– Замолчите оба, петухи вы бойцовые! – прогремел он угрожающе. – Это Багдад, город халифа, где людей в цепях вешают на Львиных воротах за то, что слишком громко кричали на рыночной площади. А теперь – потише, потише – в чем тут вас дело? О чём спор?

– Он забрал мой кошелек, о защитник праведных! – причитал Таги-хан.

– Кошелек никогда не принадлежал ему, – заявил Ахмед, смело демонстрируя спорный предмет и высоко держа его над головой. – Это самая древняя семейная реликвия, завещанная мне моим покойным отцом – да пребудет его душа в Раю!

– Ложь! – воскликнул ростовщик.

– Правда! – настаивал Ахмед.

– Ложь! Ложь! Ложь! – голос ростовщика поднялся на целую октаву.

– Тише, тише! – послышалось предупреждение капитана, и он продолжил: – Есть только один способ решить этот вопрос. Тот, кто владеет этим кошельком, знает и про его содержимое.

– Мудрый человек! – прокомментировала толпа.

– Мудрый, как Соломон, царь иудейский!

Не краснея, Капитан Стражи принял лесть. Он выставил вперед свою большую бороду, как таран; и поднял волосатые руки с высокими венами.

– Воистину, я мудр! – спокойно признал он. – Пусть тот, чей это кошелек, скажет, что в нём. А теперь, мой почтенный Таги-хан, поскольку ты претендуешь на этот кошелек, может быть, ты скажешь мне, что в нем лежит?..

– С радостью! С готовностью! Запросто! – последовал торжествующий ответ торговца. – В моем кошельке три золотых тумана из Персии, один с отколотым краем; яркая резная серебряная меджидие из Стамбула; восемнадцать различных золотых монет из Бухары, Хивы и Самарканда; кандарин в форме башмака из далекого Пекина; и горсть мелких монет из проклятой земли франков будь они все неверующими! Отдай мне кошелек! Это моё добро!

– Одну минуту, – сказал Капитан. Он повернулся к Ахмеду. – И что, по вашему утверждению, находится в кошельке?

– Как же, – засмеялся Багдадский Вор, – а ничего. Он пуст. В нём вообще ничего нет, о Великий Господь! И, я открываю его, и выворачиваю его наизнанку, и… вот вам доказательство! – Но свою правую ногу он держал очень тихо, чтобы украденные деньги, которые он засунул в свои мешковатые штаны, не звякнули об остальную добычу и тем самым не выдали его.

Затем из толпы раздался смех. Буйный, преувеличенный, восточный смех фальцетом – вскоре увенчанный словами Капитана:

– Ты сказал правду, молодой человек!

Он бесстыдно и нагло подмигнул Ахмеду. За год или два до этого капитан занял некоторую сумму денег у Таги-хана и с той поры первого числа каждого месяца выплачивал высокие проценты и значительные взносы, не уменьшая при этом, благодаря чудесным расчетам ростовщика, основную сумму.

Затем капитан стражи обратился к торговцу с сокрушительными, холодными словами:

– Подумай, бедняга, что Пророк Мухаммед – да благословит его аллах и приветствует! – рекомендовал честность как лучшую и самую достойную добродетель! Нет—нет… – поскольку Таги-хан был готов разразиться потоком горьких протестов, – учтите, кроме того, что язык – худший враг шеи!

С этой загадочной угрозой он с важным видом удалился, воинственно стукнув кончиком сабли по каменной мостовой, в то время как Багдадский Вор оскорбительно показал нос разъяренному торговцу и повернул на запад через площадь, к Базару Гончаров.

Ахмед в это утро был вполне доволен собой, солнцем и миром в целом. Деньги у него были! Деньги, которые с радостью были бы приняты его приятелем, стариком Валиуллой, который первым посвятил его в Почётную гильдию Багдадских воров и научил всем хитростям и принципам их древней профессии.

Сегодня Ахмед был еще большим вором, чем его бывший учитель. Но он всё ещё почитал другого члена гильдии, некоего Хасана эль-Торка, прозванного Птицей Зла из-за его тощей шеи, когтистых рук, носа, похожего на клюв попугая и фиолетово-чёрных глаз-бусин; и делился с ним всем.

Да. Хассан эль-Торк был бы рад этим деньгам – да и любой другой богатой добыче.

Но время близилось к полудню, а Ахмед ещё не прервал свой пост. Его желудок забурлил и заурчал, протестующе, вызывающе. Должен ли он тратить свои деньги на еду? Нет! Нет, если только он не был абсолютно к этому вынужден!

«Я буду следовать своему носу! – сказал он себе. – Да! Пора следовать за своим умным носом, лучшего друга, чем он, у меня в мире нет, если не считать моих рук. Веди себя, о нос! – он рассмеялся. – Нюхай! Запах! След! Покажи мне дорогу! И я, твой хозяин, буду благодарен тебе и вознагражу тебя ароматом любой богатой пищи, которая сможет пощекотать мое нёбо и раздуть мой сморщенный живот!»

Итак, нос принюхался и указал дорогу; и Ахмед последовал за ним, через площадь Одноглазого еврея, через тесную пустыню маленьких арабских домиков, которые жались друг к другу, как играющие дети, с проблеском неба над верхушками крыш, открывающими едва ли три метра ширины, перекрытия которых время от времени сходятся, и выпуклые, фантастические балконы, казалось, переплетаются, как такелаж парусного судна в малайской гавани; пока, наконец, в том месте, где переулки расширялись и переходили в другую площадь, ноздри не затрепетали, а нос не расширился, заставляя владельца носа остановиться и встать неподвижно, как пойнтер на охоте.

Откуда-то доносился восхитительный, соблазнительный аромат: рис, приготовленный с медом, бутонами роз и зелеными фисташками и утопленный в щедром потоке топлёного масла; мясные шарики, приправленные шафраном и маком; баклажаны, искусно фаршированные изюмом и секретными приправами с острова Семи Пурпурных журавлей.

Ахмед посмотрел в ту сторону, откуда доносился запах.

И там, на перилах балкона, похожего на птичье гнездо, высоко на стене гордого дворца паши, он увидел три большие фарфоровые миски, наполненные дымящейся едой, которую толстый повар-нубиец поставил туда, чтобы она немного остыла.

Ахмед посмотрел на стену. Она была крутой, высокой, прямолинейной и возносилась вверх без какой бы то ни было опоры для ног. Ахмед, как бы помните, был самым настоящим котом по части скало- и стенолазанья. Но чтобы добраться до этого балкона, ему нужны были крылья, и он засмеялся: "Я не птица, и пусть Аллах даст мне еще много лет, прежде чем я стану ангелом!»

А потом, пробираясь через пустынную площадь, он услышал два звука, слившихся в симфонию: отрывистый храп мужчины и меланхоличный, пессимистичный рёв осла. Он огляделся и немного левее увидел огромного татарского разносчика – должно быть, он весил больше трехсот фунтов – который спал на солнышке, сидя, скрестив ноги, на огромных собственных лапах, его непомерно большой живот покоился на крепких коленях, а огромная голова в тюрбане подпрыгивала, громко храпя полуоткрытыми губами, в то время как в нескольких футах от него крошечный белый ослик с пустыми корзинами для фруктов, если не считать трех испорченных дынь, привязанный веревкой к деревянному вьючному седлу, орал в небо, несомненно, жалуясь на скуку.

«Блок» – подумал Ахмед. – Он послан Самим Аллахом, чтобы помочь мне подняться на этот балкон!»

Несколько мгновений спустя он размотал тюрбан, обвязанный вокруг головы татарина, утяжелил его дыней, перекинул один конец через перила балкона и, когда тюрбан вернулся к нему в руки, ловко подсунул его под колени спящего человека, а затем привязал к седлу осла.

– Вставай, маленький ослик! – тихо позвал он. – Вставай, маленький брат, и возвращайся в свою конюшню – к сочной, зеленой пище! Вперёд и вверх!

И осел, ничего не возразив, бодро зашагал своей дорогой; татарин в тюрбане, натянутом на колени, проснулся, увидел, что осел убегает, и заковылял за ним с громкими криками: «Эй, там! Подожди минутку! Стоять, длинноухая скотина!» И вот, цепляясь за ткань тюрбана, как за веревку, неторопливо шагая на осле, а переваливающийся разносчик служил ему шкивом, Ахмед с триумфом и комфортом поднялся на балкон и, не теряя времени, принялся за еду, набивая рот большими, жадными, хорошо сдобренными специями пригоршнями.

…

Он пробыл там совсем недолго, когда какое-то волнение в толпе заставило его посмотреть вниз. За углом он увидел индийского колдуна, окружённого толпой мужчин, женщин и детей, бредущего раскачивающейся величественной походкой. Мужчина этот был очень высоким, измождённым, бородатым и обнаженным, если не считать алой набедренной повязки. Рядом с ним спотыкаясь брёл маленький мальчик, а за тем следовали двое слуг, один из которых нёс сплетённую из травы корзину и связку мечей, другой – свернутую в кольцо веревку.

Оказавшись прямо под балконом, индус остановился и обратился к толпе.

– Мусульмане, – сказал он, – позвольте мне представиться. Я, – объявил он без малейшей застенчивости, – Свами Викрамавата, йог, величайший чудотворец Индостана! В Семи Известных Мирах нет никого, кто приблизился бы ко мне в мастерстве белой или чёрной магии! Я – безбрежное море самых превосходных качеств! Я – так меня уверяли правдивые и бескорыстные люди в Китае, Татарии и землях монголов с собачьими мордами – драгоценный камень из чистого золота, горсть измельчённых в порошок рубинов, изысканное тонизирующее средство для человеческого мозга, отец и мать скрытой мудрости! – Он сделал знак своим слугам, которые положили корзину, мечи и веревку на землю, и продолжил: – Если вам нравится мое колдовство, не задерживайте щедрость своих рук! Ибо я – всего лишь бедный и скромный человек, у которого семь жен и семь раз по семнадцать детей, и все они требуют еды! – Так завершил он свою речь словами, находящимися в явном и бесстыдном противоречии с его предыдущим заявлением.

Затем факир наклонился и открыл свою корзинку.

– Хо! – крикнул он маленькому мальчику, который тут же прыгнул в корзину, где свернулся калачиком, как котенок. Индус закрыл её, поднял мечи и со всей силы вонзил их в каждую часть корзины, в то время как толпа смотрела, совершенно очарованная.

Наверху, стоя на балконе, Ахмед тоже наблюдал. Он был доволен собой и миром в целом больше, чем когда-либо. Да, ведь у него были деньги, несколько дорогих драгоценностей, изобилие еды – здесь он угощался еще одной щедрой порцией, – а теперь ещё и шоу: и всё бесплатно, всё можно попросить и взять!

«Хай! – сказал он себе, сидя на перилах балкона и с наслаждением жуя. – Жизнь прекрасна, а тот, кто работает и стремится к большему – дурак!»