2

В тот день пахать так и не начали. Добрались до места поздно.

Товмарза недолго оставался в поле. Он объявил, что Исмаал и Хасан должны за плуг вспахать их участки – его и Элмарзы. И Сями, мол, поработает.

– Сказал и сам уехал.

Стали устраивать ночлег. Поставили арбу набок, срезали пару толстых и длинных палок, приткнули их к арбе, набросали веток, травы. Получился шалаш на славу.

Гойберд с Рашидом тоже соорудили себе шалаш. А остаток дня они очищали свою делянку. Без этого под кол не посеешь.

Управившись с делами, Гойберд велел сыну нарвать крапивы, и они сели ужинать.

– Иди к нам, Гойберд, – пригласил Исмаал.

– Спасибо, мы уж здесь.

Куда пойдешь с одним сискалом. У Исмаала и его компании много разной снеди. Так уж заведено, в поле снаряжают – на сенокос ли, пахоту, – берут с собой все, что дома найдется, последний кусок не пожалеют.

Неплохо снабдила сына и Кайпа. Положила ему сискал, два круга творога, полный чами масла. На этот раз и Сями был богачом, – может, оттого, что снохи собрали его вместе с Томарзой. Он выложил вареное мясо, круг творога, масла, крынку пахты.

Исмаал понял, почему Гойберд не идет, настаивать не стал, только послал ему с Хасаном полкруга творога.

Гойберду ничего не оставалось, как поблагодарить за угощение. В ответ он предложил Хасану:

– Возьми, сынок, крапивы, она свежая, сочная. Мне другого ничего и не хочется, – покривил бедняга душой.

Гойберд стыдился бедности и, как умел, скрывал ее от людей, никогда не жаловался. Да и что жаловаться. Помочь мало кто может, и, известное дело, кто может, тот не поможет, только попрекнет, а бедняк вроде него вздохнет, пожалеет, да и мимо пройдет. Гойберду же с того ничего не прибавится…

– Ну, друзья, давайте решать, кому в эту ночь лошадей пасти, – сказал Исмаал после ужина.

Все промолчали.

– Ну что ж, бросим жребий.

Выпало пасти Исмаалу. Он сел на своего коня и тронул, а двух других погнал перед собой. Сями и Хасан остались в шалаше. Спать не хотелось, и говорить им было вроде бы не о чем. «Вот бы с Исмаалом остаться! – подумал Хасан. – С ним бы и всю ночь не скучно. Он мастер рассказывать. А Сями, он что, отвесит губу и пришептывает непонятное про себя».

Рашиду тоже не спалось. И тоже было скучно в темном шалаше. Отца словно бы и нет – молчит, все думает: о жизни своей, что вроде старого, подточенного червями плетня скрипит даже от малейшего дуновения, и о том, что все у него не как у людей – уже на шестой десяток перевалило, а дети мал мала меньше. И это оттого, что женился поздно. А когда наконец женился, Хажар, народив ему один за другим кучу детей, вдруг заболела чахоткой и тоже стала в тягость ему…

Рашид посидел-посидел с отцом, помолчал и не выдержал – выбрался из шалаша, пошел к арбе.

– Хасан, эй, Хасан! – позвал он.

Хасан будто только того и ждал, сразу вскочил.

– Ты не спал? – спросил Рашид.

– Нет, не хочется что-то.

– Мне тоже. Пойдем, посидим вместе. Будем сказки рассказывать.

– Пойдем.

– Рашид, ты куда? – раздался вдруг голос Гойберда.

– Я здесь, дади.

– Спать надо! Забыл, что завтра чуть свет подниматься?

– Я немного посижу. Не хочется мне спать.

Гойберд затих. Мальчишки, чтобы их не было слышно, сели поодаль. Земля сырая и холодная. Хасан принес из шалаша отцовскую шубу.

– На такой подстилке хоть до утра сиди – не замерзнешь, – обрадовался Рашид.

– А сидеть устанешь, можно и полежать, – добавил Хасан и привалился на локоть.

Небо было ясное, очень звездное и какое-то особенно большое. Иные звезды нависали так низко, что казалось, до них можно дотянуться рукой, стоит только подняться на ближайший холм. В селе сквозь деревья все видится не так.

– Интересно бы узнать, из чего все эти звезды! – сказал Хасан.

– Из золота, – уверенно ответил Рашид и тоже прилег.

– Откуда ты взял, что из золота?

– Мне так кажется. И дади говорил. Эх, упала бы одна из них сейчас к нам на шубу, пусть самая маленькая! На всю жизнь хватило бы. Я бы прежде всего лошадь купил и корову. Тогда, может, и нани выздоровела бы. Говорят, ей надо много молока и масла…

– И кукурузу под кол не стали бы тогда сеять, – улыбнулся Хасан.

– Под кол лучше родит.

– Если бы так, все бы сеяли под кол.

– Пусть не сеют, а под кол кукуруза лучше! – стоял на своем Рашид.

– А я бы прежде всего купил верховую лошадь, – мечтательно протянул Хасан. – И тогда уж в день байрама все флаги и платочки были бы моими. На нашем мерине не выедешь – девушки засмеют. А еще, – добавил он после минутного молчания, – я купил бы винтовку и наган.

– Зачем они тебе? – удивился Рашид.

– Узнал бы зачем, если бы они у меня были!

Хасан отчетливо представил себе Саада: борода как кусок овчины, щеки – что тебе спелая земляника. «Хасан, отомсти!» Эти предсмертные слова отца неотступно звучали в ушах мальчика.

Оба друга умолкли. Каждый думал о своем, когда вдруг одна звезда, будто в ответ на желание Рашида, сорвалась с неба и устремилась к земле, оставляя за собой золотой след. Вскочив с места, Рашид внимательно следил за ее движением.

– Хасан! Похоже, она упала в нашем селе! – закричал он. – Интересно, в чей двор угодила? Вот бы попала к нам или к вам. Мы бы поделили ее поровну. Правда ведь?

– Уж конечно не поссорились бы.

– И стали бы мы богатыми!.. А как ты думаешь, Хасан, Угром и Саад тоже нашли чего-нибудь? Если не звезду, то клад. Иначе откуда бы им накупить столько овец?

– Размечтался ты, как маленький! Клад! Золотые звезды! Богатство и Угром, и Саад, и другие нажили нечестным путем. Чужое все у них.

– Как чужое?

– Атак! Обманывают людей, обирают, вот и богатеют!

– Так почему же у них не забирают?

– Не знаю. Боятся, наверное.

Больше они об этом не говорили. Да и что еще скажешь, что ответишь? Не только дети, взрослые не знали, где им искать ответа на такие вопросы.

Неподалеку подала голос перепелка.

– Хасан, слышишь, она говорит: «Таппа-тап, тап-па-тап».

– А вот и нет! «Ватта-пхид, ватта-пхид», – кричит перепелка.

– Что это значит?

– Она так лягушек дразнит…

Ребят понемногу стала дрожь пробирать. Хасан сходил за одеялом.

Укрывшись потеплее, они затихли и, разморенные теплом и усталостью, скоро уснули.

Солнце еще не взошло, когда Гойберд разбудил сына.

– Вставай, мальчик. Разлеживаться нам нельзя. Клянусь Богом, нельзя. Поднимайся, сынок.

Хасан тоже проснулся.

Небо звенело. Пел свою песню жаворонок, надрывались перепела. И сейчас, казалось, они кричали: «Гатта, кянк, гатта, кянк, гатта, кянк – вставай, мальчик, вставай, мальчик».

По склону вниз гнал лошадей Исмаал.

3

Из-за хребта едва проклюнулось солнце, когда уже была проложена первая борозда.

Хасан, держа в руках вожжи, шел по стерне и погонял лошадей. Сями тяжело ступал по борозде.

Исмаал успел уже раскидать зерно на всем отрезке, который они наметили вспахать в этот день, и ушел в шалаш. Таков неписаный закон: кто ночью стерег коней – тому днем спать.

Следить за тем, чтобы лошади не уходили в сторону, задача нелегкая. Из конца в конец саженей двести.

Хасан не спускает глаз с лошадей. Но вот Сями поднимает плуг и резким движением опрокидывает его. Хасан облегченно вздыхает. Только радость его недолгая. Лошади поворачивают, и все начинается сначала.

В первые часы работа эта казалась Хасану даже интересной. Но однообразие делало свое дело. К тому же и усталость одолевала. Хоть бы поле было ровным. Так нет же! То подъем, то спуск. Все труднее ноги передвигать – как свинцом налитые с непривычки. И, будто назло, всюду торчат прошлогодние кукурузные корешки, того и гляди, носом вспашешь землю.

В прошлом году Хасан прошел с отцом два круга, даже обиделся, что больше не пришлось. Зато сейчас с удовольствием бы стал делать что угодно, только не это.

Вот Сями идет себе за плугом! Босиком по мягкой земле. И никаких тебе кочек под ногами. А Хасану из-за этих колючих корней и чувяки нельзя снять.

Мальчик то и дело поглядывает на солнце, но оно стоит на одном месте, словно начищенный до блеска медный таз.

Хасан видит на противоположном склоне Гойберда и Рашида. Гойберд обеими руками высоко поднимает, а затем с силой опускает тяжелый кол. При каждом ударе он низко склоняется к земле, будто кланяется ей, просит, чтобы пожалела его за мучения, уродила бы побогаче. Сын с сумой на шее идет следом за отцом, бросает зерно и ногой засыпает ямки.

К полудню и кони из сил выбились, так и норовили остановиться, передохнуть. Сями то и дело напоминает Хасану, чтобы погонял, и сам все понукает. Но лошади едва плетутся. Особенно хасанов мерин. Он и поначалу не торопился, но две другие – они еще молодые, разум не тот, что у старого мерина, – сразу взялись резво. Им нет дела, что старине это тяжко. В два счета его замучили и себя загнали. А теперь вот и толку мало, что молодые: крикнут на них – тогда и рванут. А мерин и того сделать не может, весь в пене. Клочья шерсти на его боках похожи на траву, примятую ливневым потоком. И весь он дымится паром, как земля ранней весной.

Хасан идет и думает: «Вот сейчас будет конец борозды и Сями велит распрягать коней!» Но Сями молчит, губа его неподвижно висит. «Неужели он никогда не устанет?» – удивляется Хасан.

Но вот наконец, когда все, кто пахал на других участках, уже распрягли, и Сями сказал долгожданное:

– Давай и мы отдохнем…

Наскоро перекусив, Хасан ничком повалился на траву около шалаша. Все тело будто свинцом налилось и болело: ни ногой шевельнуть, ни рукой. Страшнее всего было то, что нежиться предстояло недолго, – того и гляди, Сями позовет.

В эту ночь Хасану уже было не до сказок и не до красоты неба. Он завалился спать с наступлением темноты.

На другой день с Хасаном работал Исмаал. Он частенько останавливал лошадей, давал им передохнуть. И жизнь уже не казалась Хасану такой мрачной, как накануне.

– Видать, нам еще придется повозиться с десятиной Товмарзы, – сказал Исмаал, – а я-то надеялся, что с обеда за твою примемся. Не зря говорится: загадать легко, сделать трудно. Ну ладно, и завтра поработаем.

Хасан очень горд, что Исмаал говорит с ним на равных, как со взрослым. А ему так надо скорее стать взрослым!..

В полдень приехал Товмарза, а с ним и Соси, которому не терпелось посмотреть, как идет у него пахота, да и обед сыновьям привезти надо было.

Соси ссадил Товмарзу и, не сказав никому ни слова, тронул арбу к своему полю.

За спиной у Соси сидела Эсет. Она держалась одной рукой за борт арбы и глядела на Хасана. Ей и невдомек, что родители хотят возвести глухую стену между детьми. Эсет – не теленок, к стойлу ее не привяжешь. Девочке скучно одной, потому она и тянется к Хусену. И нет ей никакого дела, беден он или богат, обут или бос. Просто им хорошо вместе, весело. И Хусен такой добрый, не то что ее брат Тархан. Хусен никогда не обижает Эсет… Будь на то ее власть, плетень, разделяющий их дворы, не простоял бы и дня.

Хасан не смотрел на девочку. Он, может, и не заметил ее вовсе. Глаза его не отрывались от Товмарзы, который широким уверенным шагом шел прямо на них.

Как обрадовался Хасан, когда третьего дня Товмарза убрался восвояси. Пусть им надо пахать за него, лишь бы не видеть перед собой самодовольной физиономии этого болтуна. И вот, на тебе, явился…

После обеда Товмарза предложил Исмаалу:

– Ты передохни, я сделаю пару кругов.

– Ни к чему это. Я не устал, – попробовал из вежливости отказаться Исмаал, хотя не прочь был немного подремать после обеда в тени шалаша.

– Кости размять хочется, – сказал Товмарза.

– Ну, если так… – Исмаал пожал плечами и пошел к шалашу.

Товмарза въехал в борозду и крикнул во всю мощь своего зычного голоса:

– Нно, тройка!

Хасан впервые слышал слово «тройка». Будь на месте Товмарзы другой человек, Хасан спросил бы, что оно значит. Исмаал, к примеру… Хасан благодаря ему знает уже несколько русских слов. Но спрашивать у Товмарзы? Нет уж, этому не бывать, пусть даже ему дали бы половину той самой золотой звезды из Рашидовой сказки…

Хасан шел молча, боясь и невзначай оглянуться, чтобы не увидеть ненавистного насмешника.

Товмарза от избытка нерастраченных сил шагал, как солдат на смотру. Еще бы, ведь не с утра же пашет! Поначалу да в охотку любая работа кажется легкой.

Но скоро ему пришлось поубавить шаг. Кони шли медленно. Он подгонял их и кричал Хасану:

Ты что там, уснул? А ну, поддай жару… Хасан зло покосился на него:

– Они устали, не пойдут быстрее.

– Устали, говоришь? Отчего бы это? Люди за день управляются с десятиной. А вы вон сколько с ней ковыряетесь. Не разговаривай. Подгоняй давай!

Хасан готов был от злости бросить вожжи и уйти прочь, но терпел через силу, надеялся, что вот-вот придет Исмаал.

Товмарза махал лопаточкой для прочистки плуга и кричал неизвестно кому: то ли лошадям, то ли Исмаалу с Хасаном:

– Я покажу вам, как надо пахать!

Изредка глаз Хасана выхватывал вдали Гойберда и Рашида. Еще вчера он жалел их и даже с некоторым превосходством смотрел на то, как они сеют. Сейчас Хасан завидовал соседям. По крайней мере, никто на них не кричит, не торопит. Работают себе спокойно и горя не знают.

Мерин Хасана вдруг встал как вкопанный.

– Где там Исмаал? Он ведь утверждал, что эта лошадь не хуже других, – ехидно ухмыльнулся Товмарза, – спорил со мной. Я с первого взгляда понял, что от такой клячи толку не будет. А ну, посмотрим, на что она способна! Нно!

Мерин напрягся изо всех сил и с трудом стронулся с места. Хасан хотел в конце борозды дать лошадям передохнуть. Но расстояние между вспаханными полосами стало уже, таким узким, что, едва повернув, кони опять вошли в борозду.

Наконец вышел Исмаал и, стоя у шалаша, потянулся. Хасан обрадовался. Исмаал подойдет, увидит, что мерин едва передвигается, обязательно даст ему отдохнуть. Исмаал жалеет животных, не то что этот живодер…

Но мерин не дождался Исмаала. Сделав несколько шагов в новой борозде, он упал на ноги и уткнулся мордой в землю.

– Вот тебе и удалой конь! – хихикнул Товмарза. – Нно! Вставай!

Но мерин не поднялся. Хасан бросил вожжи, подошел к коню и потянул его к себе. Мерин оскалился, сделал отчаянное усилие, приподнялся на одну ногу и снова завалился, теперь уже на бок. Он словно улыбался, обнажив при этом свои сточившиеся от времени зубы. Хасан оцепенел, глядя в остановившиеся помутневшие зрачки коня.

– Пускай полежит. Отдохнет, сам встанет, – смилостивился наконец Товмарза. Но, подойдя поближе, покачал головой и махнул рукой. – Пожалуй, больше и не встанет. Я же говорил, он для пахоты не годится.

– Был бы годен, если бы ты не замучил его, не загнал.

– Ха! Я же еще и виноват? Ты смотри у меня…

– Что ты грозишь? Кто тебя боится!

– А вот поговори! Вмиг поверну твою голову задом наперед.

– Смотри, как бы твою не повернули! – крикнул Хасан.

– Ты замолчишь или нет, ублюдок! – двинулся Товмарза на Хасана.

Хасан подбежал к плугу, рывком выхватил лопаточку и, обернувшись к Товмарзе, процедил сквозь зубы:

– Подойди, если ты мужчина!

Товмарза прилип к месту. Кто знает, хоть и мальчишка, а вгорячах – откуда силы возьмутся – может и ударить.

Брови и усы у Товмарзы были такими рыжими, что Хасану от напряжения все лицо недруга казалось полыхающим пламенем.

– Брось лопатку, не дури, – примирительным тоном произнес Товмарза.

И тут Хасан вдруг услыхал:

– Что с лошадью? – Это подошел Исмаал.

– Он убил ее! – показывая на Товмарзу, крикнул Хасан. – Загнал, не дал отдохнуть.

– Может, по-твоему, я сам должен был впрячься вместо нее? – буркнул Товмарза.

Исмаал стоял и молча смотрел на околевшую лошадь: что сказать, что сделать? В семью Беки пришло новое горе. Без коня им теперь и вовсе будет трудно. Кто-кто, а Исмаал это знал.

Подошел Сями. Он присел на корточки рядом с мерином и все пытался прикрыть ему пасть, отвесив при этом свою губу чуть ли не до самого подбородка.

– Я же говорил, что на этой лошади нельзя пахать! И зачем только связался с вами, – ныл Товмарза.

Исмаал все молчал. Он с укоризной и даже с презрением смотрел на Товмарзу, но ни слова не вымолвил.

– И этот хорош! – продолжал Товмарза. – Сам с кулак, а туда же лезет драться. Отец достукался, теперь сын за ним рвется.

– Товмарза, поимей совесть, не сыпь соли на кровоточащую рану, это недостойно мужчины, – сказал наконец Исмаал и, по дойдя к Хасану, стоявшему со сжатыми кулаками, будто на изготовку, положил ему руку на плечо. – Не горюй, братишка, ничего теперь не поделаешь. Нет бессмертных на этом свете – ни людей, ни животных. Видно, время ему пришло, мерину вашему. А за землю свою не беспокойся – вспашем. Бог даст, и лошадь купите.

Из глаз Хасана скатились крупные капли. Но он сдержался, не заплакал.

Когда волокли привязанного к плугу мерина по полю и голова его, цепляясь за бугры, билась и подскакивала, как у живого, и тогда Хасан не заплакал…

Подошли Гойберд, Рашид и еще кое-кто. Люди уже издали поняли: произошло что-то неладное. Увидев, что случилось, все закачали головами, как на похоронах. И то сказать, потеря лошади для крестьянина не меньшее горе, чем смерть человека, особенно если эта лошадь единственная в хозяйстве.

Скоро люди разошлись. Не время долго горевать, земля ждет.

Остался только Гойберд.

– Надо бы шкуру снять, – сказал он. – Чувяки из лошадиной кожи очень крепкие. И подошва хорошая выходит. Клянусь Богом, хорошая.

Никто не откликнулся, Товмарза исподлобья сверкнул на Гойберда своими рыжими глазами и усмехнулся.

– Жалко выбрасывать шкуру, – не унимался Гойберд, не замечая насмешливого взгляда Товмарзы.

– Жалко, так иди, сними, – сказал Товмарза, – чего стоишь?

– Как же можно без хозяина лошади?…