К началу 1930-х годов в центре интеллектуальных споров оказался вопрос о причинах падения рождаемости в шведских семьях. Более быстрое, чем в любой другой стране Европы^[29], падение рождаемости в Швеции отчасти можно объяснить необычно низким коэффициентом брачности, а отчасти – стремительной индустриализацией после 1870-х годов. При этом Швеция в годы Первой мировой войны оставалась нейтральной, что позволило ей избежать самых разрушительных социально-экономических последствий. Да и Великая депрессия затронула Швецию не столь значительно, как другие западноевропейские страны. Тем не менее к 1933 г. страна оказалась в самом низу международной демографической шкалы.

Подобные явления возбуждают политические дебаты. В начале XIX в. демографические изменения привлекли интерес академических кругов, а в центре внимания оказалась масса бездомных и неприкаянных «излишних» сельских рабочих. У теории Томаса Мальтуса нашлась восприимчивая аудитория. Но после 1850 г. мальтузианство пошло на убыль. Появлявшиеся в тот период работы (например: C. E. Ljungberg, Sveriges befolknings for hallanden (1857)) просто повторяли старые аргументы^[30]. В конце 1870-х годов в Швеции возникло неомальтузианство^[31], вызванное к жизни массовым оттоком сельской молодежи в города и в США, заметным ростом числа внебрачных детей и серьезным экономическим спадом. Порывая с пессимизмом и религиозным морализаторством Мальтуса, неомальтузианцы доказывали, что рост населения можно замедлить с помощью разумных мер ограничения рождаемости. Исходный импульс пришел из Великобритании, где в 1876 г. состоялся судебный процесс над Чарльзом Брадло и Анни Безант, обвиненными в переиздании трактата о методах ограничения рождаемости, что обеспечило английскому движению шумную славу, превратив его в международную силу. Созданный в следующем году Мальтузианский союз занялся переводами и изданием основных неомальтузианских сочинений.

В Швеции ключевой фигурой нового движения стал молодой экономист из Упсальского университета Кнут Викселль. В основе его социально-политических взглядов лежали либеральные идеи Джона Стюарта Милля. Проблемой численности населения Викселль заинтересовался в 1878 г., прочитав анонимную брошюру (написанную Джорджем Драйсдейлом), которая была незадолго до того переведена и издана на шведском языке под названием «Основы социологии» (George Drysdale, Samhällslärans grunddag). Она оказала глубокое и устойчивое влияние на его восприятие социальных проблем. Есть указания и на то, что Викселль мог еще до 1880 г. прочитать работы Драйсдейла «Проблема народонаселения» (Population Question) и Анни Безант «Закон народонаселения» (Annie Besant, Law of Population). Дополнительное влияние могло исходить от группы немецких социалистов, в частности от Карла Каутского, стремившегося примирить социализм с модифицированным мальтузианством^[32].

Днем настоящего «прорыва» для шведского мальтузианства стало 19 февраля 1880 г., когда на собрании движения за трезвость в Упсале Викселль прочел лекцию о причинах алкоголизма. Доказывая, что люди обращаются к пьянству вследствие бедности, а не по причине моральной распущенности или неверия в Бога, он затронул попутно вопрос о том, почему средний брачный возраст шведов так высок, сделав вывод, что и тут все дело в бедности. При этом Викселль доказывал, что способ справиться с бедностью есть, что он достаточно эффективен и уже доказал свою действенность во Франции: добровольное ограничение числа детей.

Викселль провел различие между абсолютным и относительным перенаселением. И если первое трудно диагностировать, то о втором можно говорить всякий раз, когда экономика оказывается не в состоянии удовлетворить потребности людей. Подняв вопрос о мерах сдерживания рождаемости, Викселль заявил, что ни одна женщина не должна вынашивать более двух или трех детей. Для «разумного прироста населения» достаточно в среднем 2,5 ребенка на семью, и при этом большее число людей смогут завести семью, не создавая явного избытка населения^[33].

В замкнутой академической атмосфере Упсалы лекция произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Писали, что студентов она «взбудоражила так, как редко когда бывало», и еще было отмечено, что лекция была «глотком свежего воздуха в затхлой атмосфере». Университетское начальство пригрозило Викселлю увольнением. Но не прошло и месяца, как он повторил ту же лекцию в битком набитой университетской аудитории. Он также оплатил перевод на шведский язык еще одной брошюры Драйсдейла^[34], в которой развивалась та же мысль о связи между пьянством и чрезмерным количеством детей. Ученый А. Г. Хёгборн, вспоминая о своей жизни в Упсале, связывает радикальные перемены, наступившие после 1880 г., с двумя событиями: с выступлением Арнольдсона в пользу свободы вероисповедания в 1882 г. и с лекцией Викселля об алкоголизме, бедности и проблеме избыточного населения. Эти события, пишет Хёгборн, стали рубежом между двумя эпохами в жизни университета^[35]. В следующие несколько десятилетий Викселль, поддерживаемый, в частности, университетским коллегой Яльмаром Эрваллем, продолжил кампанию за легализацию мер по ограничению рождаемости. Послание Викселля звучало все громче, но оставалось неизменным. Источником таких острых социальных проблем, как бедность, алкоголизм и проституция, является относительная перенаселенность. Самым простым решением является добровольное ограничение численности семьи с помощью противозачаточных средств. В последующих экономических работах Викселль, опираясь на идеи Милля, разработал теорию «оптимальной численности населения» как идеального равновесия между числом людей и возобновляемыми ресурсами земли^[36].

По мере того как Викселль раздувал в интеллектуальных и радикальных кругах неомальтузианские настроения, зазвучали и голоса консерваторов, выступавших за высокую рождаемость. Типичным представителем последних являлся историк Понтус Фальбек, который заявил, что семья с двумя детьми стала причиной гибели Греции и Рима. Европейские народы, предостерегал он, вступили на ту же дорожку, в отличие от «цветных народов» мира. Неомальтузианство, заключал Фальбек, представляет собой национальное самоубийство^[37].

В первые годы нового столетия шведские демографы пришли к выводу, что падение брачной рождаемости носит устойчивый характер, и это обеспечивало Швеции место в ряду других «культурных народов». Густав Сандберг, начальник одного из отделов шведского Центрального бюро статистики, проследил падение рождаемости до 1888 г. и предположил, что страна входит в совершенно новый и весьма беспокойный период демографического развития^[38].

Встревоженный риксдаг в ходе расследования причин продолжающегося оттока шведов в Северную Америку собрал большой объем информации об условиях жизни в стране. В отчете 1913 г. был сделан вывод, что эмиграция порождается материальной нуждой, что еще больше укрепило позиции неомальтузианцев. Такие консервативные критики, как Фальбек, отвечали, что в основе этих социальных проблем вовсе не перенаселенность, а нерациональное использование ресурсов^[39].

Тесную, хоть и неофициальную связь шведских радикалов с неомальтузианством еще больше укрепила агитация Хинке Бергегрена, лидера синдикалистского Социал-демократического Союза молодежи. В знаменитой лекции «Любовь без детей», впервые прочитанной группе женщин в 1910 г., Бергегрен шокировал буржуазных шведов и восхитил юных радикалов открытым отстаиванием освобождения женщин, добрачного секса и ограничения рождаемости и в том числе откровенным разговором о разных способах контрацепции.

Указав на нуждающихся женщин, которых «шведские христиане» отправляют за решетку за попытку прокормить свою ораву детей с помощью мелкого воровства, и на доведенных до отчаяния шведок, которым приходится сообщать своим безработным мужьям, что они опять ждут ребенка, Бергегрен предложил выход из положения – любовь без детей. Он отверг и свободную любовь, и воздержание в браке, а также обрушился с нападками на двойной стандарт в отношении добрачных связей для мужчин и женщин. Сексуальное влечение у женщин, заявил он, ничуть не меньше, чем у мужчин, и требует равного признания.

Сексуальных партнеров Бергегрен призвал отказаться от легкомысленного отношения к рождению детей. Принимая решение завести ребенка, нужно помнить о высокой детской смертности и об опасности врожденных уродств. Он признавал, что любовь к детям вещь замечательная и может дополнять любовь родителей друг к другу. Незамужние матери, тут же добавил он, должны быть защищены законом в той же мере, что и замужние, а закон об абортах нужно сделать более понятным и менее суровым. А главное, утверждал Бергегрен, женщинам, замужним и незамужним, в существующих условиях необходимо использовать противозачаточные средства: «В великой проблеме секса самое важное – предохраняться, предохраняться и предохраняться».

В своем подходе к демографическому вопросу Бергегрен был непреклонен. Он отметил, что чем беднее социальный класс, тем больше у него детей. Больше всего шведских детей рождается в темных, нездоровых, перенаселенных городских квартирах. Он отверг старые аргументы, что предохранение противоречит слову Божьему, что оно греховно, противоестественно или вредно для здоровья, и он напомнил слушателям, что регулирование рождаемости – это не аборты. Потом он перешел к откровенному обсуждению методов предохранения, включая метод естественного цикла, прерывание полового акта, презерватив, противозачаточный колпачок, маточное кольцо и спринцевание. Бергегрен особенно рекомендовал использование презервативов и противозачаточных колпачков, потому что они позволяли женщине контролировать половой акт. В заключение он заявил, что «любовь без детей… это лучше, чем дети без любви»^[40].

В ту же точку били и другие радикальные неомальтузианцы. В сочинении «Бедность и дети» Антон Нюстрем подчеркнул, что, решая завести ребенка, родители прежде всего должны думать о его благополучии. Он указал на доказательства связи между числом детей в семье и бедностью, перенаселенным жильем, высоким уровнем детской и женской смертности и болезнями. Он не соглашался с тем, что единственная причина бедности коренится в неправильном устройстве общества – стоит заглянуть чуть глубже, и становится ясно, что у бедных слишком много детей. Выход, заключил он, только в ограничении рождаемости. Если заводить детей позже и рожать меньше, браки станут счастливее, а социальное бремя бедности снизится. По сути дела, ограничение рождаемости было профилактической социальной политикой: «От медицины мы ждем не только помощи в случае болезни, но и – по мере того как расширяются наши знания об их причинах – предотвращения болезней, и точно так же следует не только помогать бедным, но и стремиться с помощью разумных мер предотвращать бедность, когда это возможно»^[41].

Между тем остальные социалисты оставались верны классическому марксизму, отвергающему «перенаселенность» как понятие-обманку^[42]. Рикард Сандлер, позднее ставший в социал-демократическом правительстве премьер-министром и министром иностранных дел, писал в 1911 г., что причина бедности и эмиграции шведов – не перенаселение, а неравное распределение доходов и недостатки общественного устройства. Природа в изобилии наделила Швецию полезными ископаемыми, заключил он, и страна прокормит куда большее население^[43].

Отто Гримлунд, опубликовал в «Tiden» (политический ежемесячник социал-демократов, особенно влиятельный в среде молодых интеллектуалов) анализ последних данных о народонаселении Франции. Он заключил, что источником падения рождаемости во Франции является несправедливость капитализма. Когда утвердится социализм, продолжал он, дети будут расти в безмятежности, в атмосфере родительской любви и общественной заботы. Каждый ребенок будет принят как потенциальный труженик, который в свое время сделает общество еще более богатым и счастливым, еще более целомудренным, чистым и благородным. У Гримлунда не было уверенности в том, насколько прекращение роста населения отвечает интересам рабочего класса. С одной стороны, пролетариату суждена победа именно благодаря его многочисленности, а с другой – чрезмерное количество детей ослабляет выносливость пролетариата и лишает его сил^[44].

В ответ на растущий напор неомальтузианцев и во имя христианской благопристойности консервативное правительство по инициативе премьер-министра Арвида Линдмана в 1910–1911 годах утвердило две поправки к закону: так называемые законы «против регулирования рождаемости». Во-первых, к 18-й главе шведского уголовного кодекса был добавлен параграф 13, запрещавший публичную демонстрацию предметов, предназначенных для «непристойного применения» или для предотвращения последствий полового акта. Во-вторых, была изменена глава 8 Закона о свободе печати, который теперь запрещал рекламу, распространение или упоминание этих предметов в публикациях^[45].

В следующие два десятилетия демографические дебаты в Швеции разделились и пошли по пяти разным руслам.