Суд над семеркой мифологических героев

«Встать, суд идет!»

Где только не приходится это слышать. Фраза давно покинула пределы мрачных судейских залов. О мифологических героях написано много, не пора ли написать, за что бы их обвинил читатель, будь они судья.

Первый обвиняемый – Хаос

Хаос стал жертвой своего упрямства. Это божество не признало мироздания, но признало жену – тьму Никс и сына Эребуса (темноту). В ответ и в благодарность за доверие Эребус – сверг с трона отца и женился на матери. (Весь в папу). Когда Никс приняла свержение с трона своего мужа Хаоса, и вышла замуж за сына-ниспровергателя отца. Мать всегда любит сына сильнее чем мужа. Роль матери сильнее чем роль жены. Мать – источник жизни. Жена – помощник в жизни. Но пришло ли ей в голову – кто же свергнет ее нового мужа? Она не знала – революция передается по наследству – этим займутся ее дети Эфир (свет) и Гемера (день), они будут действовать по традиции – повторят дворцовый переворот – свергнут своих родителей и присвоят себе власть. Куда ни глянь – природа власти порочна. Одних власть соблазняет к покорству, других – к свержению властителя. Относительно власти нельзя быть не запачканным.

Второй обвиняемый – Эрос

Эрос – сын Эребуса и его матери Никс – он пустил свои стрелы – и на земле появились зелень, трава, листья, деревья, леса, луга, птицы и звери. Довольная тем, что для нее сделал Эрос, Гея так вдохновилась его трудами – что решила поучаствовать – увенчать его труды, и создать уран (небо). Кстати, наш суд справедлив, Эроса освободили из под стражи, и тогда он почувствовал свою безнаказнность и такое натворил, что язык не поворачивается произнести, пусть лучше об этом расскажут другие.

Третий обвиняемый – Прометей

Сколько столкновений! Зевс и Прометей! Зевсу нужны от людей почести. Это провоцирует Прометея на игру, на обман, он приходит на совет с предложением Зевсу для жертвоприношений двух частей быка – для этого он накрывает мясо желудком, а кости жиром. Зачем он пытается обмануть Зевса? Зачем он идет на такой риск? Зевс разгадывает хитрость и полный гнева выбирает худшую часть. Прометей наказан – люди не получат огня. Но он протестует против наказания – похищает огонь с Олимпа – дома богов. Его приковывают к скале и орел клюет его печень. и последняя надежда Прометея на героев, а не на богов, последним он давно не верит. или не верил никогда.

Четвертый обвиняемый – Минотавр

Где тень Минотавра или тень твоей болезни, все равно? Той самой, что утаилась в лабиринте – и набросилась на тебя, едва ты шагнул в геометрию лабиринтовых владений и пересек невидимую грань между собой и чудовищем.

Минотавр! Ты где, сволочь? Ты внутри. Внутри меня. Ты укрылся моей кожей. Ты внутри моей печени. Внутри моей песни.

Ты внутри, внутри, внутри моего слова. Чтобы тебя выгнать, вытравить оттуда – я иду в лабиринт. Другого выхода нет. Просто нет. Хотя есть выбор – выкурить сигарету. И войти, войти, разрывая капилляры и вены и добрести до твоего укрытия, несмотря на то, что я испортил русло вены, по которой вливалась грязь из меня внешнего в меня – внутреннего.

Ариадна! Прости, чертовка. Но задержался. Лучше в путь. Минотавр уже дышит на мои руки – они заиндевели от холода. Пытается их согреть своим жарким дыханием палача. Застоялся бедолага от долгого отсутствия пришельцев.

Я оглянулся на стены – хотел чтоб были обшарпанными, с кусками штукатурки – нет же покрашены в зеленый и пахнут той ночной сельской больницей, в которую меня выгрузили, обесточенного отравлением. Не кончаются стены. Стена – это тупик, у тупика нет конца потому что нет начала. Последняя дверь – когда закрыта, кажется – там то, что должно быть спрятано от глаз. Она не заперта, не скрипит, она услужливо впускает тех, кто дошел, а дошел, значит отчаялся, значит… Где ты, Минотавр? Так и знал. Сидишь и ждешь. Но я передумал, я вынырнул. Твои квесты в лабиринте мне не нужны – я замечательно справляюсь со своим самоуничтожением.

Пятый обвиняемый – Парис

Я – Парис. Однажды я похитил Елену и началась Троянская война. Теперь с меня хватит.

Мир таков, что едва успеешь дунуть в одном конце света – поднимается ураган в другом.

Тебя мы судим за разочарование.

Шестой обвиняемый – Орфей

Что тебе нужно, когда ты бьешься на могиле, как рыба, выброшенная на берег? Когда кусок твоего сердца к тебе не вернется из глубин прошлого, он остался с ней, так безучастной к звукам твоей лиры. Когда твои руки вывернуты как крылья подбитой вороны, и ты дрожишь в беззвучном порыве тем отверженным засохшим листком, что остался на ветке одинокого земного существования, под которую упал листок Эвридики?

Седьмой обвиняемый – Одиссей

Ты оставил свои попытки поймать лист дерева, парящий в небе?

Ни одного листа не поймал. Забыл, как они падают с дерев. Увидеть бы еще один, сорвавшийся с ветки – пойти за ним – обнаружить его на поверхности воды, растекшейся под крутым берегом морского залива, и наблюдать, как он прибьется к берегу.

Скольких людей погубил своими аферистическими идеями. И ведь они поплыли добровольно.

Что скажет судья?

Тройка способов найти героя, от имени которого произойдет рассказ

Смотреть глазами героя…

История, бывает, сверкает разными гранями, но не зевай, ускользнет, как своенравный налим, пока ты пребывал в очаровании.

Волнуешься. Хочешь рассмотреть. А рассмотреть все-то самому и невозможно. Нужны другие глаза. И тогда на помощь приходят сами персонажи. Они еще те любители взять инициативу в свои руки.

Вот они что-то задумали, куда-то бегут, спешат, обсуждают свои проблемы. Без тебя – и это так здорово! Не успеваешь насладиться. Зовешь одного, двоих, десятки, сотни и даже тысячи героев, как Бальзак – в «Человеческой комедии», Голсуорси – в «Саге о Форсайтах», Толстой – в «Войне и мире».

«Пишите не про персонажа, а изнутри его», – сообщает Паланик. И еще добавляет: «Никаких абстракций в духе «мужчина был ростом шесть футов». Люди редко так говорят и у каждого человека свой язык. Ваша лучшая подруга может описывать его примерно так: «Он был высоченный, даже на шпильках не поцеловать».

Когда читаешь Паланика, рано или поздно обнаружишь, что люди вокруг тебя более таинственны и закрыты, чем его чудаковатые герои.

Тут не лишним будет прислушаться и к Сомерсету Моэму: «Когда пишешь, когда создаешь персонаж, то он все время с тобой, ты занят им, он живет». Вот почему прекращая писать, Моэм чувствовал себя бесконечно одиноким, как будто выброшенным из реальности романа в вымысел кем-то навязанной жизни.

Поиски нарратора…

Нужно выбрать способ повествования, предполагающий, кто будет выступать в роли нарратора: вымышленный рассказчик – собиратель историй, как Рудый Панько в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», автор-повествователь, как в «Войне и мире» или один из участников событий произведения, как в «Крейцеровой сонате» или «Кармен».

Великолепный выход в раскрытии образа героя от Тима Ваггонара

«Я считаю, что самый важный навык для автора, пишущего какую угодно прозу, – это способность писать с эффектом присутствия. Действие должно быть отфильтровано через сознание конкретного персонажа, и читателю нужно показать, что тот испытывает всеми своими пятью чувствами, что думает и что ощущает, как реагирует. Описывая, как человек воспринимает жизнь, можно добиться наибольшей увлекательности. Очень многие молодые писатели, которые выросли больше на визуальных медиа, чем на письменной прозе, словно описывают то, что происходит на экране или у них перед глазами. Тогда как им следовало бы представлять себя персонажами, о которых они пишут, и сосредотачиваться на изображении того, что они ощущают в ситуации, в которую помещены». (Тим Ваггонар).

Три случая Вдохновения образом из другого произведения

Когда нам образ пришелся по душе, мы не спешим этим делиться с другими, – тайна нашего отношения к образу обрастает новыми и новыми подробностями. Вот поэтому так редки случаи органичного проживания образа в других произведениях относительного того, в котором он впервые был создан. Вот поэтому образ возраждается под другим именем и в другом обличье.

Роман «Отец Горио», написанный Бальзаком в 1834-35 годах, является частью «Этюдов о нравах», которые в свою очередь вошли в художественный цикл под общим названием «Человеческая комедия». А основным прообразом отца Горио, конечно, является не кто иной, как король Лир из одноимённой пьесы Шекспира.

…Жорж Сименон, работал над образом своего угрюмого полицейского и не упускал случая заглянуть на киноэкран, где играл его любимый актер Жан Габен. Так, самый плодовитый писатель подсматривал за самым популярным актером.

…Алексей Толстой переводил историю про Пиноккио Карло Коллоди. Да так увлекся, что выдал историю про Буратино. Джеппетто стал папой Карло. Верно? Но главное, именно в сказке Толстого впервые появился Золотой ключик.

Пятерка удивительных фактов, когда авторы теряли свою власть над героями

Как много дал Пушкин своей Татьяне Лариной… и переименовал ее из Натальи в более простонародное Татьяна, и указывал, что этот образ не лишен прототипа, причем сходство в характере Анны Керн с Татьяной Лариной не оставляет сомнений. Но неожиданно для него Татьяна Ларина вышла замуж, о чем Александр Сергеевич сам признавался.

Лев Толстой пытался оправдать Вронского, вздумавшего стреляться, не спросив у Льва Николаевича, и все же спас его от необдуманного шага.

Как говорил Толстой: «Вообще герои и героини мои делают иногда такие штуки, каких я не желал бы! Они делают то, что должны делать в действительной жизни и как бывает в действительной жизни, а не то, что мне хочется».

Иван Бунин писал в дневнике о происхождении рассказа «Натали»: «Мне как-то пришло в голову: вот Гоголь выдумал Чичикова, который ездит и скупает „мертвые души“, и так не выдумать ли мне молодого человека, который поехал на поиски любовных приключений? И сперва я думал, что это будет ряд довольно забавных историй. А вышло совсем, совсем другое…».

Флобер много пережил неприятных минут в связи со своим детищем – романом «Госпожа Бовари»: и суд и осуждение людей и бесконечные сравнения и обвинения о том, что он описал даму, известную ему. Она действительно была женой врача, которому покровительствовал отец Флобера. Но когда Флобер взялся за осуществление своего замысла, госпожа Бовари все более становилась для него непредсказуемой.

Станислав Лем в эссе «Моя жизнь» описывает, что происходило с героем, когда он писал «Солярис»: «…Когда Кельвин прибывает на станцию Солярис и не встречает там никого, когда он отправляется на поиски кого-нибудь из персонала станции и встречает Снаута, а тот его явно боится, я и понятия не имел, почему никто не встретил посланца с Земли и чего так боится Снаут. Да, я решительно ничего не знал о каком-то там «живом Океане», покрывающем планету».

Это удивительное явление, когда герои начинают жить своей жизнью.

Как писал Паустовский: «Как только в начатой вещи появляются люди и как только эти люди по воле автора оживают, они тотчас же начинают сопротивляться плану и вступают с ним в борьбу. Вещь начинает развиваться по своей внутренней логике, толчок для которой дал, конечно, писатель. Герои действуют так, как это соответствует их характеру, несмотря на то, что творцом этих характеров является писатель.

«Сначала выбираешь того, о ком будешь писать. Потом, когда начинаешь задумываться о герое, выстраиваешь для себя логику его мышления, поступков. В конце концов он начинает действовать сам, уже не столько фантазией автора, сколько своими собственными ресурсами. Недаром некоторые писатели говорили о том, что герои начинают вести себя неожиданно для автора», – Евгений Водолазкин.

Пока пишешь – становишься другим – и другими становятся твои герои. Иногда ты всего лишь продолжение пера, едва успеваешь в написании нового текста. Верить в это сложно, но у меня случались тоже творческие метаморфозы… Только не забывай поставить чайник, и вернуться к себе, ведь там тебя ждут твои герои…

Дюжина комнат квеста в поисках героя…

«Начните с конкретного человека и вы обнаружите, что создали типический образ. Начните с типического образа и поймете, что вы не создали ничего».

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Автору нужна перезагрузка. Не всегда это случается по воле автора.

Летом я отправился в поход, – вернулся, а в мыслях там, еще там, а может всегда там. Нужно уходить в свои походы, иначе инерция жизни потащит вас в свою паутинку и убаюкает, усыпит. Отправиться в поход, идти по тропе, умыться в ручье, нырнуть в пучину… Чтобы встретить своего будущего героя.

Или…

Автору нужно сказать: «Посмотри, сколько увидел Дега в балеринах и прачках. Так, пойдем на балет и в прачечную. Твой персонаж ждет тебя.»

«Мне никогда не приходилось выбирать своих героев, скорее герои выбирали меня» – скажет папа Хэм. В его романах мы встречаем персонажи, списанные с его жен, стало быть не он выбирал их, а они его?

Запутаешься тут…

Но если встретить будущего героя не удалось, ну никак не встречается…, ну ничего нельзя поделать…, – найди старый шкаф и открой дверь, – у тебя получится, ведь появятся «Хроники Нарнии», – если, ты Клайв Стэйплз Лью.

Бывает, нашел ключик от шкафа – открыл, а это не шкаф вовсе, как изнутри его изучил. Двери в другую реальность, – вот оказия. Пиши свои «Хроники Нарнии».

Может есть ключик и к героям… Тогда поменьше премудростей, люби ближнего, тут метаморфоза с ним и произойдет. Глядишь, он или она уже не муж и не жена, а персонаж.

Наше путешествие за героем назовем «Квест одиннадцати комнат». Его особенность состоит в том, что в каждой комнате по-разному состоится знакомство автора со своим будущим персонажем.

Комната первая. Услышать историю от друга.

Как-то Пушкину его друг Нащокин поведал историю из жизни одного дворянина по фамилии Островский. История стала фабулой для написания повести "Дубровский". Такой способ знакомства со своим будущим сюжетом может сослужил свою службу когда Пушкин подсказывал Гоголю сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ».

Комната вторая. Написать о мальчугане друзей.

Знакомый нам с детства Митрофанушка из комедии Фонвизина «Недоросль» написан с реального лица, дворянского сына Алеши Оленина, который даже узнает в этом персонаже себя на премьере спектакля. Пройдут годы, и Алексей Николаевич Оленин станет одним из образованнейших людей своего времени. Был ли он таким как Митрофанушка? Вряд ли, скорее фантазия у Дениса Ивановича разыгралась не на шутку.

А отчего ж он Митрофанушка?

В переводе с греческого имя этого героя означает "являющий собой мать", "матерью данный". В его имени акцентируется губительное влияние матери, так сказать, жертва неправильного воспитания.

Комната третья. Портрет отца

Смотрю роспись плафона собора св. Петра Микеланджело. И первое слово у меня вырывается не «Бог», а «Отец». Для меня отец – это победитель – с мифической мощью. Понимаю – может из-за того что у меня никогда не было отца, сегодня для меня отец только таков.

У каждого свой отец, свой тотем отца.

У Тургенева в «Первой любви» отец – такой возрастной щеголь-гоголь (если позволительно сравнивать его с птицами), с ленцой, вдобавок эгоистичный, отстраненный, хитрый и надменный.

У Хемингуэя все наоборот. В автобиографических рассказах, скромная фигура трудяги отца (сын явно пошел не в него) – деревенского врача, спасающего индейцев.

Но что объединяет в этих описаниях и Тургенева и Хемингуэя – они предстают перед нами как антиподы своим отцам.

Комната четвертая. Из жен и любовниц выходят прекрасные персонажи

Оказывается, любовницу можно завести для написания романа, и даже жениться уже не совсем для написания романа. Не знаю, можно ли развестись для написания романа. Нечто подобное происходило с Хемингуэем. Эрнест Хемингуэй просто с корнем вырывает нужный образ женщины из жизни и пересаживает в свой роман. Такое ощущение: сначала он влюбляется в женщину в жизни, чтобы потом влюбиться вторично, уже в романе.