Она была встревожена – напугана. Она сказала – обратите на это внимание, – что все ее ненавидят. Сказала, что боится, не чувствует себя в безопасности, словно вокруг нее одни враги.
него? – вскипел Фергюсон. – Потому что он богатый. – Совсем не поэтому, – возмутилась Корнелия. – Он мне нравится, он добрый и все на свете знает. Меня всегда тянули к себе больные люди, клиники. У нас будет замечательная жизнь.
Если Линит Дойл застрелили где-то в десять минут второго, а вообще говоря, в любое время после того, как пароход угомонился, меня не перестает удивлять, что никто не слышал выстрела.
– А вы… вы всем расскажете? Наверное, вы должны, раз я выбросила за борт эти проклятые бутылки. – Нет-нет, в этом нет необходимости. А нужно мне знать вот что: когда это было? В десять минут второго?– Примерно – да. Точно не помню.– Скажите мне теперь, мадемуазель: мадемуазель Ван Шуйлер вас видела, а вы ее?Розали покачала головой: – Нет, не видела.
– Дело проясняется, – сказал Рейс. – Если трое свидетелей не сговорились, Жаклин де Бельфор никак не могла завладеть револьвером. Но ведь кто-то завладел! И кто-то слышал все, что происходило в салоне. И этот кто-то из самых дружеских чувств вывел инициал «Ж» на стене.
Что-нибудь около двадцати минут первого. Я знаю, что было ровно половина первого, когда я наконец добрался до своей каюты. – Относительно некоторых вещей я должен быть совершенно уверен, – сказал Пуаро. – Когда мадам Дойл ушла, кто-нибудь из вас выходил из салона? – Никто.
Я не претендую на особенную точность. Сейчас восемь часов. Учитывая температуру воздуха вчера вечером, скажу, что она определенно мертва шесть часов, но не более восьми, пожалуй. – Получается между полуночью и двумя часами.