Отношение к Богу

(□) Господство буквы мертвящей. К Богу не стремятся, а откупаются от Него дарами и лестью и пользуются Им, как чародейственным средством для приобретения всевозможных благ земных, заставляя Его исполнять волю свою при помощи определенных формул и заклинаний.

Так смотрят на богослужения и на таинства; с таким чувством строят храмы, осыпают драгоценными камнями ризы икон, подают Богу милостыню нескольких минут молитв утром и вечером, двух часов пребывания в храме по праздничным дням, даже и не подозревая, что надо уразуметь волю Божью, что надо любить Бога до твердой решимости, всю жизнь организовать на основах любви и братства.

Это христиане на час, глубоко убежденные в своем неотъемлемом праве быть грубыми язычниками, жить по прихотям злого сердца, мириться со строем жизни, основанной на страхе, корысти и других антихристианских основах во все остальное время.

Христианство они принимают только в этой удобной для них форме, обзывая настоящее христианство смешным преувеличением, непрактичной, опасной утопией, подлежащей гонению как зловредная ересь, способная нарушить общественное спокойствие, подрывая строй ими установленной жизни.

(□+∆) Люди, которые до тех пор поклонялись доске, не рассуждая о том, что на ней изображено, и занимались гимнастикой благочестивых упражнений, даже не задаваясь вопросом о том, почему это может быть богоугодно, теперь начинают считать душеполезным рассуждения о спасительности мертвящей буквы.

Тут еще нет места христианской философии, по-прежнему господствует в религии материализм бессодержательной формы, разум – раб ощущений, и смысл – только раб формы.

Это период мертвой схоластики, сухих, бесплодных, бесконечных комментариев на букву текста и обряда.

(□+∆+○) По-прежнему царствует буква, но украшается эта буква, кроме схоластических комментариев на нее, еще и поэзией любви к ней.

Тут нет любви к Богу живому, приводящей неизбежно к боговедению и честной жизни по вере. Тут сентиментальное пристрастие к букве обряда, умиление перед привычной, отцами завещанной правоверной формой. Всякое нарушение излюбленной буквы, привычной формы оскорбляет религиозное чувство, возмущает до глубины души, в то время как самое грубое религиозное невежество, самый вопиющий разлад умов, сердец и всего строя жизни с правдой Божьей не только не вызывает святого гнева ревности по Богу, но признается нормальным явлением, освященным многовековой рутиной и заветами дедов.

(□+○) Любовь к букве текста и обряда доходит до абсурда, до издевательства над разумом. Во всяком случае это искренняя наивная любовь, которая не лишена своеобразной поэзии и потому легко вызывает сочувствие, при котором легко впасть в грубую ошибку, принять пламенную любовь к букве за любовь к Богу, во имя Которого эта буква установлена, Которого в действительности буква эта совершенно собою заслоняет.

Убедиться, что тут мы имеем дело не с любовью к Богу, а только с любовью к букве, нетрудно. Те же люди, которых мы увидим в храме умиленными до слез, выйдя из храма, чувствуют себя привольно, как рыба в воде, с головой погружаясь в омут жизни, представляющей из себя сплошное отрицание Бога и Христа Его. Ни в мыслях, ни в сердце, ни в жизни их нет Бога.

(□+○+∆) Букву текста и обряда не только любят, но и с любовью комментируют, с любовью, конечно, не к Богу, а все к той же букве, которая во все время, пока длится царство ощущений, совершенно подавляет собой и христианскую философию, и вдохновение любви.

(∆) Начинается период христианской философии. Боговедение признается обязательным. Еще не понимают места любви и ощущений в христианском мировоззрении, и потому христианская философия сужена до холодного, мрачного, мертвящего аскетизма, который и признается за единственную правоверную форму проявления верности Богу.

И любовь, и ощущения признаются одинаково греховными; холодный, черствый стоицизм принимают за честную жизнь по вере. В действительности тут нет главного элемента правоверного христианства – любви, при которой немыслимо было бы считать греховным не только любовь, но и ощущения, вызванные к бытию тем же горячо любимым единым Творцом всего сущего.

(∆+□) Философия христианства расширилась до признания прав ощущений. Только любовь по-прежнему считается греховной. Как ни странно звучат эти слова, но именно эта комбинация отношений к Богу встречается в настоящее время довольно часто. Признается необходимость боговедения, признается законность широкого удовлетворения материальных потребностей под контролем разума, признается законность внешнего культа, воплощающего во вне отвлеченные религиозные понятия, и только любви не придают никакого значения, подменяя ее философией и согласованной с ней обрядностью.

(∆+□+○) Христианская философия, согласованный с ней обряд и на придачу поэзия любовного отношения к этой философии и этому обряду.

(∆+○) Христианская философия и горячая любовь к ней, приводящая вновь к аскетизму отрицания прав ощущений и внешнего культа. Эта форма аскетизма не может быть названа сухой, черствой, мертвящей, что не мешает ей оказывать мертвящее влияние на жизнь и отношения к ближним, которых, как и философию христианства, любят только в теории.

Именно теоретичность, отвлеченность этой любви и является самым убедительным доказательством того, что мы имеем дело не с любовью торжествующей, а с любовью – слугой разума, и не с любовью к Богу живому, а только с любовью к философии христианства. Восторженная любовь и правда Божья на словах и во время размышлений о высшей правде христианской философии совсем не переносится в практику жизни и не оказывает на нее никакого влияния. Орел, поднимающийся на могучих крыльях в лазурную высь и мыслью, и словом, оказывается жалким паралитиком в жизни.

(∆+○+□) Горячо любимая философия христианства доросла до признания прав ощущений, не боится внешнего культа и с любовью к ней относится, насколько он не противоречит требованиям христианского разума.

(○) Впервые любят Бога всем сердцем, любят самого Бога живого, а не букву обряда, установленного во имя Его, и не философию христианства, вытекающую из позиции мудрой воли Его.

Это новая форма аскетизма, аскетизма, осиянного светом любви и радости, когда во имя любви отвергают права разума и ощущений, считают и разум, и ощущения греховными, боясь за любовь, когда чуждаются и философии христианства, и всяких проявлений внешнего культа, опасаясь, что они могут осилить любовь, не понимая еще всемогущества властной любви.

(○+□) Живая любовь к Богу живому изгоняет страх перед ощущениями, не считает их более греховными, насколько они не противоречат любви к Богу. Философия христианства по-прежнему внушает страх и потому считается греховной.

Вновь возвращаются к обрядам внешнего культа, но на этот раз не признают за ними никакого самодовлеющего значения, не считают их спасительными самими по себе, а любят их и дорожат ими как внешними проявлениями любви к Богу.

(○+□+∆) Живая любовь к Богу живому, изгнав страх перед ощущениями, начинает изгонять страх и перед разумом. Тут еще не отведено философии христианства подобающее место, а только жаждут боговедения и понимают необходимость разумной любви к Богу разумному и разумного отношения к выражению этой любви в формах внешнего культа.

(○+∆) Живая любовь к Богу живому доросла до признания за философией христианства ее истинного значения, и не достает только признания прав ощущений, законности внешнего культа, чтобы отношения к Богу стали вполне правоверными.

Это последняя, высшая форма, осиянная двойным светом любви и разума, аскетизма.

(○+∆+□) Совершенная любовь изгнала всякий страх; она познала силу свою и не боится более ни разума, ни ощущений. Живая любовь к Богу живому отводит философии христианства подобающее ей почетное место и не чуждается более обрядов внешнего культа, насколько они согласованы с живой любовью к Богу живому и философией христианства.

Церкви поместные

(□) Единственной обязанностью своей духовные власти признают точное выполнение внешнего обряда, совсем не заботясь ни об умах, ни о нравственности, ни о согласовании строя жизни с верой своих пасомых. Исполнив обряд, они уверены, что все исполнили, и ничего более не требуют ни от себя, ни от других.

Всякое отступление от обряда признается за вредную ересь, с которой всякие меры борьбы дозволительны. Заблудших овец не стараются вернуть ни убеждением, ни лаской, а загоняют их или сокрушают их дубиной, цепями, тюрьмой, а, если можно, то и пытками, и казнями.

(□+∆) К точному выполнению обряда присоединяют поучения, но не в смысле обстоятельного разъяснения жизненных вопросов, согласно вере или систематичному изложению христианской философии, а только как схоластические, бесплодные комментарии к букве текста и обряда.

От пасомых требуют, кроме точного выполнения обряда, бесплодного знания отдельных фактов священной истории, объясняющих обряд, и вместо боговедения – знание катехизиса.

Уклоняющихся по-прежнему дубиной загоняют на лоно правоверия, приправляя насилие поучениями, которые задаются не целью убедить, а скорее целью мотивировать неизбежность насилия.

(□+∆+○) Духовные власти признают за собой обязанность любить, но только тех, кто точно выполняет обряд и знает комментарии к нему.

От пасомых требуют любовь в границах верности обряду и правоверия в комментариях к нему.

Уклоняющихся стараются возвратить к правоверию не только насилием и авторитетом буквы, но и лаской, насколько она может служить подспорьем для них.

(□+○) Наступает период поэзии обряда, восторженной сентиментальности, еще не преобразующей ни сознания, ни жизни, но окружающей обряд ореолом искреннего чувства.

От пасомых требуется не только точное выполнение обряда, но и благочестие, понимается это слово не в смысле сознательной веры и жизни по вере, а в смысле сентиментального ханжества.

На уклоняющихся действуют гипнозом восторженного фанатизма, прибегая, в случае неуспеха, и к насилию, которое во все время преобладания ощущений, наравне с обрядом и буквой, остается доминирующей нотой, главным по отношению ко всему остальному.

(□+○+∆) Поэзия обряда и фанатизм ханжества подкрепляются доводами разума.

Тут налицо и любовь, и разум, притом в гармоническом соотношении между собой, что легко может обмануть легкомысленного наблюдателя. Лучшим доказательством тому, что мы имеем дело только с высшей формой низшей степени дисгармонии в жизни церкви поместной то, что и любовь, и разум не приводят ни к сознательной вере, ни к честной жизни по вере, а только служат к опоэтизированию и возвеличению обряда, что и любовь, и разум – не конечные аргументы в деле обращения уклоняющихся, а только вспомогательные средства по отношению к конечному аргументу насилия.

(∆) Главною обязанностью своей духовные власти признают распространение боговедения, разработку христианской философии.

От пасомых требуются исключительно знания, сдача экзамена.

Обращая уклоняющихся, не прибегают более к насилию, а стараются воздействовать на них силой убеждения.

(∆+□) Под владычеством разума ощущения в жизни церкви поместной не могут более выражаться в форме поклонения букве и обряду, тут ощущениям соответствует формальное согласование жизни с требованиями христианской философии; говорю формальное потому, что разумения совершенно недостаточно для дела; разумение приведет неизбежно к пониманию значения любви в христианском мировоззрении, экономии жизни в жизни по вере, но можно прекрасно рассуждать о любви, не имея любви; одна торжествующая любовь может дать чудодейственную силу, необходимую для дел любви, без чего хотя и возможно внешнее, формальное благочестие в жизни, но совершенно непосильны истинные дела любви, подлинные плоды ее.

(∆+□+○) Поэтизируется, покрывается позолотой любви внешнее, формальное благочестие в жизни.

(∆+○) Поэтизируется, окружается ореолом любви до ханжества, до фанатизма не внешнее, формальное благочестие в жизни, а сама идея христианства, сама христианская философия, в то время как в действительности не любят ни Бога, ни ближних.

(∆+○+□) Эта комбинация в жизни церкви характеризуется тем, что с любовью стремятся понять и осуществить христианский идеал, но силы на достижение этой цели ищут в боговедении, в прилежном изучении христианской философии, а не в живом общении с Богом живым, не в любовном общении с чадами Божьими в форме реального братства ума, сердца и жизни, реального единомыслия, реального единодушия, реального экономического, трудового братства в жизни.

(○) Главной обязанностью своей власти духовные признают самоотверженную любовь к Богу живому и Им вверенным пасомым, воспитание душ живых в духе живой любви для жизни братства и любви.

От пасомых требуют деятельной любви, рождения к жизни новой, крещения духа.

Уклоняющихся стараются возвратить вдохновением любви.

(○+□) Бога любят не только всем сердцем, но и всей крепостью. В жизни церкви не только проповедуют любовь и любят, но и полагают все силы духа на то, чтобы организовать жизнь на основах любви и братства, так как под верховным главенством любви ощущения в жизни церкви проявляются заботой о стройной организации материальной стороны жизни на основах братства и любви.

(○+□+∆) В жизни церкви проявляется любовь к Богу и ближним всем сердцем и всей крепостью, но еще не всем разумением, а настолько, насколько необходимо разумение для практического христианства, для стройной организации жизни на началах любви и братства.

(○+∆) При живой любви к Богу и ближним философия христианства занимает подобающее ей почетное место. В жизни церкви проявляется любовь к Богу всем сердцем и всем разумением, но стройное согласование материальной стороны жизни с сознательной верой находится в некотором пренебрежении.