Ливия – суровая, вечно недовольная женщина, неспособная принять ту любовь, которой ее пытается одарить Тони. Она ворчит, что Тони не заботится о ней, хотя он обеспечивает ее жизнь в доме, где он вырос вместе со своими сестрами; тот самый дом, который она неожиданно начинает воспринимать как свой маленький Эдем, как только понимает, что сын собирается перевезти ее в дом престарелых.

В результате того эмоционального дефицита, который герой переживает в детстве, и гнетущих патриархальных устоев итало-американской мафии у Тони появляются сложности в общении с женщинами. Мы видим это на примере отношений Тони и его жены Кармелы (Эди Фалько^[12]), которая знает, что он ей изменяет и говорит ему прямо перед МРТ, что он после смерти попадет в ад; на примере его отношений с дочерью Медоу (Джейми-Линн Сиглер), которая ненавидит Кармелу за то, что та строит из себя праведницу, будучи женой гангстера; а также на примере его отношений с любовницей («бабой на стороне») Ириной^[13], девушкой из Казахстана, упрямо продолжающей надевать кепку с надписью «JFK». Есть еще танцовщицы из «Бада Бинг», стрип-клуба и заведения для отмывания денег, где Тони – частый гость: тихие, доступные, полуголые, но совершенно не интересные для Тони и других гангстеров, воспринимающих их как часть интерьера.

Тони очень по-разному ведет себя с мужчинами и женщинами. Над мужчинами вроде своего протеже, племянника Кристофера (Майкл Империоли^[14]), он добродушно подтрунивает. По сценам в мясной лавке становится очевидно, что эмоционально он расположен к мужчинам намного больше. Когда Тони находится в компании женщин, он либо ведет себя подчеркнуто вежливо и проявляет заботу, либо раздражается, грубит и предстает в роли собственника – в зависимости от самих женщин. Лучше всего он ведет себя с Медоу, которая к отцу настроена не так радикально, как к матери. Однако Тони постоянно кажется подавленным и катастрофически беспомощным среди женщин, что напрямую связано с детским восторгом, хищным предвкушением и сковывающим отвращением – и все это отразилось в том, как Тони смотрит на статую в кабинете доктора Мелфи.

Угол, подчеркивающий возвышенность статуи и приниженность Тони, сохраняется в серии динамичных кадров, которые перемещают нас все ближе к ним обоим. Тони смотрит на статую не отрываясь, словно это поможет ему понять, что же в ней приковывает его взгляд.

Образы здесь ничуть не менее важны, чем слова. Это не такое уж и общее место для телевидения 90-х. Если не считать снятых в более смелой манере «Полиции Майами», «Твин Пикса», «Секретных материалов» и «Секса в большом городе», сюжетная информация сообщалась зрителю в основном через диалоги. Чейз и его коллеги большое внимание уделяют тому, что именно, с какого угла и как долго нам показать, а также последовательности кадров. Это оказалось чрезвычайно важным для успеха всего телешоу: зрителя словно бы приглашали к просмотру, а не кормили с ложечки. Постоянная недосказанность, сопровождаемая музыкой или просто мелодичным шумом, заставляла мозг самостоятельно выстраивать цепь ассоциаций.

Это особенно важно для телесериала, в котором большую роль играют психология и психотерапия. Терапевт ищет связи и символы в нарративе пациента, анализируя его, как анализируют роман или картину. Он пытается найти глубинные смыслы снов, фантазий и, на первый взгляд, случайных происшествий, чтобы вытащить запрятанную внутри сознания правду. Тут важен и тон пациента, и подбор слов при описании собственных мыслей и отношений.

По мере того как развиваются события в пилотном эпизоде, мы учимся смотреть «Клан Сопрано» именно таким образом. Мы быстро замечаем разницу в отношении к Тони Мелфи и Ливии: Мелфи проявляет эмпатию, а Ливия – нет. Мелфи слушает Тони, потому что заинтересована в своих пациентах и старается помочь им понять самих себя, а Ливия воспринимает только то, что ей выгодно. Для Мелфи другие люди существуют, а для Ливии – нет. И хотя Мелфи присутствует в жизни Тони всего полчаса (он выбегает из кабинета через двадцать восемь минут после начала сеанса, после того как она начинает расспрашивать его о матери), зрителями она уже воспринимается как антипод Ливии – заботливая и добрая. Священное чрево кабинета Мелфи с его изогнутыми стенами, встроенными полками и полосками света, которые просачиваются через окна, дает Тони возможность в безопасной обстановке обсудить то, что его гнетет.

Такой прием, как помещение персонажа в контекст психотерапевтического сеанса, помогает Чейзу сообщить большое количество информации о Тони, его клане, боссах, семье и о том, как они между собой связаны. Кроме того, мы понимаем, в каких точках пересекаются профессиональные и личные проблемы Тони – и все это без стандартной загруженности пилотного эпизода. Размышления Тони начинаются на сеансе у доктора Мелфи, а затем продолжаются в качестве закадрового голоса, периодически погружая нас в мысли героя. Когда в серии происходят те или иные события и Тони их описывает, мы словно попадаем к нему в голову. Первая такая сцена показывает нам экстерьер его дома, а затем вид сверху на Тони, лежащего на кровати в такой позе, словно жизнь переехала его на мусоровозе. Есть даже крупный план налитого кровью глаза Тони – композиция более свойственная экспериментальному кино или научно-фантастическим эпосам вроде «2001: космическая одиссея» или «Бегущего по лезвию», но точно не гангстерским сагам.

Закадровый голос всегда рискует стать для сценаристов соблазном сообщить о герое информацию, которую мы могли бы узнать из хорошо прописанных диалогов («Это Ливия, моя мать» – сообщили бы нам в обычном сериале). В пилотном эпизоде таких ловушек телешоу избегает с помощью комических и часто неожиданных перебивок. Время от времени Мелфи или Тони приостанавливаются, чтобы решить, насколько можно посвящать Мелфи в подробности той или иной истории, или для того, чтобы Тони мог сформулировать неудобную правду о самом себе, или приукрасить свои беды, чтобы вызвать сочувствие. В этих сценах появляется абсурдный юмор, возникающий за счет очевидных проявлений глупости («Чехословак – это что, какой-то вид поляка, да?»), искажения знаменитых киноцитат («Лука Брази спит на дне с рыбами!») и жесткость, возможная только на платном кабельном телевидении (Кармела с автоматом Калашникова готовится встречать потенциального взломщика, которым оказывается Медоу; Кристофер и Биг Пусси ударяют трупом Эмиля о стену мусорки).

Эти вставки также иллюстрируют основную проблему гангстерского образа жизни. Преступники постоянно совершают поступки за пределами морали и закона, но, чтобы выжить, им приходится изображать «обычных» людей. Тони пошел к психотерапевту, чтобы лучше понять самого себя и избавиться от панических атак, но уже с первого сеанса становится ясно, что Мелфи открывает те двери, которые он предпочел бы оставить закрытыми. Некоторые недопонимания между терапевтом и пациентом в юмористическом смысле напоминают Эбботта и Костелло. К примеру, Тони упоминает, что ему стало сложнее заниматься бизнесом из-за закона RICO, а Мелфи думает, что это имя его брата. К тому же между ними происходит обмен репликами, словно взятый из карикатур «Нью-Йоркера» («Надежда приходит в разных обличьях». – «Да у кого есть время ее ждать?»).

Когда Тони описывает для Мелфи свой мир, мы понимаем, что между его мафиозной семьей и семьей в прямом смысле слова крайне мало общего. Когда дядя Джуниор (Доминик Кьянезе^[15]), капитан враждебной банды из семьи Ди Мео, отвергает просьбы Тони не убивать Литтл Пусси Малангу^[16] в «Везувии», ресторане друга детства Тони Арти Букко^[17] (Джон Вентимилья), у него вырывается: «Сколько раз я играл с тобой в этот долбаный бейсбол?» Казалось бы, это никак не связано, но Джуниор чувствует, что имеет право на безусловную преданность Тони, несмотря на подростковые обиды того. Тони рассказывает Мелфи: «Когда я был молод, он сказал мои кузинам, что я не войду в университетскую спортивную команду и, честно говоря, это серьезно ударило по моей самооценке». В этом маленьком герметичном мире, где прошлое вечно вспоминается и обсуждается, никто не способен оценить себя по достоинству. Когда Тони выражает обеспокоенность текущим состоянием дел в мафии, он не затрагивает вопросы морали, лишь подчеркивает неудобство ситуации, при которой так много гангстеров становятся «стукачами» после ареста.

В пилотном эпизоде эта проблема ставится очень прямо. Тони в буквальном смысле сбивает на машине Алекса Махэффи (Майкл Гастон), потому что Махэффи должен ему денег. Кристофер убивает Эмиля Колара (Брюс Смоланофф) вовсе не из-за того, что тот представляет угрозу для семьи, а потому что это самый простой способ устранить конкурента и для того, чтобы впечатлить своего ментора – Тони. Все это ужасно, и в глубине души, вероятно, герои это понимают, но подавляют эти мысли, чтобы дожить до вечера. Все это сформировало в Тони такое стойкое отрицание, что он жалуется Мелфи: «Мне приходится быть грустным клоуном».

Первый сеанс психотерапии, как и весь эпизод, тематически завязан на отношениях Тони с его матерью. На экране она появляется ненадолго – ее присутствие так же дозировано, как и присутствие на экране Брандо в «Крестном отце» – но, когда появляется, ее суровая раздражительность и хитрые уловки перетягивают внимание зрителей с таких динамичных героев, как Тони, Кармела и дядя Джуниор. Последний везет ее на день рождения Энтони-младшего (об этом она просила Тони) и намекает, что Тони надо бы прикончить за то, что он помешал убийству Маланги^[18]. А когда Ливия не появляется на экране, о ней говорят другие герои.

Неврозы, связанные с Ливией, провоцируют обе панические атаки Тони. Причина и следствие становятся ясными, когда они с Кармелой и детьми отправляются на экскурсию в общину для пожилых людей «Грин Гроув», чтобы показать ее Ливии. Ливия замечает больничное крыло и обвиняет Тони в том, что он собирается от нее избавиться. Однако первую паническую атаку Тони интерпретировать несколько сложнее. Ближе к концу эпизода Тони пересказывает Мелфи сон про уток: он пытался выкрутить свой пупок, пока у него не отвалился пенис, а затем птица схватила его и улетела. Тони описывает птицу как водоплавающую, но отказывается называть утку уткой даже после того, как Мелфи подталкивает его к тому, что совершить этот небольшой прорыв. Утка-мать родила утят и вырастила их на заднем дворе дома Сопрано, но во сне Тони утка воплощает хаотическую и разрушительную силу. Дарительница жизни и защитница становится мучителем и разрушителем.

«Было так здорово, когда эти дикие создания поселились у меня в бассейне и вывели там своих маленьких деток», – говорит доктору Мелфи Тони. После этого он прерывается, расчувствовавшись от собственного рассказа. Описанная им трогательная картина раскрывает в нем нереализованный потенциал к проявлению нежных чувств, который способны ощутить даже утки и который он каким-то образом сумел в себе сохранить, несмотря на отца – легендарного гангстера – и сдержанную, суровую мать. Однако сам Тони этого не осознает. «Мне было грустно видеть, как они улетают», – говорит он, а затем словно отстраняется от самого себя, высмеивая свою сентиментальность: «Господи, он сейчас еще и разрыдается!» Тони так обожал уток, поселившихся в его бассейне, потому что их оберегала и растила утка-мать, лишенная скрытых мотивов, склонности к обману, манипуляции и уничижению. Ливия, несмотря на всю ее кажущуюся беспомощность, самая активная разрушительная сила в пилотном эпизоде – черная дыра, утягивающая в себя всю надежду.

Однако Тони не может или не хочет этого понять – по крайней мере пока. В конце концов, он решает, что плачет, потому что боится потерять свою семью. Потерять ее в результате чего? Пули? Тюрьмы? Сердечного приступа после переедания?

«Чего вы боитесь?» – спрашивает его Мелфи.

«Я не знаю», – отвечает Тони.

Однако, даже если он этого действительно не знает, в самом сериале содержится рефлексия на этот счет.

Обе панические атаки Тони были своеобразными ненастоящими смертями, которые напоминали инфаркт или инсульт. Столкновение лицом к лицу со смертью часто побуждает людей пересмотреть свои взгляды на жизнь, поправить свое эмоциональное или ментальное состояние, стать сильнее и дает толчок к развитию. Однако Тони, судя по всему, не из таких людей. Есть ли для него надежда? Возможно, состояние Тони связано со страхом перед отсутствием надежды. Возможно, он боится, что его мать слишком сильно проникла в его сознание, что она всегда там будет и продолжит им манипулировать.