Уже подняв руку, чтобы нанести смелый удар, он останавливается в смущении. Он надеялся, что ему удастся изменить к себе отношение поляков и переманить их на свою сторону; но они отказываются его слушать и не хотят идти за ним. Сверх того, хотя французская армия, стоящая на страже в Германии, и уступает силам, которыми он располагает, хотя наши лучшие войска сражаются и умирают, в Испании, престиж Наполеона остается неприкосновенным; одно имя великого полководца останавливает готовую перейти свои границы Россию. Тогда, благодаря принятому после некоторых колебаний решению, которому его империя обязана своим спасением, Александр отказывается от наступления и задумывает план войны, по которому Россия будет сражаться у себя дома, укрываясь в своих дебрях. Он решает ждать нападения, которое его поведение делает неизбежным. И в самом деле, только тем, что Россия вооружилась и протянула по направлению к нам острие своей шпаги, она уже парализует все действия Наполеона и мешает ему докончить его дело. Раз Север враждебен, это значит покорение Испании затруднено, рынок вновь открыт продуктам Великобритании, наша ослабленная соперница вновь одобрена, и кризис, в котором истощаются Франция и Европа, затянут на неопределенное время. Наполеон подпадает под действие неумолимого закона, который повелевает ему сокрушить всякого, кто не его подданный и не союзник; лишась возможности победить англичан при содействии России, он вынужден нанести им косвенный удар, поразив Россию. Между Наполеоном и Александрам среднего не существует: или союз, или война.

Прежде, чем решиться на войну, Наполеон колеблется в последний раз. Весной 1811 г. он спрашивает себя, нет ли способов для мирного решения вопроса, обсуждает их, старается найти и не находит. Во избежание разрыва нужно было бы отозвать наши войска с Вислы, Одера и Эльбы, отступить от Данцига и Варшавы. Но пожертвовать Польшей значило бы снова ввести враждебную Россию в соприкосновение с возбужденной Германией, дать царю возможность попытаться привести в исполнение наступательные планы, которые Наполеон разгадал и о которых получил сведения. Отступить только на один шаг – значит потерять все. Наполеон констатирует невозможность сговориться. Начиная с лета 1811 г., он решается на войну, назначает ее на следующий год, считает, что она представится ему тогда, как роковая необходимость, если только его громадные приготовления не приведут Россию к сдаче до боя и к подчинению его воле. Хотя он и не старается более вести переговоров о мирном соглашении, его все-таки не покидает надежда заранее предписать противнику капитуляцию, воздвигая перед его глазами потрясающую обстановку. Тогда выставляются такие силы, которые едва может представить себе самое пылкое воображение: двадцать народов входят в состав нашей армии; Юг идет войной против Севера, и поток великого переселения народов направляется к своему первоисточнику. Но надвигающаяся опасность не смущает более Александра. Душа молодого монарха закалилась в испытаниях; гений его народа, сотканный из покорности и терпения, народной гордости и мужественного упорства, целиком отражается на нем и возносит его на высоту той роли, к которой влечет его судьба. Вместо того, чтобы унижаться, он гордо высказывает свои требования. Тогда начинается война – судьбы свершаются. Наполеон думал, что его предприятие должно удаться, так как оно было логическим результатом его системы, было им прекрасно задумано и подготовлено, потому что средства его были несметны, и гений безграничен. Подготовляя будущее предприятие, он все рассчитал, все предусмотрел, исключая то, что ускользает от человеческой оценки, т. е. ту силу сопротивления, которую черпает в самой себе верующая душа великого народа. Он думал, что для покорения России достаточно ее победить и победил ее. Но после своих невзгод она сделалась еще более сильной, более непреклонной, более упорной. Она жертвовала своими очагами для спасения родины и стойко ждала, чтобы на помощь ей пришла и отомстила за нее природа. Надеясь добраться до России и согнуть ее так же, как он покорил под свое иго столько правительств и народов, победитель слишком положился на свои силы, на свое счастье, погнался за недосягаемым.

При изложении этих трагических событий история отклонилась бы от своей задачи, если бы не освободилась от современных тенденций и симпатий, как бы законны они ни были. Она не достигла бы своей цели, если бы не стала искать предостережений и уроков а прошлом. Географическое положение Франции и России – вот причина и условие союза. Политическая система завоеваний вдвоем, установленная в Тильзите и восхваляемая в Эрфурте, сводя по мере сближения владений обеих империй к нулю промежуточные массы, неизбежно должна была создать из них соперников и в конце концов породить между ними первоначальную причину к разладу. “Мир достаточно велик для нас”,– сказал Наполеон Александру. Он ошибался, ибо отличительная черта необузданных честолюбий – искать друг друга и сражаться, даже если для поединка им пришлось бы назначить друг другу свидание на краю света. Хотя внушенная Наполеоном Александру система захватов и была навязана императору французов обстоятельствами, но тем не менее она осуждена ее результатами. По-видимому, теперь судьбе обоих народов открывается более правильное, более плодотворное будущее, так как их связывают параллельность интересов и взаимная симпатия. Соединяясь на почве политики мудрости и благоразумной твердости, они будут в состоянии упрочить независимость на континенте после того, как некогда тщетно старались разделить над ним власть. По-видимому, обоим полюсам Европы суждено сдерживать ее влияние и размещать в ней различные элементы, поддерживая истинное равновесие.

История франко-русского союза во время первой Империи большею частью находится в архивах Парижа и Петербурга. В особенности документы, хранящиеся в национальных архивах и в хранилищах государственной канцелярии, представляют наибольшее значение. Это – переписка, адресованная императору его посланниками при Русском дворе. Наполеон не допускал, чтобы его представителями при монархе, с которым он обходился, скорее, как с другом, чем как с союзником, были обыкновенные дипломатические агенты. Начиная с 1807 г. он назначал своими уполномоченными только лиц, непосредственно к нему приближенных: таковыми были известные наиболее видные члены его свиты, как то генералы Савари, Коленкур и Лористон. Первые два пользовались дружеским расположением Александра I. Они были в постоянных и непосредственных сношениях со своим государем; они издалека так же подробно, так же аккуратно отдавали ему отчет, как бы они это делали в Тюльери или Сен-Клу. Поэтому-то их переписка не состояла только из одних депеш в общепринятом смысле этого слова, адресованных министру иностранных дел и хранящихся в архивах департамента. С каждым курьером отправлялись частные письма к императору, в которых наши посланники подробно передавали свои впечатления. Более того, после каждого разговора с царем, – а беседы происходили почти ежедневно – они записывали их слово в слово, в форме диалога, ничего не изменяя в них. Подобного рода акты, приложенные к письмам в виде оправдательного документа под названием донесение, дают нам буквально как бы это сказанных слов. На расстоянии восьмидесяти лет мы как будто слышим разговор императора Александра с посланником Франции, ничего не теряя из тех особенностей мысли и речи, которые часто служат показателями характеров. Словом, ничто не было упущено, что могло иметь значение для политики или удовлетворить любознательность государя, который хотел все знать и всем лично руководить. Часто к письмам и донесениям присоединялись листки новостей; в них передается придворная хроника, происшествия из светской жизни, так называемые on dit (что говорят) городские и салонные слухи. Эти страницы легкого содержания, в которых изображается общество всецело, с его сильными и мелкими страстями, с его интимными взглядами, дополняют и иногда достаточно ярко освещают бумаги чисто-политического содержания. Коллекция, образовавшаяся из этих сообщений агентов, до сего дня осталась не вполне исследованной. Тьер пользовался ею для большого труда, который установил на непоколебимых основах его славу историка.^[2] Однако, так как теперь эти документы предоставляются для более продолжительных и подробных исследований, нам казалось, что новое исследование могло бы взять их за точку опоры, поставить читателей в более непосредственное соприкосновение с ними, выделить большее число извлечений, имеющих сами по себе цену, словом, они не могли бы занять место после общей картины, которая сохранилась в памяти всех. В дополнение к переписке с Россией мы прочли, как в национальных архивах, так и в архиве министерства иностранных дел всякого рода документы, касающиеся сношений императора с другими дворами, главным образом с Австрией, Пруссией, Турцией и Северными государствами. Подобное параллельное изучение казалось нам необходимым и как средство контроля, и для более точных изысканий: часто секрет отношений между Францией и Россией нужно искать в Вене и Берлине.^[3]

Посещение архивов министерства иностранных дел в Петербурге, куда удостоил нас чести ввести наш посланник дел в России де-Лабуле, и где мы встретили самый радушный прием, позволило нам сравнить по некоторым вопросам русское изложение с французским. Мы могли навести справки не только относительно донесений русских посланников при их дворе, но частью и относительно переписки, которой обменивался император Александр непосредственно со своими министрами и посланниками.

Кроме того, нам было разрешено черпать сведения из различных частных источников. Граф Карл Поццо ди Борю любезно открыл для нас некоторую часть тех фамильных архивов, из которых он лично делает такое полезное употребление; главным образом, он предоставил в наше распоряжение документы, относящиеся к миссии Поццо ди Борго в Вене в 1806 и 1807 г. г. Приносим ему за это нашу благодарность. С другой стороны, изысканная благосклонность дала нам возможность познакомиться с некоторыми рукописями, оставленными одним из тех лиц, которые были вполне посвящены в тайну обоих императоров, и непоколебимая преданность которых никогда не вредила беспристрастной проницательности. Характер, заслуги и роль этого лица служат порукою, что он оставил памятник высокой ценности. Да будет нам позволено засвидетельствовать здесь нашу благодарность всем, которые пожелали оказать нам их полезное содействие.

С некоторого времени в печати в изобилии стали появляться документы, сборники дипломатических актов, переписка и мемуары, относящиеся к периоду первой Империи. Высокое и либеральное вдохновение обещает познакомить нас в недалеком будущем с имеющими наибольшую цену. В ожидании, пока издание этих документов удовлетворит нужды истории, опубликование некоторых из них подстегнуло наше любопытство.^[4] За границей уже вышла в свет большая часть документов, оставленных министрами, руководителями коалиций. В Берлине, в Вене государственные архивы частью раскрыли свои тайны. В России общественная и частная инициатива недавно дала нам особенно интересные сочинения и продолжает печатать имеющие большое значение издания.^[5] Мы сделали попытку воспользоваться этими многочисленными, но разбросанными документами, освещая их показания современников, с которыми приходится постоянно считаться, когда дело идет о том, чтобы проникнуть в политику, где все связано и согласованно, и понять общую, – уже изданную, переписку Наполеона.^[6]

При оценке лиц мы постоянно старались отстранить от себя всякое побуждение, чуждое истории. Конечно, мы собирались доводить наше беспристрастие до того, чтобы воздерживаться от воспоминаний о великих благодеяниях и от восхищения великими делами. Разве можно говорить об Александре I, не вспомнив, что этот монарх, победитель Франции в 1814 и 1815 гг., повинуясь внушению возвышенной души и предусмотрительного ума, сделался другом только что побежденной им нации и сумел защитить ее от убийственного злопамятства? С другой стороны, чудеса, встречаемые на каждом шагу в царствование Наполеона, непрерывно поддерживают удивление перед гением, который их совершил или заставил совершить, магическая мощь которого необычайно возбудила присущие нашей расе качества – честь, храбрость, повиновение и преданность. Как не преклоняться перед гением, который, примирив нашу нацию с ней самой, создал из нее армию героев и на некоторое время сделал француза сверхчеловеком. Но нет сомнения, что рядом со зрелищем блестящих побед и великих дел, неуверенность в завтрашнем дне и страх перед грозящей опасностью вносят в наше чувство удовлетворенной гордости нечто тревожное и захватывающее дух. Мы лично предпочитаем блеску царствования Наполеона, как бы ослепителен он ни был, ту картину, которую представляла Франция в другие периоды своей истории; когда она соединяла спокойствие духа с силой, веру в свое будущее с полным обладанием настоящим, мужественную доблесть с длинным рядом традиций; когда она не испытала еще самого труднопоправимого несчастья, которое когда-либо может поразить народ, – утрату попечительной и освященной веками династии. Как не трепетать при воспоминании о ни с чем не сравнимой героической эпохе, если бы величие человека могло заменить величие старинных учреждений! История Наполеона явилась позднее легенды. Она и теперь медленно совершает свое дело, и мы не думаем, чтобы престиж колосса, появившегося на пороге девятнадцатого века, мог пострадать от свободного и тщательного изучения. К тому же содержание нашей книги не допускает всесторонней оценки Наполеона – не такова наша цель. Не много найдется писателей, которые стоят на высоте подобной задачи. Впрочем, пользуясь выражением одного из лиц, которые более всего сражались с Бонапартом, которые ненавидели его и восхищались им, судить его – значило бы хотеть судить мир!^[7] Наше желание более скромное, более отвечающее слабости наших сил, ограничивается тем, чтобы познакомить только с внешней политикой Наполеона, изучение которой и составляет нашу задачу, т. е. указать преследуемые ею цели и способы действия и восстановить свойственные ей черты в том виде, как их создали характер человека и необычайные требования времени. Попытаться показать гения в его истинном свете как деятеля, ничего о нем не скрывая и предоставляя его делам заботу судить о нем и объяснить, и прославить его. Такова, нам кажется, единственная дань уважения, которая достойным образом может быть ему воздана.

Париж, июль 1890 г.