– Оставь эти глупости! – ответил Молина. – Боги тут не при чем. Это всего-навсего землетрясение: я пережил уже четыре, с тех пор как прибыл в этот Новый Свет, который, как видно, находится в процессе создания… Единственное отличие состоит в том, что здесь оно длится дольше.

– Когда я был ребенком, землетрясение разрушило мой дом, – очень тихо проговорил инка. – Все погибли.

И тут он погрузился в свое беспрерывное монотонное пение, оставив андалузца наедине с его черными мыслями.

Вот оттуда начинается путь в Панаму, чтобы навеки погрязнуть в нищете и бесчестии… А вот тут – в неизведанное, к новым страданиям или же завоеванию новых земель, к славе и богатству. Пусть каждый выберет, как подобает доброму кастильцу, что ему больше по душе…

Он опять вспомнил слова Писарро и призадумался: к какой такой славе или богатству приведет его путь, который он выбрал, когда свалял дурака и переступил черту – ту самую, что отметил на песке старый пройдоха.

И вот теперь он сидит здесь, на крыше мира, в глухую ночь, холодный, голодный и напуганный. Он забрался в такую даль от дома и от семьи – дальше некуда, а напротив него – чудак, который надеется укротить гнев бога Пачакамака пением какой-то бессмыслицы, – а все оно, глупое любопытство, это оно завело его в эту абсурдную страну. Спрашивается, что он тут потерял?

И не нашел ответа.

А по сути… Какое это имеет значение?

Он вновь вспомнил Марко Поло и решил, что, пожалуй, ему хотелось бы однажды вернуться в родную Убеду и засесть – уже будучи стариком – за описание своих приключений в землях Великого Инки в компании сурового, вечно хмурого кураки. Поскорее бы оказаться в Куско и проверить, правда ли то, что рассказывали о тамошних дворцах из золота, не уступающих великолепию двора Великого Могола. Его грела мысль о том, что, благодаря его рассказам, Европа узнает о странных обычаях страны, где все – за исключением личной свободы – прекрасно отрегулировано. Возможно, если повезет, он, Алонсо де Молина, войдет в Историю так же, как наверняка войдет в нее отважный венецианский купец, хотя ни о ком из них нельзя будет сказать, что они это сделали ради наживы: ведь единственное, что подтолкнуло его к знакомству с новыми краями, – это дух приключений.

Следующий толчок оказался еще сильнее. Прогрохотало глубже, и от стены с шумом отвалился кусок глины, засыпав обломками подол спавшего Чабчи Пуси, и тот очнулся.

– Я видел твоего господина Писарро, – сказал он. – Он был в металлических одеждах с головы до ног и восседал на огромном звере, который изрыгал из пасти пену и огонь… Вид его был еще более ужасающий, чем у самого Супая.

– Любой демон мог бы многому научиться у Писарро. И не только тому, что касается внешнего вида.

– Он принесет много вреда.

– Он это умеет делать.

– А сколько у него войск?

– Войск? – Молина не удержался от ироничной улыбки. – Последний раз, когда я его видел, у него под началом было четырнадцать человек, но, скорее всего, большинство из них уже его покинуло. У него нет ничего, кроме отваги, скверного характера и огня, который сжигает его изнутри.

– Значит, он не представляет собой опасности?

Андалузец пожал плечами.

– Как посмотреть… – сказал он. – Писарро сам по себе представляет более грозную силу, чем какая-нибудь Фламандская терция^[31]. Терцию можно разгромить, а вот Писарро всякий раз возрождается из пепла.

Сквозь пыль, поднимавшуюся от сотрясавшейся земли по ту сторону грязных стен, которым пока удалось устоять, начал пробиваться слабый свет. Молина выпрямился и обвел долгим взглядом мертвую равнину, представившуюся ему полем битвы, которое предпочли покинуть даже мертвые тела.

Снежные вершины исчезли, поглощенные густым туманом, и на их месте виднелось только огромное бесформенное пятно – темное и угрожающее, – которое делало безжизненную пуну еще более мрачной.

– Эта страна для меня велика, – не оборачиваясь, сказал испанец. – Все такое безмерное – в высоту, в длину и в ширину, – что я ощущаю себя ничтожеством и словно бы теряю желание бороться… Я начинаю бояться, что никогда не доберусь до Куско…

– Доберешься, – уверенно отозвался туземец. – Однако нам лучше вернуться на Королевскую дорогу, потому что, пробираясь через горы, терпя холод и голод, мы почти не продвигаемся вперед.

– А как же люди Атауальпы?

– Они мне представляются наименьшим из зол.

Андалузец был того же мнения, поэтому они вновь пустились в путь, но теперь искали большую дорогу из тесаных камней: протянувшись на тысячи километров через горы, плоскогорья, глубокие долины, густые леса и суровые пустыни, она соединяла Кито и Куско, северную и южную столицы гигантской империи.

Пуна, расположенная на высоте больше четырех тысяч метров между двумя нескончаемыми цепями параллельных гор, была покрыта повсюду, насколько хватало глаз, невысокой, неровной желтоватой растительностью, вроде пучков короткой травы, которая с трудом пробивалась среди каменистых урочищ или черных валунов, заросших мхом, по которым бродили дикие стада гуанако^[32].

Пыль, поднявшуюся вверх при сотрясении земли, мало-помалу прибивало мелким бесшумным дождиком, который с каждым часом усиливался, и двое путников были словно две точки, затерянные в бескрайности этого величественного безмолвного пейзажа, где, казалось, никогда раньше не ступала нога человека.

– Я «сын Грома», потому что мать родила меня в грозу в горах, и мы все так и рождаемся: выходим из утробы под грохот молний, наделены даром предвидения и способностью противостоять проклятиям Супая, духа зла…

Старик – корявый и скрюченный, как корневище виноградной лозы, приготовленное для костра, – сидел на корточках в глубине огромной зловонной пещеры, а снаружи дождь лил с такой силой, что, казалось, мир вот-вот окажется во власти нового Великого потопа.

– Я знал, что ты придешь… – добавил он после непродолжительного созерцания огня. – Уже несколько лет как предзнаменования пророчат наступление эпохи рабства, которой не будет конца. Раса, начало которой положил Манко Капак, погрузится в забвение, а миром будут править демоны, которые кажутся богами… – Он прервался и взглянул ему в глаза. – Но ты этого не увидишь. Ни ты, ни другой.

– Какой другой?

– Другой Виракоча, который находится среди нас.

– Другой Виракоча? – удивился Молина. – Я не слышал ни о каком европейце, который бы до меня прибыл в эту страну.

– Ну так он существует. Я знаю, что существует.

– И где же он находится?

– Очень далеко.

– Как я могу его найти?

– Не знаю. Но я могу сделать так, что ты с ним поговоришь.

– Когда?

– Сегодня ночью.

Удивленный Алонсо де Молина повернулся к Чабче Пуси, молча наблюдавшему за происходящим.

– Что он говорит? – возмутился он. – Как я могу сегодня ночью разговаривать с кем-то, кто находится очень далеко?..

– Некоторые из «детей Грома» утверждают, что обладают сверхъестественными способностями, недоступными твоему воображению…

Испанец в нерешительности заерзал.

– Мне никогда не нравились колдовские дела, – сказал он. – И проделки шарлатанов… – Он сурово глянул на старика. – Если попытаешься меня обмануть, я покажу тебе, что моя «труба громов» может в два счета покончить с «сыном Грома».

– Угрожать смертью человеку моего возраста – это все равно, что мочиться в реку, – прозвучало в ответ. – И речному потоку ничего не прибудет, и мою печаль не приумножишь… – Он надолго замолчал, глядя на стену дождя, которая скрывала пейзаж по ту сторону входа в его пещеру, и наконец спросил: – Так хочешь или нет поговорить с другим Виракочей?

Андалузец долго смотрел на Чабчу Пуси: вид у того был как никогда отсутствующий и невозмутимый.

– Что скажешь? – спросил Молина.

– Не хочу ничего говорить.

– Почему?

– Никто не должен никому давать советов в подобном деле. Ты один несешь ответственность за свои поступки.

В тоне его голоса было что-то такое, от чего беспокойство Молины возросло, и он хотел было решительно отклонить предложение странного старика, однако любопытство вновь одержало верх, и, не желая упускать возможность спустя столько времени пообщаться с представителем своей расы, он слегка кивнул головой в знак согласия.

– Ладно! – сказал он. – Сделай так, чтобы я с ним поговорил, кто бы это ни был…

– Надо подождать, когда он уснет, – заметил старик. – Как только он уснет, его дух освободится и прилетит к нам.

Они стали ждать. Наступила ночь, дождь прекратился, теперь равнина оказалась во власти завывающего ветра, а внутри пещеры было слышно лишь легкое потрескивание огня; никто не осмеливался даже пошевелиться.

«Сын Грома» дремал. Он сидел абсолютно неподвижно, привалившись к стене, вблизи дымившегося костра, который отбрасывал тени на его изборожденное морщинами лицо, и был где-то очень далеко. И вот, уже ближе к рассвету, он встрепенулся, широко раскрыл рот, и из глубины его гортани раздался еле слышный голос, который прошептал на чистом кастильском языке:

– Кто ты такой?

Алонсо де Молина, который успел задремать, вдруг почувствовал, как какая-то ледяная рука сжала ему горло, прерывая дыхание, и он не мог проронить ни звука – лишь глядел, выпучив глаза, на этот беззубый неподвижный рот, из которого вновь раздался тот же вопрос:

– Кто ты такой? Почему ты меня ищешь?

– Я капитан Алонсо де Молина, – наконец сумел выдавить он. – А ты кто?

– Капитан!.. – повторил голос. – Капитан!.. Помогите мне!..

– Кто ты такой?

– Ради Бога!.. – вновь взмолился жалобный голос. – Помогите мне!..

– Но кто ты такой?..

– Гусман Боканегра… Разве вы меня не помните…

– Боканегра!.. – изумленно повторил андалузец. – Это невозможно! Ты же утонул в море…

Он вдруг провалился в глубокую пропасть, утратил понятие времени и пространства, перенесся в свои воспоминания и вновь вернулся к четкому сознанию окружающей реальности лишь тогда, когда солнце встало уже высоко, а Чабча Пуси тряс его за плечо:

– Просыпайся! – приговаривал курака. – Просыпайся же!.. Мы не можем терять целый день пути.

Испанец не сразу сообразил, где находится, и, обнаружив, что в пещере никого больше нет, спросил, указывая на место возле костра:

– Где он?

– Рано утром ушел в горы.

– А что это было?

– Видно, он что-то такое кинул в огонь, и это нас усыпило. Колдовские трюки.

– А ты слышал?

– Что?

– То, что он сказал… Он говорил на моем языке.

– Я ничего не слышал. Наверно, спал… А что он сказал?

– Он просил меня о помощи… Уверял, что он Гусман Боканегра и умолял меня помочь.

– А кто такой Гусман Боканегра?

– Один матрос… Когда мы плыли вдоль берега, то зашли далеко на юг, и только уже потом, на обратном пути, я решил сойти на берег в Тумбесе… Но за неделю до этого один полубезумный матрос, Гусман Боканегра, бросился ночью в воду. Это был печальный человек, меланхолик, и мы решили, что он покончил с собой.

– Может, он добрался до берега вплавь.

– Мы находились очень далеко. Невозможно себе представить, чтобы он смог выжить.

– Ты уверен, что это он разговаривал с тобой?

– Как я могу быть уверен?.. Не думаю, что я перебросился с ним и десятком слов. Это был крупный мужчина, с унылой физиономией и безумным взглядом; его угнетало отсутствие женщин. Бывало, он бился головой о переборку, а потом погружался в глубокую депрессию. Никто не выказал сожаления по поводу его исчезновения.

– Почему он просил тебя о помощи? – поинтересовался курака.

– Не имею никакого представления… А ты как думаешь?

– Я же тебе говорил, что не хочу высказываться по поводу этого дела, – сухо прозвучало в ответ. – Я с детства привык не доверять «детям Грома». Это странные люди, от них одни неприятности… Забудь это дело!

– А Гусман Боканегра?

– Он наверняка погиб в море.

– А как же он со мной разговаривал?

– Возможно, тебе приснилось, что он с тобой разговаривал, потому что он единственный человек твоей расы, возвращения которого ты не видел… – Он протянул андалузцу руку, чтобы помочь ему встать. – А теперь идем; Королевская дорога уже близко…

На андалузца еще в самом начале произвело впечатление это инженерное сооружение: дорога, на которой могли бы разъехаться, не задев друг друга, две большие повозки; огромные каменные плиты были подогнаны с математической точностью, образуя абсолютно ровное покрытие, если не считать удобных ступеней, которые кое-где помогали преодолеть перепады высот.

Он прикинул, с какой скоростью сможет передвигаться по этим замечательным дорогам, ведущим в самое сердце Империи, армия с кавалерией и быстрой пехотой, и пришел к выводу, что инки, увлекшись завоеваниями, совершенно забыли про оборону.

Уверенные в своем абсолютном превосходстве над народами, обитавшими за пределами широких границ, они и подумать не могли, что однажды к ним нагрянет, переплыв океан, сильный неприятель, а они таким образом обеспечили ему свободный доступ в страну, которая без этих дорог была бы абсолютно неприступной.

Никто не стал бы мечтать о покорении империи, в которой что ни река, пропасть или гора – то непреодолимая преграда, не будь такого бесценного подспорья, как эти дороги, которые на протяжении лет – а то и веков – преодолевали неисчислимые барьеры рельефа, лишенного чувства меры.

«Чувство превосходства, как правило, является главным врагом могущественного, – всегда уверял Писарро. – А самоуверенность – самая большая слабость сильного… Пускай твой враг тебя презирает, а ты сам предельно воспользуйся возможностью, которую рано или поздно он тебе предоставит…»

Если эстремадурец когда-нибудь сюда вернется, Королевская дорога наверняка станет той самой возможностью, которой хитрец сумеет воспользоваться, хотя маловероятно – если принять во внимание его возраст, а также физическое и материальное состояние, в котором андалузец его оставил, – что старому капитану хватит пороху начать новую авантюру.

Но ведь есть и другие: Орельяна^[33], де Сото^[34], Альмагро^[35] или Альварадо. Лет им меньше лет, чем Писарро, а отваги – столько же; рано или поздно, кто-нибудь из них бросит якорь в Тумбесе, высадит войска и с неукротимой воинственностью, которая ему, Молине, так хорошо знакома, приступит к штурму сей огромной природной твердыни, ведь крепость без ворот – это не крепость, и бастион с такими фантастическими дорогами больше не может считаться неприступным.

Во второй половине дня они приблизились к своего рода крохотному оазису, расположенному на краю спокойного озерка, защищенного от северных ветров высокими стенами; посреди него высилось каменное здание, соединенное с берегом веревочным мостом.

– Это храм, посвященный Пачакамаку, «Тому, кто приводит в движение мир», – пояснил Чабча Пуси. – Когда бог злится и трясет головой, происходят землетрясения… Возможно, его задело, что по прибытии ты не засвидетельствовал ему своего почтения. Неплохо бы тебе нанести визит его жрецам и попросить у них содействия, чтобы благополучно продолжить наш путь.

– А они нас покормят?

– Это единственное, о чем ты думаешь? – воскликнул явно раздосадованный курака. – Неужели мои боги заслуживают так мало уважения, ведь ты мог убедиться, насколько они могущественны?..

– Никакое могущество не поможет, если я умру от голода… – шутливо ответил Молина. – Ладно, не сердись!.. Давай навестим твоего бога Пачакамака и попросим, чтобы он какое-то время не заставлял землю плясать…

Они начали переходить по веревочному мостику, но, дойдя до его середины, испанец, который шел первым, застыл от удивления. В дверях храма появились три человеческие фигуры, и, хотя это вроде как были трое мужчин или, скорее, трое красивых стройных юношей, они нацепили на себя такое количество перьев и бус да еще и расхаживали в женских одеяниях, что и правда являли собой нелепое, даже дикое зрелище.

– Содомиты! – воскликнул Алонсо де Молина и, попятившись, натолкнулся на кураку, из-за чего хилый мостик начал раскачиваться, угрожая опрокинуть их в воду. – Черт побери, это же содомиты!

Он попытался обойти Чабчу Пуси, стремясь как можно быстрее вернуться на берег, однако тот преградил ему дорогу, с силой вцепившись в перила.

– Они не собираются тебя насиловать… – сказал он. – Это жрецы, они очень гостеприимны, воспитаны и обучены скрашивать жизнь мужчин. Они умеют танцевать, петь, готовить пищу, рассказывать замечательные истории… – Он хмыкнул. – Помимо всего прочего.

– Дегенераты! – сквозь зубы процедил андалузец. – Вы просто сборище дегенератов: допускаете отношения с животными и между мужчинами… Знаешь, как поступил с содомитами капитан Бальбоа?.. Бросил их псам^[36], которые в первую очередь отгрызли им то, чем они больше всего согрешили.

– Какое зверство!.. – поразился туземец. – По какому праву он позволил себе вмешаться в решения богов? Если Природа сотворила их такими, стало быть, у нее были на то причины, и ни один капитан не может их осуждать… Пошли! Я тебе обещаю настоящий пир.

Пир им, и правда, устроили, и тут испанец впервые осознал, до какой степени этот странный народ мог быть утонченным и культурным, потому что при общении с женоподобными жрецами возникала мысль, что они являют собой живой пример всего хорошего, что было накоплено за несколько столетий. Молодые люди могли поддержать беседу об астрономии, архитектуре, музыке, керамике, любви, географии и прежде всего истории, поскольку все они так и сыпали фактами, именами и самыми важными датами прошлого инков, начиная с того самого дня, когда Манко Капак основал город Куско и положил начало роду Детей Солнца.

Содомиты – временами казалось невероятным, что это не настоящие женщины, – вели себя абсолютно деликатно и естественно, как люди, которые считают себя настоящими женщинами. С самого первого мгновения они почувствовали такое же влечение к мужчине могучего телосложения, переступившему их порог, как любая из девушек, которых Алонсо де Молина встретил во время своего долгого путешествия по этой суровой стране. Страх, который поначалу, по-видимому, внушала им густая борода, грубый и громкий голос и тяжелые доспехи «человека-бога», вскоре уступил место плохо скрываемому желанию задержать взгляд на огромных руках, сильных плечах или выпуклости в паху, и между ними возникло шуточное соревнование за то, кому удастся привлечь к себе внимание чужестранца.

Угощений было столько и они были так превосходно приправлены, и сопровождались изумительной чичей, которая слегка ударяла в голову, что по завершении обильного обеда Алонсо де Молина не сдержался и громко выпустил ветры, из-за чего почтительные поклонники от неожиданности выронили все из рук, взглянули на него со смесью ужаса и недоверия, вспыхнули и поспешно покинули помещение, истерически вскрикивая.

Испанец с удивлением повернулся к Чабче Пуси.

– Что случилось? – поинтересовался он. – Подумаешь, пукнул.

Инка – было заметно, что он тоже чувствует себя несколько неудобно – развел руками, показывая, что ему нечего сказать, и в то же время сказал этим все.

– У нас… и особенно среди людей их класса, это считается худшим проявлением невоспитанности человека. И демонстрацией полного неуважения к тем, кто составляет тебе компанию. Член королевской семьи приказал бы забить тебя камнями.

– У меня получилось нечаянно.

– Полагаю, что это так… Но тебе следовало бы следить за собой. Особенно в их присутствии.

– Клянусь тебе, я это сделал без злого умысла и уж тем более не собирался выгонять за дверь, однако, принимая во внимание результат, это, несомненно, отличный способ защиты, если что…

– Они тебя никогда не побеспокоят, если ты сам не будешь искать их общества. Они прекрасно знают свое место и с детства были обучены во всем угождать мужчине.

Испанец долго глядел на него и в конце концов не удержался и высказал мысль, которая не давала ему покоя: