Иногда санитарку охватывало чувство жалости к девочке, когда та становилась самым настоящим вареным овощем, неподвижно сидящим за столом и уставившимся в одну точку. Вид безжизненного ребенка казался Дании жутким. Ни любопытства, ни желаний, ни эмоций. Это неправильно. Ребенок не должен так жить.

Но потом она вспоминала окоченевший труп Аделаиды, и ее снова охватывал страх. Все эти полтора года Дания жила в стрессе, боясь за свою жизнь, и тем самым оберегая Нину. Ее несколько раз посещала мысль бросить все и уволиться к чертям, но каждый раз страх уничтожал этот порыв, когда серебристые глаза недоверчиво посматривали на санитарку, словно догадывались о ее помыслах. Нет, об увольнении и речи быть не может! И снова окровавленный детский труп представал перед глазами.

– Завтра тебя переведут в среднюю группу, – говорила Дания девочке, заплетая ей косу, – я похлопотала об отдельной палате для тебя.

Нина собирала детскую мозаику.

– Но я не смогу находиться там, рядом с тобой, – голос женщины слегка дрогнул.

Нина молчала. Она уже давно ожидала наступление этого момента. Для детей младшего школьного возраста на территории больницы был отведен отдельный блок. Вскоре Нина снова войдет в другой мир с новыми лицами, новыми правилами, новыми испытаниями, и где ей снова придется отвоевать свое одинокое место.

Немного скрипя сердцем, Нина отпустила своего верного пса.

***

– Нина, ты меня слышишь? – голос доктора Йокина вывел из транса.

Зорий еще пять минут назад заметил, как девушку унесло в неизвестные ему дали. Глаза полузакрыты, брови нахмурены, губы поджаты – она явно вспоминала что-то. Он не хотел ее отвлекать и с дотошностью ученого изучал мимику ее лица, распределяя воспоминания по полочкам «хорошие» и «плохие».

– Расскажи мне о друзьях, Нина, – продолжал Йокин. – С кем ты дружишь? Что вы делаете вместе?

«Нет друзей», – мысленно отвечала девушка.

«Я же – Мертвая…».

***

В новом блоке ей дали новое прозвище – Мертвая. Бледная кожа, синева под глазами, худощавое тело, ну, чем не мертвец? Если бы она встретила того умника, что дал ей новое имя, она бы поблагодарила его, мысленно, разумеется. Мертвая все же лучше чем Уродка.

Прозвище прочно закрепилось за ней после очередного трагичного инцидента.

Все случилось в столовой, когда ей было девять. «Индивидуальное обслуживание», естественно, исчезло в блоке средних групп, и теперь надо было вливаться в разношерстную очередь больных у столов раздачи. Больничная каша, которой Нина никак не могла дать название, походила больше на слизкую грязь, чем на еду. Но приходилось ее ковырять, потому что любое отклонение в поведении расценивалось как рецидив. Не ешь? Обострение! Много ешь? Обострение! Не хочешь гулять? Апатия! Не хочешь спать? Бессонница! А любое отклонение и рецидив означало еще больше таблеток и уколов. Нина готова была стерпеть все, но только не дополнительные лекарства.

После очередного скудного завтрака, благодаря которым Нина, наверное, и превратилась в «Мертвую», девочка встала из-за стола, как вдруг какой-то мальчик набрался смелости подскочить к ней и выбить поднос с посудой из рук. Тарелка, стакан разбились вдребезги о бетонный пол. Какой же глупец!

– Мертвая и неуклюжая! Мертвая и неуклюжая!– повторял мальчуган, тыкая пальцем в Нину и весело прыгая вокруг нее. Остальные дети, естественно, поддержали задиру, и вскоре веселая песня распространилась на всю столовую: «Мертвая и неуклюжая».

Злые насмешки и громкий рокот толпы сделали свое дело. Нина разозлилась. А когда девочку одолевал гнев, Монстры были тут как тут, охватываемые безудержным желанием вновь поживиться кровавой добычей.

«Он плохой, Нина!»

«Сделай ему больно!»

«Мерзкий ублюдок! Он заслуживает смерти!»

«Посмотри, они все смеются из-за него! Сделай ему больно!»

Ее не пришлось долго уговаривать. Нина с удовольствием воспользовалась силой.

Мальчик внезапно замолк, его спина резко выгнулась, словно натянутая струна. Его взгляд неотрывно смотрел в бездонную серость повелевающих глаз. Не мешкая, он опустился на колени, подобрал осколок стекла и проглотил его. За первым осколком последовал второй, третий, четвертый. Мальчик и не думал останавливаться, даже когда изо рта захлестала кровь.

Кто-то завизжал. Его подхватил другой, потом третий, и, вот, смех в столовой уже сменился на сумасшедший крик ужаса. Дети забегали в панике, пытаясь найти взрослых, чтоб хоть кто-нибудь заставил мальчика остановиться. Осколки разрезали глотку, он кашлял, вытаскивал застрявший осколок из горла и снова глотал, захлебываясь своей же кровью.

На вопли выбежали врачи, и, увидев картину, оцепенели. Мальчик проглотил еще один осколок и упал. Сквозь полузакрытые веки его глаза неотрывно смотрели на возвышающуюся над ним, подобно ангелу смерти, Нину.

Беднягу немедленно увезли в операционную, где хирурги извлекли из него восемнадцать осколков. Они едва сумели зашить пищевод – настолько много было разрезов от стекла. Узнавшие о происшествии родители мальчика впали в ярость и немедленно забрали сына в другую больницу, где у него еще несколько раз открывалось внутреннее кровотечение.

Доктора лечебницы были шокированы ситуацией, ведь больной, до того не проявлявший суицидальных наклонностей, пытался покончить жизнь самоубийством. Да еще таким мазохистским способом! Присутствовавшая возле мальчика Нина бесспорно вызывала подозрения, но никто не мог определить, в чем же она виновата. Возможно, она что-то сказала ему, что спровоцировало мальчика на такой поступок. Но что можно сказать человеку, чтобы он начал сам поднимать с пола осколки, сам запихивать себе в рот и глотать?

Человека пугает то, что он не может объяснить, а потому после невероятного происшествия вокруг Нины начали созревать всякие нелепые домыслы. Особенно хороши в этом были верующие в потусторонние силы зла. Уж слишком много несчастных случаев выпало на долю девятилетней девочки. Разве это не должно быть странным?

И теперь некоторых докторов – ученых людей – стал охватывать неосознанный страх перед девочкой, и они разделились на два лагеря: тех, кто не видел ничего необычного в ореоле смертей вокруг бедняги, и тех, кто каким-то маленьким участком мозга все еще верил в существование нечто сверхъестественного. Бесы, демоны, дьявол стали темами номер один среди санитарок, уборщиков, дворников. Доктора же, вследствие своей научной работы, не имели право допускать в своих выражениях слова, связанные с глупыми байками. Ситуация сложилась довольно-таки курьезная.

Те доктора, которые еще не верили, но имели предрасположенность верить в потустороннее, стали рассказывать о том, что рядом с Ниной, действительно, чувствуешь себя каким-то беззащитным. Она заставляла их чувствовать себя ужасно не комфортно рядом с собой и иногда даже мурашки пробегали по спине.

– У меня волосы дыбом становятся, когда она смотрит на меня! – говорил УЗИст.

– Я клянусь, если ты приблизишься к ней, то почувствуешь ее холодную ауру, будто смерть окутала ее! – рассказывал медсестра второго блока.

– Страх перед девятилетней девочкой? Я вас умоляю! Какой бред! – возразил один из психиатров.

– Несерьезно давать волю страхам и тем более распространять какие-то нелепые байки в лечебнице! Будьте профессионалами, коллеги! – отвечали рационалисты.

Ни с кем из них не был согласен только один разумный человек – Ян Калев. А Нина нутром чуяла, насколько усилилось к ней внимание Калева после трагичного происшествия. Светловолосый доктор буквально стал преследовать ее. Она замечала его практически везде. Во время прогулок он наблюдал за ней из окна кабинета. В столовой он питался всегда в то время, когда приходила ее группа. И он каждый день наведывался на ее этаж, чтобы поинтересоваться у санитарок ее состоянием.

Но эта слежка не пугала Нину и даже немного забавляла. Она частенько залазила к нему в голову и с любопытством копалась во всем ворохе мыслей, что он там держал. Ей было очень приятно видеть, что он не поддался мнению толпы и пробирался в ином направлении. В правильном, она бы сказала. Книги про психокинез, экстрасенсорику и суггестию возникали образами в голове Яна. Калев и не подозревал, что с каждой вычитанной из этих книг главой учился не только он, но и Нина. Оказывается, люди давно пытаются по-научному объяснить способности, которыми она обладает.

***

«Они меня боятся. Потому и нет друзей», – заключила Нина, безмолвно разговаривая с Йокином.

Ей уже давно стало на это наплевать. Все равно, что о ней думают, все равно, что ее боятся, все равно, что не любят. Они думают, что она одинока, но это не так. Она никогда не была одна. С ней всегда были ее уродливые союзники. И Они обещают хранить ей верность до конца жизни.

Йокин нарочито громко перевернул страницу блокнота, чтобы снова вернуть пациентку в реальность.

– Тебе, наверное, не раз задавали эти вопросы, – говорил Йокин, просматривая записи в медицинской карте. Он насчитал семнадцать докторских имен. Ни у кого больше он не видел такого количества лечащих врачей. Каждый год они менялись не менее двух раз, что не есть хорошо, ведь лечащий врач здесь должен стать самым близким другом. Он знает о тебе все: физические особенности организма, диагнозы, восприятие лекарств, побочные эффекты. Как же надеяться на успешное лечение, если семнадцать врачей, каждый со своими идеями и «тараканами», по-своему рассматривал болезнь девушки и по-своему лечил? Что же они сделали с ней за эти годы? Но главное, почему Калев продолжает эту мучительную традицию?

Как, наверное, глуп Зорий сейчас в ее глазах? Ведь он идет точно по учебнику, по которому шли все предшественники. Потому она и молчит. Потому его попытки обречены на провал так же, как и тех врачей, кто был до него. Нина уже, наверняка, наизусть знает все, что он скажет. Потому он и не может достучаться до нее.

– Нина, ты уже второй год в блоке для буй…– доктор осекся, – в блоке для тяжело больных. Это местный рекорд.

Девушка продолжала смотреть в окно.

– Мне кажется, что ты и не хочешь уходить отсюда. Не так ли?

Нина слегка дернула глазом. Этого было достаточно для Йокина, чтобы понять свою правоту.

– Скорее всего, тебя привлекает здесь… – Йокин изобразил задумчивость, хотя уже знал, что скажет, – отдельная палата.

Нина медленно перевела взгляд на доктора. Йокин ликовал.

– Отдельный уход, питание в палате. Ах, да! И личный санитар, чтоб никто не приставал.

Лицо Нины было гладко-каменным, но интерес в глазах скрыть было невозможно. В груди Йокина колыхнулась надежда: он сможет ей помочь!

– Я просмотрел снимки. Рентген, УЗИ, томография. Твои припадки реальны, но некоторые из них ты симулировала. И это случалось каждый раз, когда доктора намечали улучшения в твоем состоянии и намеревались перевести тебя в общую палату. Но ты не хотела уходить. Тебе нравится быть в одиночестве.

«А ты хорош», – подумала Нина.

Она вспомнила тот день, когда Калев, уже будучи главврачом лечебницы, предложил Нине провести остаток дней в «буйном блоке», про который она мало, что знала, но когда узнала, поняла, что это – идеальное для нее место.

Жизнь пациентов в лечебнице идет своим ходом, многое остается в стороне от взора работников. В то время пребывал здесь один паренек шестнадцати лет, не по годам подлый и развратный. Нина столкнулась с ним в коридоре однажды. Секундное прикосновение к рукаву его рубахи вызвало волну образов в голове. Нина поежилась от отвратительных видений. Это были кричащие девочки, тоже пациентки. Одна за другой они подверглись гадким издевательствам со стороны негодяя.

Первую он застал в туалете, заткнул ей рот полотенцем и запихнул в кабинку. Она была гораздо ниже и слабее насильника, она ничего не смогла сделать. Ей было десять. Это воспоминание в голове парня было самое четкое. Он помнил каждую деталь.Он крадется вдоль стен лечебницы, он уже знает, что девочка в туалете одна. Сердце его бешено колотится от предвкушения нападения. Он волнуется, но волнение это приятное, ведь он так давно жаждет. Уже три месяца его держат в этой проклятой лечебнице без возможности выйти! Но они недооценивают его! Он все равно получит то, что хочет, пусть даже здесь. Он дергает длинные каштановые волосы, они изумительно пахнут клубникой, он затыкает в ее маленький рот столько ткани, сколько может. Девочка брыкается, но ее потуги кажутся забавными. Он смеется. Она абсолютно беспомощна. Он с легкостью поднял ее и унес в кабинку. Он ударяет ее лбом о настенный кафель. Ему нравится, как она визжит, брыкается. Он слизывает слезы с ее щек. Как они возбуждают! Он упивается наслаждением….

Видение прерывается следующими образами, более смутными. Светловолосая девочка сидит на берегу ручья, она что-то читает, она одна. «Нельзя исчезать из поля зрения санитаров!» – проносится мысль в голове Нины, но она уже не сможет помочь бедняге, ведь все это уже произошло. Он прижал ее лицом к земле. Она не кричала, потому что еле могла дышать. Он все сделал быстро. Уходя, он взглянул на нее плачущую в зеленой траве со спущенными штанами. И ей было десять. Он ликовал….

Следующий образ: он протягивает купюру молоденькому санитару, видимо практиканту, не менее гнусному, чем сам. Он входит в комнату. Девушка лежит на кровати. Сердце Нины защемило. Девушка абсолютно недвижима, она в ступоре, в таком же, в какой изредка впадает Нина. В животе все сжалось в кулак, ведь если бы на месте этой несчастной была Нина, она бы также не смогла и пальцем пошевелить, пока этот сучий выродок надругался над ней. Нина закрыла глаза, изгоняя видения прочь.

Никто из девочек не рассказал о произошедшем. Гаденыш знал, как запугивать малолеток, в своих дворах он поднаторел в этом. Но он и подумать не мог, что кто-то в этом месте умеет ковыряться в головах.

Возможно, Нина бы ничего не предприняла. Как уже было сказано, в лечебнице многое остается вне поля зрения персонала. Малолетки здесь распивали алкоголь, вступали в половые связи, а ребята постарше даже умудрялись доставать наркотики. Очень редко, но все же здесь происходили настоящие изнасилования, о которых умалчивали, а происходили и наигранные, о которых хвастались сами жертвы. Нине было наплевать на это все. Она жила сама по себе. Но когда она увидела ту замершую молодую девушку, не по своей воле страдающей от жестоких ступоров, Нина, разумеется, не могла об этом забыть. Она должна была отомстить. Этой несчастной могла быть она сама.

В тот солнечный весенний день небо было невероятно ясным, повсюду витали ароматы яблонь, сирени, крыжовника. Нина всегда поражалась умениям садовников завуалировать обитающие в этом месте боль и уродства. И сейчас в их копилку попадет еще одно, которое они со временем скроют клумбами и цветами.

Нина застала парня на скамейке во дворе лечебницы.

– Чего тебе?– грубо спросил парень, когда Нина подсела к нему.

Она молча разглядывала будущую жертву. Дин – так его звали. Дом у него очень бедный, в нем почти нет мебели, но зато есть покосившийся и провонявший от спиртного и мочи диван, на котором лежит его беспробудная пьяница-мать… Он вырос подстать району, откуда и не думал съезжать. Ему нравилось там, и сейчас он очень хотел вернуться. Там он был свободным. Он мог изливать свою ярость везде, где хотел. Как же он скучал по дому!

– Уходи отсюда, Мертвая!– занервничал Дин от нежданного визита.

Нина потянулась к пуговице на своей пижаме и стала медленно расстегивать одну за другой, пока не привлекла внимание Дина.

– Хочу, чтобы ты был грубым… – Нина скопировала фразу из одного из образов в голове Дина. Кажется, это был отрывок из какого-то глупого бессмысленного фильма, который Дин часто просматривал, спрятав руку в джинсы.

Нина издала томный вздох, точно такой же, как героиня фильма, такой, какой ему нравился…. Девушка почувствовала напряжение, исходящее от парня, но напряжение это было не от страха, оно росло в его штанах. Дин взглянул в ядовитые серые глаза, и был моментально пойман в ловушку. Вдоволь наигравшись над изнемогающим парнем, Нина засунула в его голову мысль, в которой он даже не почувствовал подвоха. Он не понял, что мысль – не его. Он верил, что эта мысль – его собственная. Нина ехидно улыбнулась.

Дин встал со скамейки, бесцеремонно снял штаны и завязал раструбы петлей. Потом он взобрался на первую толстую ветку дуба, что рос над скамьей и крепко привязал к ней штаны.

Нина продолжала сидеть и наслаждаться легким весенним ветерком, успокаивающим шуршанием листьев, звуком текущего недалеко ручейка, веселым пением птиц. Может, она и была Мертвой, но слушать звуки жизни она любила.