- Главная
- Все подборки
- Важные тексты о насилии: выбор писателя Сергея Кузнецова
Важные тексты о насилии: выбор писателя Сергея Кузнецова
5
4.42
Сергей Кузнецов – писатель, журналист, автор семейной саги «Учитель Дымов», романа «Шкурка бабочки», антиутопии «Нет», написанной в соавторстве с Линор Горалик. На его счету 14 произведений, которые неоднократно выдвигали на самые престижные литературные премии. Когда мы попросили писателя поделиться списком любимых произведений, Сергей решил собрать для читателей MyBook тематическую полку – книг о жестокости и насилии.
«Насилие – одна из самых завораживающих вещей. Откуда бы мы ни вели отсчет нашей культуры – от Древней Греции или от Ветхого Завета, – всюду мы найдем чудовищные и пугающие картины жестокости: Артемида и Аполлон расстреливают Ниобу и ее детей, собаки разрывают Актеона, Медея убивает своих детей, Божьи кары одна за другой поражают Египет, а 137-й псалом, известный многим в сокращенной диско-версии Boney M., завершается словами «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!». Да и Новый Завет начинается с избиения младенцев и достигает кульминации в сценах пыток и мучительной казни Иисуса.
Неудивительно, что существуют целые жанры, строящиеся вокруг сцен жестокости и насилия: серийные убийцы, кошмарные монстры или одержимые злом безумцы пытают и убивают у Харриса, Гранже или Кинга. И, конечно, кроме хорроров и триллеров существует чистый torture porn – в диапазоне от откровенной садистической порнографии до притворяющихся сатирой романов Истона Элиса или постмодернистских упражнений Сорокина, где кого бы ни расчленяли, всё равно расчленяют русскую литературу.
Когда MyBook попросил меня написать о самых важных для меня текстах, связанных с насилием, я решил, что всего перечисленного выше в моем списке быть не должно: неинтересно писать о том, как я читал Куна в детстве или «Жюльетту» в ранней юности, – хотя, конечно, и то и другое производило на меня сильное (и временами гнетущее) впечатление. Я решил написать про книги, где насилие – не часть жанра, но появляется внутри повествования, как в жизни, – внезапной вспышкой, которую невозможно забыть и невозможно вспоминать, кошмаром, от которого невозможно проснуться.
Я также исключил из списка тексты, написанные на русском, – мне показалось, что синий глаз поручика Говорухи-Отрока, плывущий в воде на розовой нити нерва («Сорок первый»), описание пыток у Фурманова или Солженицына говорят нам скорее об истории нашей страны, чем о завораживающей силе жестокости и природе насилия. Кроме того, я понял, что книги, которые меня интересуют, говорят о насилии с точки зрения насильника или свидетеля – тогда как русская литература все-таки чаще выбирает позицию жертвы. Меня же волнует история тех, кто столкнулся с насилием и не понимает, что ему делать с тем, что понял о себе и о мире, – а жертвы в такие моменты, как правило, заняты совсем другим.
Впрочем, ключевую фразу, описывающую происходящее в этих книгах, я прочитал по-русски в каких-то случайных (и, хочется верить, анонимных) воспоминаниях о чеченской войне. До того как описать уничтожение деревни, автор пишет: «Когда участвуешь в абсурдной войне, для придания ей смысла иногда делаешь что-то непонятное» – только вот для героев книг, о которых я говорю, абсурдная война – это их жизнь, жизнь вообще (хотя нескольким и удалось побывать на настоящих войнах).
Сегодня принято избегать спойлеров, но расставлять предупреждения о триггерах. Первое требование я по мере сил постараюсь выполнить, что касается второго – вот вам мой trigger warning: не читайте этих книг. В зависимости от того, каковы ваши отношения с насилием, вам либо будет скучно, либо вы еще долго будете пытаться изгнать из своей памяти воспоминания о прочитанном.
В этом смысле написанное мной ниже можно считать формой самоэкзорцизма.
Тексты идут в том порядке, в котором я их прочел.
Британский режиссер и драматург больше известен в России как прозаик – прежде всего благодаря его издателю и переводчику Дмитрию Волчеку («Митин журнал», «Колонна»). Герои Ридли заворожены насилием, которое часто оказывается оборотной стороной вожделения и любви и почти всегда происходит внезапно и непредсказуемо: дети рассматривают фотографию девочки, сожженной напалмом («Полет фламинго»), двое объясняются в любви под предсмертные визги умирающего дельфина («Страх гиацинтов»), женщина, ставшая свидетельницей несчастного случая, больше не может жить как раньше («Башни веры»).
Последний рассказ – мой любимый. Часто я называю его самым глубоким и точным текстом о холокосте (а надо иметь в виду, что для меня холокост – это скорее личное переживание, чем факт далекой истории). Последний раз, когда я написал об этом в Фейсбуке, какой-то незнакомый читатель сказал, что если бы встретил меня, дал бы мне в морду. Эта реплика кажется мне символичной, хотя я не знаю, говорит она о силе текста Ридли или же о том, как работает механизм, порождающий насилие.
Когда Турнье приезжал в Москву, мне повезло взять у него интервью. Брать интервью у живого классика – то еще занятие, поэтому я попросил знакомых помочь мне придумать вопросы. Ресторатор и профессиональный читатель Саша Гаврилов подсказал спросить про любимую сладость, а упомянутый выше Митя Волчек – о том, почему почти в каждом тексте Турнье убивают детей. На последний вопрос Турнье отделался культурологической лекцией, проигнорировав попытки узнать, почему этот мотив важен лично для него, – но уже понятно, что сегодня мне было трудно выбрать какое-то одно его произведение. В конце концов я отверг «Жиля и Жанну» – историю французского маршала и серийного убийцы, прототипа Синей Бороды и великана-людоеда из «Мальчика-с-пальчик» –, а выбрал самый знаменитый роман Турнье, построенный вокруг легенды о св. Христофоре и баллады Гёте.
Впрочем, Жиль де Рэ незримо присутствует и в этом романе. Главного героя, гиганта, который любит носить на плечах детей, зовут Авель Тиффож: и если имя указывает на невинность, то фамилия дана в честь замка героя «Жиля и Жанны». Действие «Лесного царя» происходит во время Второй мировой, но насилие большей частью остается незримым – и только на последних страницах чудовищная картина жестокости и смерти поражает героя и читателя.
Как вы уже догадались, картина эта, конечно же, связана со смертью детей.
Я долго думал, включать ли эту книгу в свой список: все-таки у Ирвина Уэлша очень заметно желание шокировать читателя, а от этого один шаг до того torture porn, которого я собирался избежать. Тем не менее эту небольшую повесть я не могу забыть уже много лет – прежде всего благодаря завершающей сцене, которую я когда-то перевел для журнала ОМ.
Повесть названа цитатой из гимна West Ham United, но, на мой вкус, ей бы больше подошло название соседней истории из той же книги – The Undefeated, «Непобежденные», – данное в честь песни Игги Попа. Кончается повесть трагической и жуткой победой, любовь и насилие сливаются воедино, а герой – обычный уэлшевский гопник – поднимается до уровня почти религиозного мученичества, одновременно оказываясь подручным палача и добровольной жертвой.
Невозможный, огромный и чудовищный роман франкоязычного американского писателя не только получил Гонкуровскую премию, но и в первый же год был продан во Франции тиражом семьсот тысяч экземпляров, что много говорит об этой стране и о том, почему я выбрал для жизни именно ее. Впрочем, заметную часть романа Литтелл писал в Москве – и все русские критики отмечают аллюзии на русскую классику, включая оммаж «Герою нашего времени». Но сейчас для меня, конечно, важнее древнегреческая мифология и французская литература – от Жоржа Батая до Робера Мерля. Редакция MyBook предложила включить в список книгу Ханны Арендт «О насилии» – я не стал, поскольку не читал ее, но весь роман Литтелла – это полемика с идеей Арендт о «банальности зла»: зло в «Благоволительницах» приобретает мифологический масштаб и мифологическую же притягательность. При этом, в отличие от большинства книг из этого списка, в «Благоволительницах» почти нет сцен визуального насилия, но вместе с тем чудовищность происходящего вызывает чувство мучительного дискомфорта – что, конечно, и есть верный признак, отличающий настоящую литературу от torture porn.
Большинство знают Кормака Маккарти как автора «Старикам здесь не место», но критики называют его главной книгой именно «Кровавый меридиан». В отличие от полюбившегося братьям Коэнам мрачного неовестерна, в этой книге почти нет сюжета, но зато в основе лежат подлинные события. Маккарти в руки попали воспоминания одного из участников американской гражданской войны, в конце жизни решившего вспомнить, как в далекой молодости он участвовал в рейде охотников за скальпами, нанятых властями Техаса для уничтожения индейцев. Роман Маккарти представляет собой хронику этого рейда – и чем дальше продвигаются озверевшие головорезы, тем больше их насилие теряет какую-либо мотивацию – включая исходное желание получить деньги за снятые скальпы. И точно так же, как герои не могут ответить на вопрос, зачем они убивают, так и читатель не может понять, зачем продолжает читать эту книгу.
Возможно, впрочем, дело в фантастических картинах первозданной природы, поднимающих эпизод банального геноцида до уровня эпоса, – неслучайно кто-то из критиков назвал «Кровавый меридиан» самой жестокой книгой со времен «Илиады».
Название, конечно, обманывает: короткой эту историю никак нельзя назвать, по объему роман ямайского прозаика может соперничать с «Благоволительницами». Рассказанная на множество голосов история неудачного покушения на Боба Марли в 1976 году продолжится еще много лет, пока почти все герои не умрут той или иной насильственной и страшной смертью. Так что да, убийств сильно больше семи – просто в названии имеется в виду один конкретный эпизод, который точнее всего назвать по-английски killing spree (сцена уничтожения нескольких человек убийцей, быстро перемещающимся с места на место). Обычно мы видим такое в фильмах типа «Таксиста» или «Прирожденных убийц». Герои Джеймса много говорят о кино – и, мне кажется, в этой сцене автору удалось достичь высот, достойных Мартина Скорсезе или Джона Ву.
Насилие, говорит автор, это язык трущоб, единственный способ коммуникации между людьми в гетто, – но сам Джеймс, выходец из обеспеченной ямайской семьи, никогда толком не бывавший в гетто, все-таки общается с читателем на английском языке, и это потрясающий язык, сочетающий ритмическую прозу, ямайский диалект, тексты регги и рэпа. Когда я читал этот роман, я все время жалел, что никто в России не написал ничего подобного про ее окраины. Впрочем, Джеймс подождал, пока умрут все прототипы (из романа хорошо понятно, что бывает с теми, кто сует нос в дела ямайских банд), так что можно надеяться, что лет через десять мы прочтем что-нибудь подобное и на русском.
Бонус-трек. Не знаю, можно ли включать графический роман в этот список, – я же не включал стихи. Но моя любовь к комиксам много лет назад началась с этой книги, даже – с этих глав («Пассажир» и «24 часа», том первый «Прелюдии и ноктюрны»). В них завладевший волшебным артефактом безумец дает случайным людям, встретившимся в придорожном дайнере, возможность реализовать свои сокровенные мечты. Преимущество комиксов в том, что можно показать, а не описывать, поэтому я тоже не буду говорить, что случилось дальше.
Забавно, что начинается все под аккомпанемент Игги Попа, столь любимого Ирвином Уэлшем: я пассажир, и я еду, еду, еду через задворки города, я вижу, как звезды зажигаются в пустых небесах.
Надеюсь, поездка, в которую я вас пригласил, понравится тем, кто дочитал этот обзор до конца».
* Многие произведения из списка временно недоступны в MyBook по желанию правообладателей.
«Насилие – одна из самых завораживающих вещей. Откуда бы мы ни вели отсчет нашей культуры – от Древней Греции или от Ветхого Завета, – всюду мы найдем чудовищные и пугающие картины жестокости: Артемида и Аполлон расстреливают Ниобу и ее детей, собаки разрывают Актеона, Медея убивает своих детей, Божьи кары одна за другой поражают Египет, а 137-й псалом, известный многим в сокращенной диско-версии Boney M., завершается словами «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!». Да и Новый Завет начинается с избиения младенцев и достигает кульминации в сценах пыток и мучительной казни Иисуса.
Рассказы, Филип Ридли
(Перевод Д. Волчека)
«Лесной царь», Мишель Турнье
(Перевод И. Волевич, А. Давыдова)
Как вы уже догадались, картина эта, конечно же, связана со смертью детей.
«Судьба всегда в бегах» (повесть из книги «Экстази»), Ирвин Уэлш
(Перевод Б. Кузьминский)
«Благоволительницы», Джонатан Литтелл
(Перевод И. Мельниковой)
«Кровавый меридиан», Кормак Маккарти
(Перевод И. Егорова)
«Краткая история семи убийств», Марлон Джеймс
(Перевод А. Шабрина)
«Песочный человек», Нил Гейман
(Перевод И. Иванова, Е. Лихтенштейна, М. Назаренко, Е. Оксенич)
Поделиться
Другие материалы по теме «Полка писателя»
О проекте
О подписке