ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Команда корабля, раздёлённая стенами, работала в отделах. Иногда проводились общие учения, чтоб отработать экстренный взлёт, срочную эвакуацию, проверить слаженность экипажа, произвести очередной отсев негодных в poиsk. Но однажды не только экипаж «Паллады», но всех, кто находился на территории МЦИК, подняли по боевой тревоге.

Мы быстро облачились в уnиforma: голое тело облепил эластичный скафандр, голову укрыл шлем с прозрачной личиной. На спине походный ранец, правую кисть заключил и продлил руку автомат. На левом плече уnиforma, как птица у древних пиратов, нарост ракетницы. Мы вошли в прямой контакт; перед глазами по очереди переключились режимы зрения – тепловой, звуковой, электронный; огляделись вокруг сенсоры, активизировались защитные поля; словно лампа в комнате в мозгу зажглась и погасла информация о боекомплекте, таблетках питания, запасе энергии.

Ночью в густом тумане под командой офицеров десанта под прикрытием panzers мы прочёсывали полигон. Нашему отделению, подчинённому сержанту пехоты, отвели участок в 7 километров по фронту. По приказу мы перестали дышать процеженным воздухом и перешли на автономное дыхание скафандра; капсул питания, газовой смеси для синтеза воды и воздуха хватило бы на несколько дней. В ранце лежал ещё нетронутый боезапас – пули, батареи электрических зарядов, запасные линзы и аккумуляторы тепловых лучей, выстрелы паралитического газа, рассчитанного на человека и известных млекопитающих, самонаводящиеся ракеты, «колючки», что зарывались, как древние мины, создавая поля смерти, или наводились с высоты как бомбы. По команде, вздрогнувшей в мозгу, мы загрузили в форменный bиnder маршрут, поднялись на сто двадцать метров, включили ночной обзор и медленно двинулись вперёд с патрульной скоростью в десять километров. Над нами плыли panzers. Через несколько часов утомительного патрулирования вторая линия вышла вперёд, мы вышли из прямого контакта. Я заснул. Через час bиnder разбудил, подключился к мозгу, мы вновь вышли в передовую линию. Уже рассвело. Мы устало рассматривали жёлтые поля Сибири, посёлки двухэтажных домов, свои тени в плоских зеркальных крышах солнечных батарей. Маршрут шёл через Переславль. Издалека он казался тесным кустом остроконечных сталагмитов. Мы приближались; каждое остроконечное строение увеличивалось, наступало, закрывая обзор. Приказа о смене высоты, о разрешении переговоров не было, и мы, словно лыжники на искусственных снежных склонах, построенных на полюсах Сибири, лавировали между зданиями, как между флажками. Размеренный строй распался; выбирая сходные маршруты, мы сбивались в пары, отставали, уворачиваясь от раскалённых облаков panzers, скользящих между домами. Я задержался, потеряв скорость в поворотах. Но по карте дальше было озеро, я не спешил, собираясь нагнать цепь над водой. Неожиданно между двумя башнями что-то вспыхнуло. Тело затрясла тревога, объявленная по цепи. Я выскочил над акваторией, – впереди, километров в пять по фронту из воды протянулись к солдатам лучи. Вокруг тел в unиformа искрились, словно фейерверки, несколько мгновений защитные поля, гасли, будто отключали электричество, и вниз валились куски тел. Змеёй с чёрной головой и белым хвостом, пересекая картину воды и неба с солдатами, наполнившую мозг, пикировал сбитый panzer. Сверху, будто конфетти в искрящийся, перекрещенный лучами праздник, сыпались обломки. В сознании прозвучала общая команда, и я на полной скорости вонзился в воду, наблюдая сенсорами заднего вида, как ещё один panzer попал в перекрестье лучей, вспыхнул звездой и осыпался обгорелыми лепестками. «Не похоже на учения». В сознании один за другим сменялись режимы зрения, – человеческий, тепловой, электронный, ультрафиолетовый, – ничего не было видно, только неясное пятно в глубине, заштрихованное помехами. Нечто огромное с большой скоростью поднималось со дна. Познавая мир Сибири, я понимал, что это наверняка животное, но может быть и разумное существо, но не машина. Оно убивало нас, ибо я чётко видел, как раскрылась рядом unиformа, из неё вывернулись внутренности, словно красная роза. Связи с сержантом не было, но по каналам командующего неслось «Атака! Атака!».

«Но может быть, это существо внизу, это последний уникальный разум планеты?»

«А если это учения, и я не подчинюсь приказу? Меня отчислят, я не увижу Линь Цзе Сюй».

«А если жизнь, если мы вслед за Лесом уничтожаем уникальную форму жизни?»

«Меня уволят с флота за неисполнение приказа».

Ракетница дала залп, я помчался в бездну, мысленно распоряжаясь о настройке автомата на выстрелы электронными зарядами, включении на полную мощность защиты, чтоб электронные разряды и взрывная волна не сварили меня в воде. Неожиданно помехи спали. Гигантское существо с головой на длинной шее, похожее на дракона без хвоста, рыскало подо мной. Голова поворачивалась из стороны в сторону, из четырёх глаз тянулись кипящие в воде лучи. Воду бурили пенные стволы ракет, валились бомбы с panzers. Мгновение, и существо покрылось вспышками, рваными ранами, дымящимися синими чернилами крови. Всё это я видел уже спиной, поднимаясь на поверхность, чувствуя каждые две секунды толчки, когда вниз, мне в ноги отстреливала очередная ракета. Там всё пучилось в разрывах, а приглушённый фильтрами, но всё равно могучий жалостливый стон стоял в ушах, но я уже был спокоен.

Четырёхглазого дракона с глазами-лазерами мог придумать только человек.

Существом был автомат. Взрывались panzers без экипажей. Погибшие солдаты были биомашинами.

Дорогие учения.

Отличная пехота способная победить любые неожиданности. Верная тактика, мощная атака. Прекрасная уnиforma, доказавшая свою мощь на пиратских базах и в планетарных бунтах. Но кто знал тогда, сколь бесполезно всё это в будущей войне…

И напротив, сколь значимы ничтожные сомнения перед атакой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

С приближением даты отлёта напряжённость работы возрастала. Дни проходили в проверках подчинённых мне отделов. Неделями сотрудники службы контакта жили рядом друг с другом, вырабатывая слаженность механизма. Как детали в моторе они притирались друг к другу. Контролируя их работу, я с психологами отслеживал роль каждого человека в коллективе, скрытые противоречия, подавленные антипатии, – внутренне напряжение в критический момент могло разорвать экипаж, как ядерный реактор. Одного из сотрудников пришлось отчислить, – ни её блестящий ум, ни огромные знания не стоят внутренних конфликтов при инопланетном контакте.

Вечерами, когда удавалось выкроить свободное время, капитан Трубецкой, судовой врач Кирилл Небойсягрязи и я собирались втроём распить бутылку драгоценного земного вина. В уютном баре МЦИК в отдельном кабинете мы возлежали на креслах, принимавших формы наших тел. Наш капитан, большой человек с густыми русыми волосами, высокой волной уходившими к затылку, с усами и короткой русой бородой, с правильными соразмерными чертами лица, всегда был немногословен. Потому мысли его всегда были точны, а гипотезы свежи и неожиданны.

Противоположностью был разговорчивый Небойсягрязи. По последней моде обритый наголо, с тёмными узорами подращенных на сантиметр волос, что покрывали растительным орнаментом лысую голову. На тёмном лице светилась подковка усов выбеленной кожи, к правому уху поднималась по загорелым ступенькам лесенка незагорелых полосок. Надув вином щёки он маленькими глотками толкал вниз кадык, который всплывал, словно поплавок, Кирия замирал, наслаждаясь эхом вкуса, и начинал говорить, задавая тему наших бесед.

Конечно, больше всего мы говорили о системе Жёлтого Дракона. За два с половиной века исследований глубокого космоса человек ещё не сталкивался с цивилизацией, освоившей межпланетные путешествия.

Никто из нас не нашёл определённый ответ на загадку Линь Цзе Сюй, но единогласно решили, что есть тайна в системе Жёлтого Дракона. Все мы хотели разгадать её; природное любопытство, – эхо творческого начала человека, опасение неизвестного, впитанное генами за тысячи лет выживания, притягивали нас, словно песни Сирен мореходов к гибельным скалам.

Расслабленные и усталые мы сидели молча, попивая вино маленькими глотками, чувствуя его удивительный земной вкус, отличный от американских, азиатских и сибирских вин. Каждый думал о своём. Наконец забыв о предполётной подготовке, о Жёлтом Драконе, я вспоминал детей, думал о Елене. В мыслях не было никакого страха за их судьбы от полёта к Жёлтому Дракону, никакого предчувствия что poиsk станет роковым в наших судьбах. Тогда я удивлялся, что во мне возродилась юношеская душа: никакого влечения к Лене я не испытывал, больше того, мысль о близости казалась мне нечистой. Я любил её любованием и восхищением. С усмешкой пожившего думал о том, что теперь единственным и совершенным счастьем для меня стало быть рядом с ней, видеть, как в задумчивости глаза её застывают в сибирский гранит, а мизинец помещается в уголке ровных губ, как улыбка за мгновение преображает её серьёзное лицо, как по-детски светятся розовым светом раковины её ушей, как размышляя, она приподнимает со лба волосы ладонью, а над переносицей играют клавиши морщин, как стыдливо хохочет, закрывая ладонями лицо, и что нет у неё татуировок на пальцах, не накрашены ногти, не выбриты узоры в волосах, нет украшений на лице и шее, и она естественно прекрасна, как степной сибирский пейзаж у тихого озера её родины.

Краснею и прячу глаза, встретив её внимательный и неподвижный взгляд. После него как-то глупо давать ей задания или спрашивать о результатах исследования социальной структуры Fad. Чувствовать преклонение перед ней было восхитительно, и стыдно. Стыдно тем сильнее, что она понимала меня. В её серьёзном или весёлом взгляде я видел отражение своего волнения. Это было словно голым выйти в театр. Она понимала меня, я же не знал её мыслей. Она всегда была дружелюбна и приветлива, но держала дистанцию подчинённого лица.

Накануне вылета жена привезла в МЦИК детей. Мы провели два выходных вместе. Мы гуляли по Москве, побывали в музее исследователей, на космодроме, посмотрели мою каюту в МЦИК. Тогда и сейчас, чувствовал и чувствую, каким счастьем были эти два дня моей жизни. Только теперь воспоминание о счастье отражается болью – последний раз я видел всю семью живой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

Перелёт это работа. Экипаж это рабочий механизм. Человек это деталь механизма. Экипаж собирают и тестируют на земле, но слаженно работать механизм начинает только в месяцы полёта.

Крохотная каюта. Из боковых стен в узкий проход раскладывается кровать или стол с bиnder. Из стены над кроватью раскрывается гардероб. Из стены над столом выезжают полки с личными вещами – напитки, сладости, любимые книги. В короткой стене напротив входа мутная пластмасса туалета и душа. Соседская жизнь не слышна, но стены столь тонкие, что взрывная волна, проникнув в крейсер, мгновенно сомнёт все переборки. И это правильно. Единственный способ выжить в космосе заключён в корабле. Мечтать спастись в скафандре или лёгком катере всё равно, что надеяться пересидеть шторм под водой, захватив полные лёгкие воздуха.

Вода, сотни раз испачканная и очищенная. Моча и кал, выжатые в питьевую воду. Объедки, возрождённые в пищу. Всё облегчает военный крейсер. Все трудности жизни для того, чтоб установить лишний защитный экран, увеличить мощность реактора, добавить ещё одну солнечную батарею, всё для того, чтоб иметь шанс спастись в реальном космическом сражении. В сражении, которого ещё не было за двести пятьдесят лет космической эры, (спецоперации против pиreйt и подавление бунтов kontеrrиtоrио не в счёт), и, как тогда казалось, не будет никогда.

Общественные зоны «зелени», «еды», бар, тренажёрный зал – всё было подчинено созданию боеготового, слаженного экипажа, в котором дружеские, семейные и любовные узы были несущим каркасом.

Из каюты шесть шагов в пять дверей узкого коридора к лаборатории. В овальной лаборатории по стенам откидные столы рабочих мест. В центре комнаты овальный остров, – банк данных и исследовательская аппаратура. Через четыре часа шаг из лаборатории в шахту лифта и секунда до столовой. Полчаса еды и полтора отдыха. Вновь пять часов в лаборатории. Вечером (сибирской ночью), ужин в столовой, шум в переполненном баре, жар в переполненном спортзале, либо тесная каюта. Я оставался в каюте и снова работал, затем засыпал. Просыпался через шесть часов бодрым, деятельным, неспособным доспать ещё два привычных часа. Ночью мгновенно засыпал, чтобы вновь проснуться за два часа до побудки.

Иногда я садился на balkon и смотрел, как мы плывём в космосе, словно в тёмной воде, усыпанной светящимся планктоном. В эти часы поглощения космосом я успокаивался, волнение работы уходило. Как расслабленный массажем, я засыпал, успокоенный плавным течением космоса. Но через несколько минут просыпался, будто меня будили. Однажды я проснулся под взглядом Кирии.