– А ты что такой хмурый? Может тебе не нравятся женщины?

– Не таким образом.

Сьерра лишь пожал плечами.

– Дело твое. Хочешь – бери ее, не хочешь – не трогай. Кто ты?

– Меня зовут «Северянин». Ты выкупил мой долг в двадцать контос два года назад и твой надсмотрщик претворяется, что я до сих пор не отработал и не выплатил ту сумму.

– Если Жоао говорит, что долг еще не выплачен, значит – не выплачен. Ты плохо собираешь каучук. Все вокруг только и мечтают, чтобы пожить за мой счет, пока я нахожусь где-нибудь далеко отсюда, только Жоао следит за тем что и как здесь делается и представляет мои интересы. Он скажет тебе, когда ты сможешь уйти.

– Он никогда этого не сделает.

– Ну, тогда тебе только и остается, что свыкнуться с этой мыслью.

И Сьерра отвернулся, давая понять, что разговор окончен, а в это самое время из лодок выгрузили целую армию закованных в цепи индейцев.

На вопрос Жоао, что это за люди такие, «Аргентинец» ответил: «аука» – индейцы, обитающие на правом берегу реки Напо, на территории Эквадора и что он перекупил их у Араньи – перуанского каучукового барона – кто, в свою очередь, поймали их во время одной из своих «раззиас» (нападение на индейские поселения). Были они физически сильными и выносливыми, с работой справлялись, но отличались непокорным нравом и очень часто убегали, а потому Аранья, чьи плантации располагались в непосредственной близости от территории аука, решил избавиться от них, продав Сьерре. Отсюда, с берегов Курикуриари, вернуться на Напо было совершенно невозможно.

Жоао вовсе не пришлась по душе идея следить за толпой индейцев только и мечтающих о том, чтобы сбежать побыстрее, у него и без них было предостаточно забот и «Аргентинец» попытался успокоить его, объяснив, что оставит здесь еще шестерых белых охранников, приехавших вместе с ним. Пришло время расширить территорию, где собирали смолу, вглубь сельвы, поскольку теперешние каучуковые плантации вдоль Курикуриари перестали приносить требуемое количество каучука, и нужно было увеличить количество концессий на его добычу, если Сьерра хотел оставаться одним из «пяти великих» – крупнейших владельцев каучуковых плантаций в Манаусе, а для Кармело Сьерра этот титул всегда был самым важным, самым ценным из того, что он когда-либо имел и, чтобы не потерять его, он готов был пожертвовать сотнями человеческих жизней.

Сьерра, «Аргентинец», был одним из так называемых «основателей Манауса».

С помощью каучука им удалось превратить забытую Богом деревушку, состоявшую из пригоршни грязных хижин затерянных в глубине джунглей, в один из самых богатых городов мира. В тот день, когда Чарльз Гудьир обнаружил, что, нагревая смолу от деревьев породы «Hevea Brasiliensis» соединенной с серой, получается каучук – продукт с необыкновенными свойствами – он и не подозревал, что тем самым обрек миллионы невинных существ на ужасные мучения. «Hevea Brasiliensis» произрастает лишь в определенных регионах Южно-американского континента, в особенности в бассейне реки Амазонка, где, ко всему прочему, не растет группами, образуя леса, а отдельными экземплярами, затерянными в глубине сельвы, спрятанными в непроходимых и диких джунглях.

Чтобы добыть этот сок и превратить его в каучук, ценившийся чуть ли не на вес золота, требовалась почти целая армия работников, которые тем только и были заняты, что ходили по джунглям, надрезали кору деревьев, спустя некоторое время возвращались к этим деревьям, чтобы забрать накопившийся латекс, потом готовили из него сам каучук и отправляли на фактории, откуда далее, по реке, его везли в Манаус, а уж затем он отправлялся по всему миру.

Поначалу такое положение дел, заключавшемся в том, что нужно ходить-бродить по лесу, выискивая деревья, привлекло огромное количество самых разнообразных авантюристов, надеявшихся разбогатеть по-быстрому на продаже шаров из каучука. Но и технический прогресс не замедлялся и интерес к этому веществу постоянно рос, и, соответственно, расширялась торговля, и, конечно же, появились те, кто решил любой ценой монополизировать все производство каучука. Им удалось заполучить от Правительства концессии на территории в джунглях настолько изолированные и удаленные, что некоторые не были даже помечены на картах, и тем более в тех местах никогда не ступала нога белого человека. И чтобы начать разработку каучука, требовалась рабочая сила, которую никаким образом не удавалось заполучить. Немного нашлось отчаянных смельчаков, кто ради чужой наживы готов был отправиться в эту зеленую пустыню, навстречу невероятным опасностям, кто готов был сражаться с племенами дикарей, сплавляться по рекам со стремительными порогами, где на каждом шагу подстерегали бесчисленные ядовитые змеи, где можно было погибнуть от лап ягуара или умирать медленно и мучительно от желтой лихорадки или болезни «бери-бери».

Редко кто из сборщиков каучука протягивал боле пяти лет на этой работе, а уж количество трупов, усеявших самые отдаленные уголки джунглей, насчитывало многие тысячи. Поэтому те, кто все-таки решался идти в сельву, хотели получить дополнительное вознаграждение за все те риски, что, само собой, делало это бизнес менее прибыльным, чем того хотелось хозяевам Манауса.

Логично было предположить, что первым, кто привлек их внимание в качестве дешевой рабочей силы, оказалось местное население – индейцы, прекрасно знавшие те места, прекрасно знавшие сельву и те опасности, что могут подстерегать там человека.

Но очень скоро они обнаружили, что им нечего было предложить индейцам взамен самого дорого, что у них было: их свободы.

И это понятие «свобода» (свобода любой ценой), возможно, стало самым главным препятствием, когда «люди цивилизованные» принялись подгонять обитателей тех лесов под правила и стандарты собственного мира.

Для индейцев любая работа представлялась неприемлемым злом, когда из-за нее ограничивалась их свобода. Они могли часами строить хижину или рубить дерево, но делали это всегда по желанию и при наличии интереса. Однако стоило им заскучать или устать, то они сразу же ложились спать или если у них вдруг возникало желание порыбачить, они немедленно, не задумываясь о последствиях и об ответственности за невыполненную работу, оставляли ту самую работу недоделанной даже наполовину.

Это понятие «ответственности» было непостижимым для большинства амазонских племен, кто отвергал любую ответственность даже в качестве отца, мужа или члена того общества, где они жили.

А уж говорить о какой-нибудь ответственности при сборе каучука на службе у какого-то белого человека, так об этом и вовсе речь не шла.

И как следствие этого – видя, что никак не получается убедить их работать, владельцы плантаций решили заставить это делать, совершая набеги на индейские деревни с одной лишь целью – захватить и мужчин, и женщин, и даже детей.

Достоверно известно, что братья Аранья – владельцы каучуковых плантаций в Перу, чтобы удержать «дикарей» на плантациях, чтобы они не убегали в лес, держали в качестве заложников их детей, и когда индеец не возвращался из джунглей с нужным количеством смолы, в этот день ребенку отрезали руку. На следующий день вторую руку, позже отрубали ноги, и так продолжалось, пока несчастного не разрубали на куски.

Так или иначе, но сотни тысяч местных индейцев были уничтожены, и из пяти миллионов человек, обитавших на берегах «Великой Реки» в те времена, когда через эти места проходил отряд Франциско де Орельяна в 1500 год, осталось не более полумиллиона, спустя четыре столетия.

Когда-то такие многочисленные и могущественные племена, как «Пасеас-Новос», «Каиганг», «Ксавантес», «Кренкорес» или «Урубу» были практически истреблены в период каучуковой лихорадки, а другие племена, как, например, «Аука», ушли вглубь лесов и отстали в своем развитии на сотни лет.

Современной цивилизации потребуется ни одно столетие, чтобы восстановить хотя бы малую часть того, что было потеряно за те ужасные годы, когда обыкновенное смолистое дерево превратилось в настоящего палача целой расы.

Смертность среди индейцев оказалась настолько высокой, что очень скоро хозяева Манауса пришли к простому пониманию, что белый раб будет более выносливым и послушным, чем десять индейцев.

Но добыть белых рабов было делом весьма проблематичным, и потому прибегали к разного рода хитростям. Первая из таких уловок – это пообещать работнику самые выгодные и комфортные условия работы и жилья на один-два года, особенно тем, кто живет далеко, привезти их на плантации и оставить там навсегда.

Что очень походило на то, как заманивают беспутных женщин в бордели.

Второй способ – это «долг», когда тем, кто нуждался в деньгах, предоставляли небольшой кредит на условиях, что нужно будет отработать на плантациях, но, несмотря на все усилия должников, им никогда не удавалось уменьшить заветную сумму. Как и в случае с Аркимедесом, «Северянином».

Существовали и другие способы обмана, вплоть до самого наглого похищения тех, кто осмеливался объявиться на брегах Амазонки, привлеченные призрачной перспективой скорейшего обогащения. И прежде, чем они могли сообразить в чем дело, как уже оказывались закованными в цепи на борту лодки, увозившей их на далекие плантации.

Само собой разумеется, что наипервейшим желанием тех рабов, как белых, так и цветных, было сбежать. И чтобы избежать этого, хозяевам плантаций не пришло в голову ничего другого, кроме как превратить Амазонию в огромную тюрьму, самую большую тюрьму, когда-либо существовавшую на планете: пять тысяч километров в длину и почти четыре тысячи километров в ширину.

Каждый владелец плантаций выставлял сторожевые посты в ключевых местах на реках: на перекатах, в ущельях, на слиянии с другим потоком, чья задача заключалась в том, чтобы перехватить тех, кто намеревался каким-нибудь способом пересечь реку. И поскольку реки в джунглях представляли собой единственный путь, по которому можно было передвигаться, и в Амазонии невозможно ни пройти куда-нибудь, ни вернуться, кроме как по воде, рано или поздно любой беглец или просто путешественник попадали в лапы каучуковых баронов.

А те договорились между собой, что любой пойманный беглец будет возвращен своему владельцу, и таким способом и образом горстка людишек, обосновавшихся в Манаусе, Икитос, Сантарем или Белем де Пара, осуществляла контроль над самым протяженным и глухим уголком мира, пресекая любые попытки вырваться из их разветвленной и хорошо отлаженной сети.

Кармело Сьерра, он же «Аргентинец», был одним из самых могущественных каучуковых баронов Бразилии; таким же могущественным, как, например, клан Аранья в Перу, Эчеварриа в Колумбии или полковник Фунес в венесуэльской Амазонии. В его распоряжении оставались земли в верховьях Рио-Негро, Салданья командовал в Мадейре, Маркос Варгас хозяйничал на берегах Ксингу, а англичанин Скот – наверное, самый жестокий из тех, кого называют «женоподобными» – захватил область по берегам реки Тромбетас.

Были еще бароны, владевшие огромными каучуковыми плантациями, по своим размерам эти плантации превосходили некоторые европейские страны, но, тем не менее, они не принадлежали к той влиятельной группе. А Сьерра мечтал прибрать к рукам земли Салданьи и, таким образом, стать самым богатым и влиятельным, стать могущественнее даже, чем сам Хулио Аранья, монополизировавшей добычу каучука в Перу и чья частная армия, по слухам, насчитывала тысячи людей.

Но, чтобы начать войну с Салданьей, Кармело Сьерра нуждался в деньгах и, следовательно, в каучуке, в большем количестве каучука, а для этого требовалось найти новые каучуконосные деревья еще дальше, еще глубже в амазонской сельве.

Для этого он и привез с собой рабов аука.

Как только начало темнеть, в поселке послышались крики несчастной Клаудии. Четверо человек держали ее за руки и за ноги, а остальные, большинство из работающих на плантации: белые, черные и индейцы, надругались над распятой женщиной один за другим.

Крики слышались чуть дольше получаса, а затем сменились стонами, звучавшими непрерывно, и стоны эти были еще ужаснее, еще пронзительнее, чем сами крики. Словно какое-то несчастное животное мучили самым безжалостным образом, не позволяя ей, тем не менее, умереть.

Развлечения ради Кармело Сьерра присутствовал при этом в самом начале и даже подбадривал и подзадоривал некоторых из своих людей, но потом происходящее наскучило ему, и интерес к этому варварскому спектаклю постепенно угас.

Говард, «Гринго», укрылся в хижине, лежал в своем гамаке и изо всех сил старался не обращать внимание на происходящее, понимая, что стоит ему сделать хоть малейший шаг в сторону Клаудии, чтобы помочь ей, то головорезы «Аргентинца» незамедлительно всадят ему в грудь три пули, потому что с того самого времени, как они были вместе в Манаусе, Клаудия была обречена.

Аркимедесу настолько было омерзительно происходящее в лагере, что он содрогался от всех этих криков и стонов и, не выдержав, скрылся в своем любимом месте, под большой хижиной, выходившей одной стороной на берег, и откуда можно было видеть широкую излучину реки, по которой он надеялся в один прекрасный день вернуться на свободу.

Месяц поднялся над вершинами деревьев в ночном небе, набегавшие облака изредка скрывали его, но когда он появлялся вновь, то узкая, светящаяся дорожка вытягивалась на поверхности воды и «Северянину» нравилось смотреть на нее. Чернокожая служанка Клаудии прошла рядом, не заметив его, словно тень, с видом растерянным и смущенным, и ему стало жалко ту добрую женщину, без сомнения переживающую за свою несчастную хозяйку. Но особенно впечатлило его как те женщины, что обитали в лагере – опустившиеся проститутки, дегенератки, от которых никогда ничего хорошего не приходилось ожидать, восприняли изнасилование Клаудии, и первый раз за все время, проведенное на плантациях, он видел их в таком угнетенном состоянии, молчаливых, словно испуганных от того, что происходило там, внутри хижины.

Потом к нему присоединился Висенте Контимано, он уселся рядом. Ему тоже нравилось смотреть на реку с этого места. Судя по всему, он поучаствовал в том развлечении.

Аркимедес промолчал, но Висенте неожиданно сам начал говорить и сознался:

– Все бы отдал сейчас, чтобы не принимать в этом участие, «Северянин». Похоже, это самое грязное, что я совершил за всю свою жизнь и начинаю думать, что я и в самом деле заслуживаю того, чтобы провести остаток жизни здесь. А эта свинья, Сьерра, еще и смеялся над бедной девчонкой, будто ему все это доставляло удовольствие.

Аркимедес продолжал молчать.

Контимано решил уйти, поднялся с земли и удалился к реке, погруженный в свои мысли, по той же тропинке, по которой ушла и служанка.

«Северянин» остался один, в тени хижины, и тут послышались голоса и смех, кто-то направлялся сюда. Кармело Сьерра, похоже уставший от этого представления, возвращался в большую хижину, за ним следовали охранники и управляющий плантацией Жоао.

Инстинктивно Аркимедес отодвинулся глубже в тень, группа прошла прямо перед ним, но его присутствия не заметили, и они начали подниматься по ступеням внутрь хижины. Зажгли свечу, и из своего укрытия сквозь щели в сплетенных из тростника стенах Аркимедес мог видеть ноги тех, кто находился внутри. Он даже подумал, что с этого места мог бы запросто проткнуть длинным мачете «Аргентинца», сидящего в гамаке, почти над самой его головой, и никто из его телохранителей, двое из которых стояли на страже возле двери, не смогли бы помешать ему.

Собравшиеся наверху смеялись и комментировали детали изнасилования.

Открыли бутылку, и Аркимедес услышал, как разливают по стаканам.

Среди прочих голосов властно и ясно прозвучал голос Сьерры:

– Хочу, чтобы это повторилось, хотя и сомневаюсь, что она выдержит продолжение. Чтобы все, до последнего индейца, попользовались ею, все, за исключением «Гринго».

– Трудновато будет не допустить этого, – ответил другой голос, Аркимедес узнал Жоао.

– Я лично приказываю тебе проследить за этим, – властно сказал Сьерра. – Я не хочу, чтобы эта рыжая свинья даже коснулся ее.

Жоао недовольно пробормотал:

– Я не могу отправить своих людей следить за тем, чтобы «Гринго» и эта шлюха не начали встречаться где-нибудь в лесу, – но, помолчав немного, добавил: – За исключением разве что…

Воцарилась пауза. Наконец Сьерра не выдержал.

– За исключением чего?.. Продолжай, давай, говори, коль начал.

В ответ Жоао рассмеялся.

– За исключением того, что мы лишим «Гринго» основной причины, из-за которой он может видеться с ней. Где-то валяется доска с дырой посередине, а в реке водится полно голодный пираний.

Теперь уже смеялся «Аргентинец», смеялся громко, нагло, скандально.

– И как же мне это самому не пришло в голову? Совсем позабыл про это. И сколько же времени мы не проделывали такого?

– Да, уж несколько лет прошло. Последний раз развлекались так с тем французиком и рыбы выгрызли ему кишки. И как же он вопил, этот «лягушатник», пока не сдох!

– Найдите эту доску, – приказал Сьерра. – А поутру мы сыграем с этим «Гринго» шутку, о которой он будет помнить всю оставшуюся жизнь и вся его мужественность закончится раз и навсегда.

Аркимедес некоторое время сидел, не шевелясь, холодея от ужаса от одной лишь мысли о той дикости, что готовилась наверху, в хижине.

Он слыхал о подобном, но всегда полагал, что это лишь фантазии, преувеличения, возникающие в головах тех, кто дни напролет бродит по джунглям, собирая каучук. Речь шла о том, чтобы привязать человека к доске, уложив его на живот, через специально проделанное отверстие просунуть его гениталии и после этого спустить доску на реку, предварительно сделав несколько неглубоких, но кровоточащих надрезов на коже. Почуяв запах крови, в этом месте собирались пираньи и сжирали все, что находилось в воде. Это был один из самых жестоких, кровавых и не лишенный оригинальности способ кастрировать мужчину. Бывали, однако, случаи, когда человек оставался на воде дольше, чем полагалось, и тогда пираньи в своей ненасытности выгрызали ему кишки.

Неслышно, медленно, сантиметр за сантиметром, чтобы охранники, дежурившие у двери, не заметили его, он отполз от большой хижины, скрылся в зарослях кустарника и, сделав большой крюк, подошел к своей хижине, где также спал и Говард.