10

Единственное воспоминание, которое сохранилось в моей памяти о путешествии из Франции в испанскую глубинку, – это мои собственные башмаки, потому что на всем протяжении этого пути я ни разу не поднял головы. Ничто меня больше не занимало. Тело мое уподобилось кожаному бурдюку, и ему не страшна была даже тряска походной повозки. Mystère меня покинул. Накануне смерти Вобана я чувствовал в себе его силу, но день спустя она испарилась. Сколько бы страниц я сейчас ни продиктовал, мне никогда не удастся описать весь тот ужас и одновременно бессилие, которые овладели мной от ощущения этой пустоты.

Я прекрасно понимаю, что давно превратился в пустыню: ее дюны сложены из тысяч песчинок, каждая из которых – день моей жизни. Все это было так давно, так давно, что этот паренек, по имени Марти Сувирия, видится мне посторонним человеком. И уверяю вас – я не собираюсь прощать ему допущенные ошибки, однако могу отчасти испытывать к нему сочувствие. Его будущее, его любовь, его надежды, учителя, направлявшие его путь… Все это исчезло в один миг. Кто мог бы перенести такое, не дрогнув? И всему виной какое-то слово, одно Слово.

Сейчас мне девяносто восемь лет, значит в 1707-м мне было… помоги-ка мне, моя милая свинка… вот именно, шестнадцать. Полк Бардоненша пересек границу Наварры – длинная колонна пеших солдат двигалась медленно, – и, оказавшись в Испании, мы продолжали день за днем неустанно шагать на юг. Мне разрешили устроиться в одной из повозок, которые замыкали шествие, и избавили меня от необходимости идти пешком, разделяя участь простых солдат. После воссоединения нашего полка с основными силами мне предстояло занять свое место в подразделении инженеров.

Если бы вам пришлось участвовать в одном из таких утомительных переходов, вы бы поняли, какая мне выпала удача. Солдаты шагали в колоннах по двое от зари до зари, а сзади ехали повозки. Ритм продвижения французских войск был одним из самых быстрых в Европе: шаг в секунду – раз-два, раз-два, раз-два, раз-два… En route, mauvaise troupe!^[42]Через неделю после пересечения границы солдаты начали падать в придорожную пыль от изнеможения. Их подбирали повозки, замыкавшие шествие, но беднягам потом приходилось расплачиваться за свою слабость: на них возлагались все обязанности по организации лагеря. Эти работы были не менее тяжелыми и к тому же унизительными, а потому только совсем обессилевшие солдаты позволяли себе упасть.

Бардоненш гарцевал верхом на превосходном жеребце взад и вперед вдоль колонны пехотинцев. Как вы помните, он был добрым малым, а потому то и дело появлялся около моей повозки, где я обычно сидел рядом с кучером, и пытался подбодрить меня шутками. В землях Наварры влаги было достаточно, и даже на севере Кастилии преобладали зеленые тона, но по мере того, как мы продвигались на юг, нам все чаще встречались высохшие пустоши и удушающая жара, несмотря на то что лето еще не началось.

Я еще не все вам рассказал о шевалье Бардоненше. Это был самый изумительный фехтовальщик своей эпохи, и, если говорить откровенно, ничего, кроме безумной страсти, которую он питал к клинкам, в его голове вам бы найти не удалось, сколько бы вы ни старались. Вся теория владения шпагой сводилась для него к одному-единственному правилу:

– На черта вам сдались эти рассуждения? Делайте выпад раньше противника, и дело с концом.

Он глубоко презирал любое оружие, которое использовало силу пороха, искр и кремней.

– Пуля летит, куда ей вздумается, а конец моего клинка нацелен в одну-единственную точку – в сердце врага.

Когда я читал труды по военным наукам в Базоше, у меня создалось впечатление, что между инженерным делом и фехтованием существует определенное сходство. Некоторые из маганонов мечтали о создании безупречной крепости. Я спросил Бардоненша, не задумывался ли он о возможности существования безупречной шпаги, безупречного удара или безупречного фехтовальщика. Рубака посмотрел на меня, точно попугай, которому задали вопрос о таинстве Святой Троицы.

– Я всегда безупречно сражаюсь, – в его голосе прозвучало возмущение, – и доказательством может служить то, что я могу похвастаться своим участием в девятнадцати дуэлях, тогда как ни один из моих противников сделать этого не может.

Вот и весь ответ; мне оставалось лишь утешать себя мыслью о том, что мы сражались на одной стороне, а потому его яростный клинок мне не угрожал.

Мы поняли, что испано-французское войско недалеко, по грудам всякого мусора на обочинах дороги. В походе армия оставляет за собой невероятное количество всяких отходов: разбитые горшки, доски, сломанные оси от повозок, дырявые котомки, дохлые мулы, рваная одежда, перетертые веревки, старые подковы… Чего там только не увидишь.

Мы пересекли Ла-Манчу, двигаясь к востоку, задержались на пару дней в Альбасете, уродливом городе, где нас встретил собачий холод, и отправились дальше. Однажды мы остановились на ночлег в каком-то богом забытом селении, где на каждого жителя приходилось не менее ста тысяч блох. Я напился допьяна вином столь отвратительным, что от его паров умирали даже мухи, осмелившиеся приблизиться к горлышку бутылки. Я выпил все до дна, покрытого их трупами, закусил ими и отправился спать в свою повозку. На следующее утро меня разбудил Бардоненш.

Ему понадобились услуги переводчика, чтобы расспросить одного из местных жителей, прежде чем снова отправиться в путь. Где точно располагалось в это время испано-французское войско Двух Корон? Протирая глаза, я задал местному этот вопрос, который для меня в тот момент не представлял ни малейшего интереса.

– Они вот-вот готовы отколошматить друг друга, – сказал селянин. – Маршал Бервик гоняется за союзниками, а может быть, союзники за Бервиком.

Он указал куда-то на восток. Там вдали виднелся холм, увенчанный старинным замком, а у подножия холма располагался городок.

– И как же называется это место? – спросил я, продирая заспанные глаза.

– Альманса.

* * *

Вот так и случилось, что pocapena^[43] Марти Сувирия оказался втянут в самую страшную заваруху нашего века, которая называется Войной за испанское наследство. Таких войн мир раньше не знал. В этой кампании участвовали десятки наций, которые на протяжении четверти века сражались на разных континентах. Я не историк, а потому не имею права рассуждать о ее причинах, но, поскольку это значительное событие решительно повлияло на всю мою жизнь, мне ничего другого не остается, как описать главные события в самых общих чертах. Не переживайте, я буду краток.

В 1700 году император Карл Второй Испанский был при смерти. Если бы этот выродок, слюнявый тюфяк не был королем, он бы коротал свои дни в каком-нибудь монастыре. Его подданные в Кастилии называли его Зачарованным. Я бы не был столь милосердным, поэтому давайте остановимся на Придурке. Он не оставил наследников. Да и как ему было их зачать? Крыша у него совсем поехала – он и не догадывался, наверное, что колбаска, висящая между ногами, служит не только для того, чтобы писать.

Все короли по определению придурки: они таковыми либо рождаются, либо становятся. Остается только решить, какой король лучше для подданных – круглый дурак или же мерзавец. В молодости я был сторонником идиотов: они, по крайней мере, кушают себе фазанов и не мешают людям жить. Например, Придурка, которого нередко осуждали в Кастилии, очень любили в Каталонии. Почему? Да потому, что он решительно ничего не делал. Его тупые мозги как нельзя лучше отражали состояние Кастилии и всей закисшей империи. А каталонцам это было на руку. Чем меньше правит король и чем он дальше, тем лучше.

Задолго до его смерти было ясно, что этот урод откинет копыта, не оставив наследника. И, как и следовало ожидать, все стервятники Европы были начеку. Много лет спустя мне довелось познакомиться с одним французским аристократом, который на рубеже веков служил в посольстве в Мадриде. Они буквально заполонили двор шпионами… и даже заполучили подштанники короля! Их досконально исследовали, и результат не оставлял никаких сомнений: Карл не эякулировал. А согласно законам природы, коли нет семени, нет и наследников.

Для французов это была великолепная возможность. Если после смерти Придурка им бы удалось усадить на испанский трон своего претендента, они одним махом решили бы две исторические задачи. С одной стороны, превратили бы в союзника своего извечного врага с южного склона Пиренейских гор, а с другой – получили бы суперприз: смогли бы объединить под своей властью всю гнилую Испанскую империю, разбросанную по Италии, обеим Америкам и тысячам других уголков мира. Людовик Четырнадцатый, Монстр Европы, заранее потирал руки.

Но, как говорит пословица, свято место пусто не бывает. Придурок принадлежал к Австрийскому королевскому дому, а потому австрийцы тоже слетелись к постели умирающего с теми же самыми намерениями, что и французские стервятники.

Когда Придурок Карл протянул ноги, издав последний грустный хрип, тут же началась заваруха. Монстр выдвинул в качестве претендента на престол своего внука Филиппа Анжуйского, а австрийский император Леопольд – своего сына, эрцгерцога Карла, в качестве будущего короля Испании Карла Третьего.

Англичанам и голландцам герцог Анжуйский был совсем, ну совсем не по нутру. Если бы Испания и Франция объединились (а никаких сомнений в том, что внучок Монстра станет его послушной марионеткой, ни у кого не возникало), равновесие, существовавшее между державами, нарушилось бы. Испанская империя напоминала изъязвленного старика в минуты последней агонии, а Франция – первого драчуна и забияку на деревне. Людовик превратил Францию в вооруженную до зубов страну абсолютистской тирании, каких до этого на свете не бывало, и даже не заботился о том, чтобы скрыть свои претензии на мировое господство. А потому Англия, Голландия и, естественно, германские земли объявили Франции войну. Присоединение к этому союзу Португалии и Савойи – наглядное доказательство того страха, который внушал Монстр, и если китайские полки не включились в эту кампанию, то лишь потому, что были слишком далеко, а нанимать корабли им было не по карману.

Вот об этом я и говорю: самая главная заваруха нашего времени началась из-за незамаранных подштанников. И как это никому не пришло в голову отправить в спальню королевы какого-нибудь парня со здоровой елдой, чтобы он ее как следует трахнул, а потом заявить, что ребенок от Придурка? Мы бы избежали стольких бед, черт возьми!

Ну хорошо, как я уже сказал, все армии Европы начали потасовку. На немецких, французских и голландских границах не прекращались разборки. А что же происходило в Испании, из-за которой и заварилась вся эта каша?

Прежде чем продолжить свой рассказ, я должен пояснить одно обстоятельство, чтобы мои читатели могли разобраться в испанской головоломке; его обычно трудно понять иностранцам, как, например, тебе, моя любимая и ужасная Вальтрауд. И состоит оно в том, что Испании как таковой просто не существует.

Если Цезарь говорил, что Галлия разделена на три части^[44], то об Испании после падения Римской империи он бы мог сказать, что она разделилась на три вертикальные полосы, идущие с севера на юг.

Одна из этих полос – Португалия. Если вы посмотрите на карту, то увидите, что она занимает треть полуострова на атлантическом побережье. Самая широкая полоса посередине – это Кастилия. А восточнее простиралась третья полоса, которую теперь не увидишь на картах; она находится на средиземноморском побережье. Это и есть, более или менее, владения каталонской короны (вернее, они были таковыми, ибо сейчас нас больше нет).

Хотя все три королевства разделяли христианскую веру, там правили разные династии, люди говорили на разных языках, у них были разные культуры и у каждого – своя история. Друг другу они никогда не доверяли, а потому потасовки между ними возникали нередко. И причину понять нетрудно. У Каталонии и Кастилии сформировались диаметрально противоположные мировосприятия, и, кроме святцев, ничего общего у них не было. Кастилия – страна богарного земледелия, а Каталония – средиземноморский край; Кастилия – земля сельской аристократии, а Каталония живет ремеслами и морскими промыслами. Кастильские пейзажи смогли породить лишь властителей-тиранов. Одна средневековая легенда, которую я помню только в общих чертах и за достоверность которой не могу поручиться, очень хорошо объясняет эту разницу.

Какая-то кастильская принцесса выходит замуж за каталонского принца и приезжает жить в Барселону. На следующий день после свадьбы слуга не хочет ей подчиниться. Уж не помню, что там попросила эта девчонка – то ли стакан воды, то ли ночной горшок, но только лакей ей отвечает, что она и сама не безрукая. Как того и следовало ожидать, кастильская принцесса идет к мужу жаловаться и просит, чтобы наглеца высекли. Однако принц только пожимает плечами и говорит: «Мне очень жаль, госпожа моя, но я не могу удовлетворить вашу просьбу». Она – на грани истерики – требует объяснений. «Причина в том, что мы не в Кастилии и здесь живут свободные люди», – отвечает ей расстроенный муж.

Где-то около 1450 года два королевства объединились в результате династического брака. Любому было ясно, что эта история кончится плохо, и даже очень плохо. Можно сравнить союз двух корон с супружеской парой, которая живет недружно, потому что очень скоро между ними возникли расхождения, как это случается между супругами, которые женятся, преследуя различные цели. Каталонцы считали, что заключили союз равных, но Кастилия через некоторое время забыла об этом основополагающем принципе.

На протяжении двух первых веков все шло гладко, потому что оба королевства продолжали жить, как и раньше, – не обращая на соседа никакого внимания и занимаясь своими делами. В Каталонии всем распоряжалось местное правительство – Женералитат, – которое выплачивало в общую королевскую казну скорее символические суммы. Прошло время, и испанская монархия, которая в Средние века не имела постоянной столицы, обустроилась в Мадриде, и, таким образом, центр власти сместился в Кастилию.