надолго застрять у него. Все эти мечты о Большом… Только провинциалы способны на такое. Нужно будет терпеть, ждать пока развеются ее иллюзии, все это так неудобно. Киру он помнит плохо. Пансионат, каникулы с родителями в горах, Вера Петровна, подсовывающая ему Маркеса… И маленькая девочка, влюбленная казалось во все вокруг, что–то тощее с веселыми, ласковыми глазами мармозета. Рот до ушей, у нее тогда росли новые, в два ряда, зубы. Трусы, натянутые выше пупка, а под левым соском прыщиком, большое родимое пятно в форме крыльев. Ах, да! Фолклендские острова, шоколадные, плавающие на ее загорелой коже.

В десятом классе он забыл дома ключи и позвонил на работу матери. Она попросила его подъехать в хореографическое училище, где в показательном спектакле должна была танцевать Кира. Когда он наконец добрался туда на автобусе, все уже началось. Мамаши выступающих с шиканьем вдавили его в зал и закрыли двери. Ему пришлось опуститься на одно из крайних кресел в самом конце. Но чья–то тучная мамаша тут же сдвинула его вглубь еще на одно сиденье и заблокировала выход, он сразу же возненавидел ее. Мать и Вера Петровна сидели во втором ряду и добраться до них теперь было невозможно. С тоской и отвращением он посмотрел на сцену. Женщина с высокой прической закончила говорить и, придерживая артритное колено, спускалась по ступенькам в зал. Аккомпаниатор застучал по клавишам рояля, и теперь было неизвестно сколько нужно было ждать и мучиться. Глеб вздохнул от отчаяния, через полчаса к нему домой должна была прийти Лена из параллельного класса. У нее был второй размер груди и красивые лифчики Триумф, которые она потихоньку вытягивала из шкафа матери. С ней было очень интересно. На сцену вдруг выскочили девчонки и выстроились в два ряда. Все одинаковые, похожие на циркули – с тонкими длинными ногами. Их детские лица были накрашены как у взрослых женщин, и это было противно. Гладко зачесанные назад волосы, аккуратно собраны в пучки и залакированы до блеска. Толстуха в соседнем кресле вдохновенно пожирала глазами сцену. От волнения за свою девчонку она плотно прижимала мягкую руку к плечу Глеба. Он отодвинулся, и чтобы чем–то занять себя, достал из кармана жвачку. Когда стал ее разворачивать, соседка испепелила его взглядом и стало ясно, если он вздумает подняться, она устроит скандал. Глеб мстительно долго мял обертку, ситуация безвыходная, ему хотелось взвыть. Аккомпаниатор опять энергично забряцал на рояле. Высматривая свое чадо, мамаша сложила обе руки на груди, и Глеб из любопытства бросил взгляд на сцену. Ее девчонка должна быть из всех самой жирной. К его разочарованию жирных на сцене не было, а в центре, в самой первой шеренге, на авансцене, он увидел Киру. У всех девочек были одинаковые, напряженные лица, с высоко поднятыми на лоб бровями. Они стояли в ряд и одинаково махали руками и ногами. И только за Киру якорем цеплялся взгляд. В таком же как у всех белом корсете и короткой юбочке, точно также накрашенная как другие, с точно такой же прической, но совершенно особенная. На ее лице отражались радость и упоение каждым своим движением. От всей ее фигуры, головы, ножек струился поток блаженства, который как бы переливался через край сцены и затоплял зрителей. На ее мордочке не было того старательного, мертвого напряжения, что было на других лицах. И все у нее получалось очень ловко и бойко. Глеб, конечно же, ничего не понимал во всех этих синхронных маханиях, но почему–то был уверен, что она делает все лучше всех. Победно посмотрев на мамашу, явно не сводящую взгляда со своей не успевшей разжиреть дочери, он злорадно сказал ей вполголоса :

– Милованова лучше всех, правда?

– Эта будет звездой, – с улыбкой согласилась мамаша.

В этот момент Глеб испытал что–то вроде невольной гордости за Киру.

После обеденного затишья, офис гудит как развороченный улей. Глеб и Лидия изучают документы на поставку оборудования для одной небольшой компании. В отражении темного угла экрана Глеб время от времени видит лицо Фимы Клавчук, которая пришла по какому–то делу и, споткнувшись об Андрюшу Петракова, надолго застряла в коробе отдела. Он показывает ей что–то на своем компьютере и Фима заливается смешком. Лидуся неодобрительно косится в их сторону.

– Скажи Фиме чтобы не болталась под ногами. Пусть идет к себе в маркетинг, – возмущенно шепчет она.

– Почему я? – также тихо протестует Глеб.

– Потому, что она торчит здесь из–за тебя.

– Она торчит с Андрюшей, пусть он ее и выгоняет.

Большинство сотрудников компании – молодые, бодрые ребята. По темпераменту Андрюша вписывается просто идеально. В нем так много энергии, что она бестолково брызжет в разные стороны и мешает ему заниматься чем–то созидательным. У него чистое, детское лицо, и сам он на первый взгляд свеж и невинен. Лидуся держит его за дурачка, но Глеб подозревает, что несмотря на внешнее благодушие, за румяными щеками скрывается огромное честолюбие. Лидия давно бы от него избавилась, но его дядя – управляющий делами в Таможенном комитете. Поэтому Петракова нужно терпеть.

Лидия наконец не выдерживает:

– Андрюша, ты позвонил в МинЗдрав?

– Нет еще.

– Позвони немедленно. Фима, у тебя что нет работы?

Фима презрительно улыбается, ополаскивает Глеба в своих влажных, огромных глазах, и с достоинством удаляется. Идти ей недалеко, за смежную перегородку. В отдел Пиара и Маркетинга, который состоит только из молодых, одиноких женщин. Глеб его называет эстрогеновым углом.

– Андрей, – зовет Лидия, как только Фима выходит из отдела. Петраков нехотя отрывается от экрана. Она манит его пальцем. – Я еще вчера просила тебя позвонить в Минздрав.

– Вчера я занимался квотированием.

– Ну и что? Ты что, не справляешься со своей работой?

Вопрос был провокационным и Андрюша знал это. Любой другой запаниковал бы, но у Андрюши за спиной Таможенный комитет, который время от времени оказывает неоценимые услуги компании. Выгнать Лидия его не может, но в гневе она страшна, и он опасается ее взрывного характера.

– Ты что, игнорируешь мои задания?

– Нет, просто…

– Просто если мы ничего не продадим в этом квартале, наш отдел закроют. В Европе наймут человека, который будет решать вопросы по России наездами. Так им дешевле. За полгода мы продали на пятьдесят тысяч евро. Учитывая размеры рынка – это просто смешно! В ноль, они выходят с нами в ноль!

– Ну что ты, Лидия…У нас же два тендера на носу. За один квартал мы можем годовой объем плана наколошматить, – возражает Андрюша.

Ты наколошматишь, – усмехается про себя Глеб.

– Ты не понимаешь, мой друг. Мы сидим в полной жопе, – заводится Лидия и голос ее начинает звенеть. – В прошлом полугодии мы прохлопали три государственных тендера. Наши конкуренты…

– Они просто на откат больше дали, – возражает Андрюша. – Если бы мы тоже дали взятку в размере…

– Их предложения были лучше, – испуганно перебивает его Лидия.

О некоторых вещах в компании говорить запрещено. Все дают взятки чиновникам, но все делают вид что этого никогда не происходит. Осознав что он забылся, Андрюша виновато моргает.

– Я что, один во всем этом виноват? Что я могу? – оправдывается он.

– Позвонить в Минздрав! Когда тебя просят! – орет Лидия.

– Я не знаю, за что хвататься в первую очередь, – испуганно жалуется Андрюша. Он уже понял что в этот раз не пронесет.

– В первую очередь нужно хвататься не за Фиму! Пусть она обходит наш отдел как чумной! – продолжает кричать Лидия. Ей прекрасно известно что Фима слышит ее вопли за перегородкой. – Я запрещаю, чтобы она здесь ошивалась!

Глебу в почту сваливается короткое сообщение от Фимы, которая конечно же все слышит : У нее что, ПМС? Иду разбираться с вашей дурой.

Он моментально отстрачивает в ответ : Только если хочешь потерять работу. Сиди, не высовывайся.

– Глеб! – кричит Лидия.

Он быстро свертывает почту, чтобы Лидия ничего не увидела. Если она сцепится с Фимой, последней придется уйти из компании. Лидия умеет выживать людей. С ней считается Вик–Вик и головной офис. Она здесь со дня открытия представительства. Глеб отталкивается ногами и доезжает на стуле до стола переговоров. Лидия отшвыривает офисный табурет и садится на него. Она босиком, Джимми Чу все–таки доконал ее. От гнева лицо ее покраснело и она все еще тяжело дышит.

– Концерн Туровцына на днях объявит тендер. Речь идет о миллионах. Взятку мы дать не сможем, тендер не государственный… – Лидия вдруг пугается своих слов и нервно осматривается, никто не слышал? Кроме них в отделе никого нет. Она продолжает, – Мальчики, это мега–проект! Оснащение трех горно–металлургических комбинатов – ГМК. Мы должны выиграть этот тендер и сделаем для этого все! Туровцын должен полюбить нас. Мы его очаруем, загипнотизируем, почешем ему пятки, будем целовать в пупочек…Или что там ему нравится…Мы сделаем все, чтобы он нас захотел. У нас нет другого выхода, иначе нас уволят.

– Они не распустят отдел, – встревает Глеб. – Год назад мы получили премию за перевыполнение плана. Он ткнул в стену, где висела похожая на надгробие доска с их именами. Премии давно истрачены, а доска все еще напоминает о славных днях.

– Ты же знаешь какая ситуация на рынке. Прошлые заслуги никто не вспомнит. Вик–Вик сказал что уволят весь отдел. На кону даже его кресло. Поэтому, он будет нас стегать как погонщик своих верблюдов.

– Я готов работать по двадцать часов в сутки! – страстно уверяет Андрюша. – Три ГМК! Это же какую премию получить можно! С чего начинать–то?

Его вдохновение можно понять. Если сократят весь отдел, дядя не поможет.

– Начни с кофе, мне капучино, – умеривает его пыл Лидия.

Петраков уходит в оскорбленных чувствах.

– Ты с ним поосторожнее, – предупреждает ее Глеб, – он честолюбив. Еще плюнет тебе в кружку.

– Я бы его уже давно выкинула, но ВикВик не даст мне его даже царапнуть. У него полезные родственники.

Она откидывается на спинку стула и вытягивает ноги на кресле Петракова.

– Ну что, едет твоя провинциальная Мария Тальони?

– Де–факто, будет через три дня.

– То–то ты грустишь.

Глеб обреченно закатывает глаза.

– Не понимаю я ваши восточные дела. Это гипертрофированное гостеприимство. Базар, вокзал, рахат–лукум, все сидят на корточках, плюются и могут приехать в гости на полгода.

– Ты никогда не поймешь, Лидуся. Столичное жлобство в тебе сидит с рождения. Яблоко будешь?

– Марина снабдила? Прада или Шанель? Давай. И надолго Кира у тебя застрянет?

– Пока не встанет на ноги.

– Надеюсь у нее крепкие ноги. В Большой театр, конечно?

– Только в Большой, и у тебя как раз кто–то там есть.

– Тетя – главный звукорежиссер.

– Лидуся, мы друзья?

Она с хрустом надкусывает яблоко.

– Глеб, театр не проходной двор! Я не буду пристраивать гастарбайтеров! Они как саранча, с каждого поезда по три солиста в день. Знаешь сколько в Москве вокзалов?

Глеб знает, Лидию не переубедить. Помогать провинциальным, напористым нахалам она ни за что не станет. Она уже заранее ненавидит Киру. Если бы Глеб мог точно так же отрезать матери! Но ему, давно уже пережившему возраст гормональных боев с родителями, было трудно ей отказать. Она бы никогда не поняла и не простила. Да и сам он первые пару месяцев, жил у родственников, пока не нашел съемное жилье. Ну где–то же ей нужно остановиться этой злополучной Миловановой?